Пересекши Валдемара, попадаем в следующий парк – Кронвалда; проходим насквозь и его, оставив слева бывший Дом политпросвета ЦК КПЛ, ныне Конгрессов, – и оказываемся на перекрестке Элизабетес, Калпака и Стрелниеку. Чуть левее по Элизабетес, по нечетной ее стороне, снова будет достопримечательность не архитектурная, а ресторанная: очень «понтовое», очень известное заведение под названием «Vincents» (Elizabetes, 19) – обладатель разнообразных наград и частый лидер топов «Лучший ресторан Латвии». Его шеф-повар Мартиньш Ритиньш – главная, вероятно, кулинарная звезда страны, кормившая чуть ли не всех ее высоких гостей: от Элтона Джона до Джорджа Буша.
Но если аппетит еще не нагулян или деликатесы с сусальным золотом (а такие значатся в меню) не прельщают, повернем в другую сторону, направо – на улицу Стрелниеку (Strēlnieku). Тут уже начинается царство югендстиля: на четной стороне улицы – яркий образчик по адресу Strēlnieku 4a, перед которым нас снова встречает мэр Армистед, теперь уже в виде бюста. Дом с двумя башенками построен архитектором, с именем которого в первую очередь ассоциируется понятие «рижский модерн»: здешним гением места Михаилом Эйзенштейном.
Самое же «югендстильное» место в Риге – за углом: искомая улица Альберта (Alberta iela), коротенькая, но по цене квадратного метра, как утверждают некоторые, бьющая все прочие рижские. Мал золотник, да дорог. Спасибо югендстилю и лично Эйзенштейну, дома которого стоят тут вплотную друг к другу: номера 2, 4 (в нем какое-то время жил сам архитектор), 6, 8, на противоположной стороне – номер 13.
В Риге с советских времен есть улица Эйзенштейна, но другого – Сергея (Sergeja Eizenšteina iela). Сергей Михайлович, автор «Броненосца «Потемкин» и «Ивана Грозного», в лифляндской столице родился, но покинул ее в семнадцать лет – чтобы создать все свои киношедевры вдали от Латвии. Влияние отцовского искусства и отцовского характера великий режиссер признавал, но без большой благодарности: «Папа… Тщеславный мелкий, непомерно толстый, трудолюбивый, несчастный, разорившийся, но не снимавший белых перчаток (даже в будни!) и белого крахмала воротничков. Папа – вселивший в меня весь костер мелкобуржуазных страстишек нувориша и не сумевший учесть того, что в порядке эдиповского протеста я, неся их, буду их ненавидеть».
Петербургский еврей (сам он доказывал, что остзейский немец), купеческий сын, Эйзенштейн-старший приехал в Ригу не для того, чтоб строить дома, а ради чиновничьей карьеры. Ее он и сделал, став директором здешнего департамента путей сообщения, дослужившись до действительного статского советника и получив потомственное дворянство в феврале 1917 года. Легенда даже утверждает, что Михаил Осипович стал последним российским дворянином: комплексовавший по поводу низкого происхождения, всю жизнь стремившийся к титулу, он добился своего – но буквально накануне того, как империя ушла в небытие вместе со своими титулами. Якобы в последнем списке на присуждение дворянства, подписанном императором перед отречением, фамилия Эйзенштейн стояла последней (согласно алфавитному порядку).
Прославившая же Михаила Осиповича архитектура была для него хобби, хоть и очень прибыльным. В бесконечных женских маскаронах, которыми изукрашены его поразительные фасады, журналисты-современники угадывали тогдашних оперных певиц – еще одну страсть Эйзенштейна-старшего (вернее, две страсти сразу: и опера, и певицы).
Кажется абсолютно логичным, что Рижский музей югендстиля находится на улице Альберта (Alberta, 12) – удивляет разве только, что он не в доме Эйзенштейна. Таких на улице немало, но номер 12 построен Константином Пекшенсом – в нем латышский архитектор, тоже классик рижского модерна, жил и работал. В его квартире, изначальный интерьер которой (1903 года) тщательно воссоздан, музей и расположился.
Короткая Альберта упирается в Антонияс (Antonijas iela) – по ней стоит пройти чуть направо, до угла с Элизабетес. Тут снова сплошной Эйзенштейн: здания по адресам Elizabetes, 10a, 10b и 33 – его постройки. На углу этом вообще хватает поводов задержаться: и чтобы поглазеть, и чтобы посидеть за столиком. На нечетной стороне Элизабетес – довольно милый и не слишком дорогой кабак «Летающая лягушка» («Lidojošā varde», Elizabetes, 31a) с изобилием самых разных лягушек в самых неожиданных местах. На четной – возможно, лучший винный бар, а заодно и лучший винный магазин в городе: «Винная студия» («Vīna sudija», Elizabetes, 10). Вино, включая самое изысканное, тут и наливают, и продают, а еще устраивают дегустационные мастер-классы и художественные выставки.
И чтобы завершить тему кабаков: в двух кварталах, на углу Антонияс с Дзирнаву (а если с Альберта повернуть не направо, а налево – то на первом же углу) – ресторан средиземноморской кухни «Riviera» (Antonijas, 13) из экспертного топ‑5 латвийских заведений.
Если же возвращаться к архитектуре, то для ее любителей предусмотрено продолжение «югендстильного» маршрута: по Элизабетес направо, в сторону порта, сделать «загогулину» по улицам Rūpniecības и Vīlandes, вернуться на Элизабетес и завершить экскурсию на углу с Кронвалда, у здания Константина Пекшенса и Эйжена Лаубе по адресу Kronvalda bulvāris, 10. Но есть на этом маршруте как минимум два дома, интересные не только с архитектурной точки зрения.
На Vīlandes, 1 провела детство Елена Сергеевна Нюрнберг, по третьему мужу – Булгакова, прототип Маргариты из знаменитого романа. А в доме по адресу Elizabetes, 21 родилась в 1891 году Елизавета Пиленко, она же Кузьмина-Караваева, она же Скобцова, она же Мать Мария – человек совершенно поразительной судьбы: поэтесса-декадентка, эсерка, городской голова Анапы, комиссар, эмигрантская писательница, монахиня, участница французского Сопротивления, заключенная Равенсбрюка, казненная в газовой камере за неделю до прихода Красной Армии, признанная центром Яд Вашем «праведницей мира» и канонизированная патриархом Константинопольским как преподобномученица. Городу, в котором она появилась на свет в золотую для него эпоху, в XX веке тоже была уготована бурная, противоречивая, парадоксальная и трагическая судьба.
Наводки:
* О Рижском музее югендстиля – на портале «Rīgas jūgendstila centrs» (только на английском): www.jugendstils.riga.lv
* Сайт отеля «Gallery Park Hotel» и ресторана «Renomme»: galleryparkhotel.com
* Сайт ресторана «Vincents»: www.restorans.lv
* Сайт ресторана «Lidojošā varde»: www.flying-frog.lv
* Сайт бара-магазина «Vīna sudija»: www.vinastudija.lv
* Сайт ресторана «Riviera»: rivierarestorans.lv
Глава 17. Большой стиль маленькой страны. Рига между мировыми войнами
Все диктаторы делают это
До 1918 года национального государства латышей никогда не существовало – но ко всему привычная Рига и с ролью его столицы справилась без труда. В Рижском замке, построенном еще Ливонским орденом, побывавшем резиденцией разнообразных иностранных наместников и генерал-губернаторов, теперь поселился латвийский президент. В Доме Лифляндского рыцарства стал заседать cейм. В здании филиала российского Госбанка (Valdemāra iela, 2a) поместились и правительство, и государственный Банк Латвии (сейчас там только последний). Новое государство приспосабливалось к Cтарому городу – и лишь после своей мутации в диктатуру начало всерьез менять город в соответствии с идеологией.
Карлис Улманис безраздельно правил Латвией всего шесть лет – и диктатура эта была не зловещая, а курьезная. Тем поразительней, насколько ее стилистика совпадает со стилистикой самых страшных тоталитарных режимов XX века, претендовавших на глобальное господство и изменение мировой истории. Крошечная Латвия ничего не хотела («Что есть, то есть, чего нет, того нет»), будущее видела не в тысячелетнем рейхе или мировой революции, а в телятах, – но и в Риге в 1930‑х, как в Берлине и Москве, сносили старую застройку целыми кварталами, расчищали площади в центре города, возводили огромные помпезные здания в неоклассическом стиле и монументальные скульптурные композиции. Продлись эпоха Улманиса дольше, хрестоматийный абрис Вецриги изменился бы радикально.
Экскурсию по улманисовской Риге можно начинать на Домской площади (Doma laukums). Площадь в ее нынешних размерах и конфигурации – заслуга в первую очередь «народного вождя». Ломать старинные здания вокруг Домского собора начали еще во второй половине XIX века, но лишь Улманис взялся за дело со свойственной вождям решительностью.
Диктаторы – что большие, что совсем маленькие – любят перекраивать города. Любят большие пустые пространства в центре столиц, которые положено заполнять марширующими колоннами или восторженно внимающими массами. На Домской площади имеется даже балкон, с которого только и вещать отцу нации – на здании Латвийского радио (правда, радиостанции в нем поселились только после Второй мировой: до того тут квартировал банк).
Площадь при диктатуре – место идеологическое, и название у нее должно быть не абы какое. Улманис назвал бывшую и будущую Домскую в честь события, которое он полагал судьбоносным в истории страны: площадью 15 мая – в этот день 1934 года он устроил военный переворот. Вот только уже через несколько лет 15 мая сменилось на 17 июня – у советской власти нашлась своя эпохальная дата: день ввода в Латвию частей Красной Армии в 1940‑м (ныне эта дата признана трагической). И лишь в перестройку, в 1987‑м, площадь опять, как в XIX веке, стала Домской – просто в честь собора.
Повернув с нее на Зиргу (Zirgu), оценим масштаб уже знакомого здания Министерства финансов (Smilšu, 1), занимающего целый квартал. Огромное, мрачновато-брутальное, строилось оно в три последних улманисовских года. Бывшие тут до него старинные кварталы тогда бестрепетно снесли. Историческую застройку Вецриги, которую сейчас охраняет ЮНЕСКО и восхищенно разглядывают туристы, не щадили ни при Российской империи, ни в независимой Латвии в ее первой редакции. Но если во времена имперского расцвета невзрачное старое ломали ради красивого нового, то при Улманисе чуждое немецкое сносили ради своего, латышского.
Идеологической базой диктатуры был национализм, и свойственное многим авторитарным правителям стремление самоутверждаться в градостроительстве породило концепцию истинно латышской столицы. Построенная немцами и неотличимая от городов Германии Вецрига подлежала существенной переделке. Самое смешное, что новое, правильное, свое, возводимое взамен, оказалось настолько похоже на архитектуру тогдашнего Берлина, что потом, в «Семнадцати мгновениях весны» рижский Минфин выступил в роли сразу нескольких зданий столицы рейха, включая Главное управление имперской безопасности (РСХА).
Отсюда десять минут ходу – через площадь Ливу и по Вагнера – до «Галереи Центр» («Galerija Centrs», Audēju, 16), в советские времена – Центрального универмага, в улманисовские, когда его построили, – Армейского экономического магазина. Уже при второй независимости пятиэтажный торговый центр переделали и расширили, «захватив» ближайшую улицу, но и изначально он был немал – опять-таки, в квартал размером.
Кривизна улиц и небольшая величина зданий Старушки явственно претили вождю латышского народа. Хотя Улманис родился на хуторе, возглавлял партию «Крестьянский союз» и грезил телятами, душу его грели громадные дома сурово‑торжественного вида, прямые широкие проспекты, стадионы на десятки тысяч мест – в этом смысле он не отличался от отцов больших и малых наций, правивших в 1930‑х по всей Европе: от Москвы до Лиссабона.
Планы перестройки Риги, разработанные в конце десятилетия, заставляют вспомнить и Альберта Шпеера, и Бориса Иофана. Судьба самых грандиозных рижских проектов тоже оказалась плачевной – но под строительство титанического здания городской управы на Набережной 18 ноября (где сейчас Музей оккупации) успели расчистить участок, снеся часть домов на Ратушной площади, и даже напечатали туристический план Риги с нарисованной на нем управой со 140‑метровой башней (выше церкви Петра). Башни Улманис вообще любил и специально просил включать их в проекты.
Свобода 3 звездочки
Главный пункт экскурсии по Риге времен первой латвийской независимости – это, конечно, главный скульптурный символ оной независимости и главный монумент латвийской столицы. Памятник Свободы (Brīvības piemineklis), что в самом начале одноименной – Свободы (Brīvības) – улицы. Но не приметить этого слона, будучи в Риге, вообще невозможно – в силу как его размеров (42 метра общей высоты), так и центрального расположения. И непросто понять, почему он не кажется слоном в посудной лавке.
Памятники с такой лобовой символикой и с таким пафосным исполнением редко удерживаются в рамках вкуса, а монумент подобного роста в центре Cтарого и стильного города практически лишен шансов выглядеть уместно. Но знаменитому скульптору Карлису Зале и архитектору Эрнесту Шталбергсу удалось почти невозможное. Памятник, открытый 18 ноября 1935‑го, в семнадцатую годовщину независимости, непомерен, прямолинейно-пафосен (недаром надпись на его постаменте «Tēvzemei un Brīvībai», «Отчизне и Свободе», взяла в качестве названия здешняя ультранационалистическая партия), преисполнен немудрящей комиксовой символики (на постаменте – трудящиеся в лице рабочего, крестьянина и рыбака, богатырь Лачплесис, «прикованный герой», раздирающий цепи, наверху – Свобода в виде воздевшей руки зеленой девицы) – и при этом не вызывает эстетического отторжения.
Конечно, помпезность сооружения провоцирует на иронию – и ее в отношении главного нынешнего госсимвола всегда хватало: зеленую девушку панибратски прозвали Милдой, три звезды в ее руках трактовали как рекламу коньяка трехлетней выдержки, да залетная иностранная шпана, сдается, не случайно устроила себе туалет именно тут. Но самое известное сооружение времен Карлиса Улманиса, относившегося к Риге без особой бережности, не только не повредило городскому центру, но стало неотъемлемым его атрибутом.
Даже в сталинские времена, когда столь заметный и идеологически абсолютно чуждый символ «буржуазной Латвии» подумывали если не снести, то хотя бы убрать куда подальше, Милда устояла. За это принято благодарить уроженку Риги Веру Мухину, пятикратного лауреата Сталинской премии и автора монументального символа Москвы – «Рабочего и колхозницы». Сказалось, вероятно, и то обстоятельство, что соавтор Зале Эрнест Шталбергс был крупным советским чиновником от искусства, возглавлял правление Союза архитекторов ЛССР с 1945 года. Да и сам Зале, выпускник питерского ВХУТЕИНа, реализовывал в молодости ленинский план монументальной пропаганды, ваял Добролюбова и Гарибальди. Интересно, что в «буржуазной» Латвии, сменив большевистскую идеологию на патриотическую, он показал себя непревзойденным мастером той самой монументальной пропаганды – без всяких кавычек и без всякой иронии.
Ирония – недобрая ирония истории – в другом: свобода латвийской отчизны, увенчанная столь мощным символом в ноябре 1935‑го, закончилась всего через четыре с половиной года – в июне 1940‑го. Памятник Свободы стал памятником свободе.
Такова оказалась судьба всех реализованных крупномасштабных проектов конца 1930‑х. Пройдя от Милды полтора квартала по Бривибас, увидишь напротив Христорождественского собора огромное, опять в квартал и опять сумрачное здание Кабинета министров, перед которым время от времени безнадежно митингуют группки латвийских бюджетников. Возведенное в 1938‑м как Дворец правосудия, оно вскоре пригодилось Совету министров Латвийской ССР.
Пройдя по Бривибас еще квартал вперед, а потом по Дзирнаву (Dzirnavu iela) квартал налево, окажемся под единственной из любезных Улманису башен, которая все-таки выросла при нем над Ригой. 32‑метровый мини-небоскреб 1939 года постройки по адресу Dzirnavu, 57 предназначался для передовой по тем временам типографии «Rota». Он должен был быть больше и, как казалось проектировщикам, краше – но помешали отцы советского и германского народов. В итоге передовая типография досталась республиканской прессе ЛССР, и старожилы здешней журналистики еще помнят, как на Дзирнаву, 57 квартировали редакции большинства тогдашних газет – пока их не переселили в 1978‑м в новый, уже не такой микроскопический, 22‑этажный небоскреб на острове Кипсала. Про этот Дом печати есть что вспомнить уже и мне самому – хотя последний десяток лет он стоит пустой, расселенный и жутковатый.
Сгусток времени
Лучшее, что оставила Риге Первая республика, находится в отдалении от центра. Если ехать от него на северо-восток, в сторону Межапарка (например, на трамвае № 11), то по пути, между улицей Гауяс (Gaujas) и железной дорогой, будет обширный зеленый массив – череда кладбищ: Первое и Второе Лесные, кладбище Райниса с могилой главного поэта страны. Здесь же – самое известное в стране: Рижское Братское кладбище (Rīgas Brāļu kapi). Это одновременно национальная святыня, непревзойденный образец мемориального комплекса (шедевр все того же Карлиса Зале – куда более несомненный, чем Милда), а еще – один из самых впечатляющих и точных символов латвийской истории XX века во всей ее трагической противоречивости.
Если в календаре не День Лачплесиса, 11 ноября (местный День защитника Отечества), и не 8 мая, когда на Братском кладбище возлагают венки официальные делегации, здесь пусто и тихо, и можно оценить торжественную гармоничность мемориала, послужившего образчиком для других, более поздних – например, питерской Пискаревки. Пафос и траур дозированы тут в идеальной пропорции – латышские кладбищенские традиции вообще отличают сдержанность и вкус. Но в этой успокаивающей тиши лишь острее ощущение непреходящей драмы.