— Журналисты сейчас будут здесь. Всех приглашать не стал, перебьются. Думаю, тебе стоит пройти в ту комнату и подождать, пока они соберутся. А потом выйдешь и сядешь за этот стол.
— При одном условии… С одной стороны от меня будешь сидеть ты, а с другой стороны — Анжелика.
— И как это понимать?
— Союз бандитизма, банков и всего прекрасного, что есть на этой земле.
— Ты в самом деле считаешь, что мы с тобой в одной связке?
— А разве нет, Ванька? Разве ты этого не знал? Разве мы не работали вместе до того, как я здесь появился?
— С тобой стало трудно разговаривать, Каша!
— Почему? Я перестал ругаться, я усвоил твои слова, доводы… Перестал потрясать автоматом…
— Лучше бы ты им потрясал, как раньше.
— Банкирам это понятнее?
— Банкирам так проще.
— Пошли, Каша, — сказала Анжелика, которой надоел этот перебрех. — Побереги силы для журналистов.
Оказавшись в отдельной комнатке, примыкающей к кабинету, Пыёлдин и Анжелика закрыли за собой дверь и расселись в низких кожаных креслах. Только сейчас до Пыёлдина дошло, что его прежний образ кровожадного бандюги, захватившего скопище банков, уже не годился. Кровь лишь поначалу вызывает оторопь, а потом она только смешит, как, впрочем, и все на этом свете. Любая оторопь, и в чем бы ни была ее причина, заканчивается смехом.
Перемены, которые Пыёлдин ощутил в себе, оказались как нельзя более кстати. Во всем нужны перемены, нельзя слишком долго применять одни и те же приемы — в любви, в бизнесе, в политике. Ловят бандитов на однообразных приемах, разоблачают жуликов, выводят на чистую воду банкиров, любовников без выдумки, без дерзости, без блеска глаз и шалых неожиданностей — гонят.
И правильно делают.
К исходу первых суток Пыёлдин понял, что положение, в котором он оказался, начинает закисать, теряется темп, исчезает неожиданность. Такие моменты он чувствовал всегда — когда воровал, подделывал документы или срезал подсолнухи у простодушных хохлушек.
Сейчас понял — новый костюм кстати.
И превращения, которые начали в нем происходить, — кстати. Похоже, Анжелика это поняла даже раньше его. «Наш человек», — одобрительно подумал Пыёлдин, коротко взглянув на красавицу, которая расположилась в соседнем кресле и, чуть прикрыв глаза, смотрела на Пыёлдина, то ли удивляясь происходящим в нем переменам, то ли вызывая каким-то колдовским способом все новые превращения. Наверно, все-таки колдовство, наверно, все-таки магия — неожиданно бросив на нее взгляд, Пыёлдин заметил множество искорок между кончиками ее пальцев на отставленной руке, заметил маленькие голубоватые сполохи между ресницами…
— Нравлюсь? — спросила она со странной полуулыбкой.
— Да, — сказал он.
— Очень?
— Да!
— Навсегда?
— Да, Анжелика, да!
— Это хорошо, — кивнула она, и бриллианты на ее короне полыхнули как никогда ярко острыми иглами-лучами. — Ты правильно отвечал. Мало людей, способных произнести слово «да» — твердо, внятно, без оговорок и уверток. Не могут произносить «нет». Ты же без труда трижды произнес «да». Ты сильный человек, Каша. Такие люди встречаются реже, чем один на миллион.
— Что же говорят остальные, когда им нужно с чем-то согласиться?
— Ха! — Анжелика взмахнула рукой, и огоньки на кончиках ее пальцев побежали в радостном хороводе. — Говорят «пожалуй», «скорее всего», «неплохо бы» и так далее. То есть нечто такое, от чего потом можно отказаться. Дескать, неправильно меня поняли, дескать, иное я имел в виду, дескать… когда человек говорит «да» или когда он говорит «нет», он сам, добровольно отрезает себе пути к отступлению.
— Я правильно тебя понял? На встрече с корреспондентами я это должен иметь в виду?
— Да.
Пыёлдин встал, прошелся взад-вперед и вдруг ощутил перемену. Прошло какое-то время, пока сообразил, — он стал выше, пол как бы отдалился от него.
— Тебе не нужно ни к чему готовиться, — сказала Анжелика. — Сообразишь по ходу. Ты в порядке. У тебя не только костюм, сейчас у тебя и мозги в порядке.
— Ну что ж, соображу по ходу.
Пыёлдин и раньше замечал за собой особенность — самые нужные, правильные и неуязвимые слова выскакивали из него совершенно неожиданно, в последний момент. Он готов был клясться, что за миг до того, как следователь задавал самый каверзный, провальный вопрос, у него и в помине не было доводов, которые он так самозабвенно начинал выкладывать дотошному дознавателю. Потом долго удивлялся — откуда взялись у него эти единственно спасительные слова, кто за него придумал так выстроить объяснения, что ему в конце концов давали всего два года вместо положенных десяти?
И даже теперь, когда в этом стеклянном Доме деньги горой лежали перед ним, не взял, от миллионов отшатнулся, хотя, казалось бы — ребята рядом, готовы поддержать и словом и огнем, вертолет под рукой, боевая машина, способная летать между домами, нырять под воду и выныривать, забиваться в лесную чащу и выползать из леса…
А вот не взял.
Что-то остановило.
Теперь только понял — был обречен.
Государство, армия, спецслужбы не выпустят его с такими деньгами, потому что на кону достоинство власти. С помощью своих радаров, спутников, перехватчиков и прочего хитроумного дерьма все равно вычислят, распознают, окружат и возьмут, не считаясь ни с какими потерями. А деньги его рассуют по собственным карманам, чтобы потом заявить на весь мир, что удалось, дескать, преступникам сбросить доллары в условленном месте, как-то изловчились, сволочи, их припрятать…
Нет, только амнистия, полная и безоговорочная!
Пыёлдин криво усмехнулся про себя — слова об амнистии слишком уж живо напоминали полную и безоговорочную капитуляцию. Он понимал, что настаивает именно на этом, на капитуляции государства перед ним, перед Пыёлдиным. Конечно, многие будут уязвлены, многие лишатся высоких своих постов, начнется великая кадровая чехарда на всех уровнях. Новые лица замелькают, более молодые, голодные и бесстыжие, хотя представить себе более бесстыжих, чем те, которые сейчас шастают по государственным коридорам, нелегко. «Найдутся, — горько усмехнулся Пыёлдин, — более алчные и спесивые всегда находятся, хотя, казалось бы, куда дальше, куда дальше…»
За дверью послышался сдержанный опасливый шум — видимо, кабинет начали заполнять корреспонденты, собравшиеся чуть ли не со всего земного шара. Их количество нисколько не смущало Пыёлдина, мало трогала его и их техника, позволявшая заглянуть не только ему в душу, но и за пазуху, в карман, поймать его оробевший или озверевший взгляд, наверняка заглянут и под подол Анжелики — вот там их ждет настоящее потрясение, от которого народы не скоро придут в себя…
Осторожно скосив взгляд, Пыёлдин попытался понять ее настроение, отношение к происходящему, к нему, в конце концов. Но красавица выглядела, как всегда, беззаботной, уверенной, и легкость была в ее взгляде, в движениях, именно легкость.
— Ну ладно, — проворчал Пыёлдин. — Ну и пусть.
— Что? — улыбнулась Анжелика.
— Все хорошо, прекрасная маркиза… Все хорошо… Сгорела только крыша, прекрасная маркиза… И дом от верха и до низа… А в остальном все хорошо.
— Ну и прекрасно!
— Да? — удивился Пыёлдин ее безмятежности. — Ты в самом деле уверена, что все будет хорошо?
— Ты, Каша, страшно везучий человек. Ни одна Альфа, Омега, Сигма, Дельта, Гамма и прочие специальные подразделения не смогли бы взять этот Дом. А ты взял. Так было суждено. А раз суждено, то и сомневаться нечего. Там уже все решено, все согласовано и все документы подписаны.
— Где — там?! — сорвался Пыёлдин.
— Там, — и Анжелика показала указательным пальчиком вверх. — На небесах. Видишь ли…
Анжелика не успела закончить — открылась дверь, и на пороге возник бледный Цернциц. Он внимательно посмотрел на Пыёлдина, на Анжелику, будто подозревал, что они занимались чем-то безнравственным. Но, видимо успокоившись, сделал глотательное движение.
— Они здесь, Каша, — сказал он. — Ждут.
— Дождутся, — весело улыбнулся Пыёлдин.
А Цернциц с легким содроганием увидел, что зубы у того белые, ровные, не имеющие ничего общего с теми темноватыми пеньками, которые совсем недавно кое-где торчали из его десен. Видимо, странные процессы в организме Пыёлдина продолжались.
Немногие слова Анжелики о его везучести, о том, что сама судьба выбрала его своим орудием, сняли с Пыёлдина напряжение, он тоже почувствовал себя легко и шало, а когда поднималась в душе неуправляемая волна куража и безрассудности, он уже знал — все получится, мать их за ногу!
— Через полчаса тебя будет знать в лицо каждый житель земли, — произнес Цернциц каким-то непривычно смазанным голосом. Ему, видимо, хотелось откашляться, но он не смел.
Волновался Цернциц, волновался.
— Они будут знать и тебя, Ванька. И Анжелику.
— Анжелику они давно знают. Она и так снится половине населения планеты.
— А почему только половине? — ревниво спросил Пыёлдин.
— Потому что вторая половина — женская. А что касается мужчин, то она снится всем. Доводя целые народы до полного умопомешательства.
— Надо же! — восхищенно произнес Пыёлдин. — И ты об этом знаешь? — повернулся он к Анжелике.
— А! — сказала она, небрежно махнув своей божественной ладошкой, и от этого простенького жеста у Пыёлдина опять все напряглось внутри, застонало и заныло.
— До сих пор они о тебе только слышали, — продолжал Цернциц сумрачно.
— Кто они?
— Жители планеты. Теперь увидят во всей красе. Ты сейчас, Каша, посмотришь в глаза пяти миллиардам людей. Тебе есть что им сказать?
— Найдется, — и Пыёлдин невольно сделал такой же пренебрежительный жест, какой только что потряс его в Анжелике. — Ты, Ванька, не дрейфь. Ты меня держись. В случае чего кирпичиком пооткинемся.
— Было дело, — с облегчением произнес Цернциц — он тоже был рад отвлечься воспоминаниями давних лет.
— И ведь все тогда получилось! — улыбался Пыёлдин широко и простодушно. — А, Ванька! Помнишь?
— Такое, Каша, не забывается… Жизнь была на кону. Не окажись тогда на дороге куча битого кирпича, неизвестно, было бы у нас с тобой в жизни еще что-нибудь…
— Здорово они нас тогда выручили!
— Пока я кирпичами откидывался, пока держал целую толпу на расстоянии…
— Во-во! — радостно закричал Пыёлдин. — Я успел чужую машину завести! Неплохая оказалась машина!
— Правда, бензину в ней было километров на двадцать, — печально улыбнулся Цернциц.
— Но нам хватило этих двадцати километров! Мы примчались на станцию, а товарняк отправлялся через пять минут! И снова свобода! И снова жизнь! И снова любовь! — Пыёлдин кричал, радовался, на ходу обнимал Анжелику, и его новый черный автомат болтался на груди с какой-то сумрачной изысканностью.
Анжелика, улыбаясь, наблюдала за подельниками, и непонятно было — восхищается ли ими, осуждает, вообще слышит ли она их или думает о чем-то своем. Так могут улыбаться невероятные красавицы, только им дано вот так рассеянно смотреть сквозь время и пространство, сквозь беснующиеся перед их глазами толпы мужиков, потерявших разум и готовых потерять все остальное. Достаточно пройти в любой художественный музей, взглянуть на картины, написанные триста, пятьсот, тысячу лет назад — с полотен смотрят красавицы, смотрят сквозь время и пространство. Они могут нравиться, могут не нравиться, раньше рисовали, писали, ваяли других женщин, но это неважно. Анжелика была одного с ними племени и смотрела на подельников тоже не то из прошлого, не то из будущего снисходительно и прощающе. Бросив взгляд на свои маленькие часики, усыпанные бриллиантами, она позволила мужчинам еще некоторое время понаслаждаться счастливым воспоминанием о куче кирпичей и сказала:
— Пора.
— Что пора? — спросил Пыёлдин и тут же вспомнил. — А! Да! Конечно! Значит, так… Ванька, занимайте с Анжеликой места в президиуме. Через минуту появляюсь я. Надо все-таки соблюдать порядок. Заметано?
Не отвечая, Анжелика поднялась и спокойно шагнула за дверь, словно там были не всемирные хищники, жаждущие крови и мяса, а старые и добрые друзья, которые давно ее ждали. Вышла и оставила дверь приоткрытой, приглашая и Цернцица последовать за собой.
— Пошел, — не столько произнес, сколько выдохнул побледневший Цернциц и, задержав дыхание, шагнул через порог — так шагают новички-парашютисты в люк самолета.
— Ни пуха! — улыбнулся Пыёлдин.
— К черту! — донесся до него слабый вздох Цернцица.
* * *В зале раздался гул голосов, корреспонденты рванулись к аппаратуре — заработали валики, завертелись бобины, наматывая бесценные изображения логова террористов, чтобы уже через несколько минут вся планета захлебнулась, в жадном нетерпении пожирая новую информацию.
Едва касаясь ногами ковра, Анжелика прошла на возвышение, тронула рукой спинку стула. Откинув назад золотистые волосы, она повернулась к объективам с легкой улыбкой, полной доброжелательности и снисхождения, — снимайте, дескать, если вам это так нужно… Цернциц тоже умел владеть собой. Едва за ним закрылась дверь, он вскинул голову, бесстрашно посмотрел в стеклянные глаза объективов и улыбнулся. Дескать, чем могу быть полезен, господа хорошие! Неторопливо пройдя к столу, он сел, оставив между собой и Анжеликой свободное место. Теперь на его лице были усталость и снисходительность. Похоже, он жалел этих взбудораженных корреспондентов, вынужденных зарабатывать хлеб таким вот странным и недостойным способом. Кроме того, это Цернциц тоже знал: все они отчаянно трусили, но в то же время гордились своим мужеством, как же — посмели забраться в берлогу безжалостного и кровавого душегуба.
— Разрешите вопрос, Иван Иванович? — вскинулся тощеватый мужичок с клочковатой рыжей бородкой. — Существует ли угроза для вашей жизни?
— Существует, — кивнул Цернциц. — Как и для вашей.
— Что вы хотите этим сказать? — Рыжина на лице мужичка как-то сразу посерела, ее огненный блеск погас.
— Я хочу сказать, что мы с вами оба рано или поздно все-таки умрем.
Зал облегченно загудел, услышав мрачноватую шутку Цернцица, но тут же из общего гула взвился еще один вопрос:
— Есть ли вероятность того, что мы выйдем отсюда живыми?
— Есть.
Продолжать Цернциц не стал, и этот оборванный, коротковатый ответ показался совсем уж гнетущим. Да, дескать, такая вероятность существует, но никакой уверенности в этом нет.
— Вам известно настоящее имя террориста?
— Кашей его зовут.
— Как?!
— Каша. Кличка у него такая… Каша Пыёлдин. Можете обращаться именно так. Ему нравится, когда его называют Кашей.
— Он и в самом деле каша?
— А вы еще в этом не убедились? Он действительно после себя оставляет только кровавую кашу, — Цернциц сознательно подпустил в зал немного ужаса.
— Вы полагаете… — раздался дребезжащий голосок, но вопрос так и не прозвучал. Из кабинета, широко улыбаясь, непередаваемой своей походкой, полуприсев, подволакивая ноги и играя плечами, вышел Пыёлдин с автоматом на груди. Изменился Пыёлдин, превращения, происходящие в организме, многое перевернули в нем, но вот куражливая походочка осталась, видно, глубоко засела, а если и исчезнет когда-нибудь, то скорее всего лишь в последнюю очередь.
— Раздайся море! — заорал Пыёлдин, радуясь непонятно чему. И едва произнес он эту бестолковую поговорочку, вынырнувшую из детских лет, как сразу все ему стало понятно, все стало просто. Пыёлдин пересек свободное пространство и, сопровождаемый неумолчным стрекотом камер, уже хотел было сесть между Анжеликой и Цернцицем. Но, бросив мимолетный взгляд в зал, увидел нечто такое, что заставило вздрогнуть и ощериться его короткоствольный черный автомат, который тут же разразился короткой очередью.
Пули выскочили из дергающегося ствола и унеслись в зал, протискиваясь между живыми, горячими, наполненными кровью телами корреспондентов. Свою жертву пули нащупали где-то в последнем ряду. Все они вошли в голову какого-то странного типа, у которого не было в руках ни телекамеры, ни блокнота, ни фотоаппарата, даже непонятно было, зачем он сюда пришел. Вся голова тут же превратилась в кровавую кашу. Он еще дергался на полу, из вспоротого горла хлестала кровь, а Пыёлдин уже стоял рядом и выдергивал из-за пазухи лежащего человека большой тяжелый пистолет.
— Видали? — спросил он, торжествующе потрясая пистолетом над головой. — Видали, кто с вами сюда просочился?
Разноязычная толпа молчала подавленно и оцепенело. Прошло еще какое-то время, пока все трубы, оснащенные просветленной оптикой, повернулись к умирающему и застрекотали, зажужжали, торопясь ухватить зрелище во всей его красе, чтобы потешить кровавыми кадрами истосковавшуюся по новостям планету.
А Пыёлдин подошел к двери, выглянул в коридор и, увидев у окна скучающего Посибеева, поманил его пальцем. Тот охотно, трусцой подбежал к Пыёлдину, сразу сообразив, в чем дело, — он слышал автоматную очередь.
— У нас тут помехи возникли, — проговорил Пыёлдин извиняющимся тоном. — Человек в углу колотится и мешает работать… Разговаривать не дает, отвлекает…
— Понял, — кивнул Посибеев.
— Внизу уже, наверно, заждались, давно гостинцев не получали.
— Понял, — повторил Посибеев и, боком мимо Пыёлдина протиснувшись в кабинет, насупленно прошел по проходу между стульями. Перед ним расступались. Рукава Посибеева были подвернуты, широкая массивная спина ссутулена, длинные руки свисали вперед — он уже заранее готовился к исполнению скорбных своих обязанностей. Вид вздрагивающего тела нисколько его не смутил. Ухватив труп за лодыжку, он молча поволок его по проходу, между телекамерами, мимо жмущихся к стенам бледных корреспондентов. Ткнув задом дверь, он открыл ее и выволок тело в коридор.