Это никогда не закончится. И тут падающий коготь блокирует булава. Энергетическое поле оружия трещит от перегрузки, уступая мощи зверя.
— Мордред. — Смеётся Людольд.
Но это не Мордред. Другой воин сражается крозиусом реклюзиарха.
Красный плащ Брата меча Гримальда объят пламенем. Богато украшенный доспех превратился в обломки из покрытых вмятинами пластин брони и почерневших цепей.
— Сир, — выдыхает он в вокс. Благодарность судьбы.
Верховный маршал успевает отпустить одной рукой меч и отстегнуть священный зажигательный заряд на поясе. Граната свободна. Людольд с такой силой нажимает на кнопку активации, что ломает оболочку бронированного шара. Он поднимает священный символ, вызывающе крича в ревущую морду демона.
Командующий швыряет гранату, но не в тварь, а ей под ноги.
Сфера Антиоха — один из самых редких и священных боеприпасов ордена. Первым её создал тысячелетия назад технодесантник Антиох из Чёрных Храмовников. Она во много — очень много — раз мощнее обычной гранаты других орденов Адептус Астартес. В компактном взрывном устройстве смешаны освящённые масла и святые кислоты. Каждый шар — истинный шедевр, украшенный своими собственными проклятиями, благословениями и мандалами на высоком готике. Граната убивает, как правых, так и виноватых, но сфера Антиоха гарантирует, что богохульник умрёт в пылающей агонии.
Шар врезается в мост и взрывается. Людольд и Гримальд уже отступают, но не поворачиваются к врагу спиной, рискуя ослепнуть, зато увидеть смерть монстра. Расцветает белая солнечная вспышка, омывая демона священным огнём и разнося в дребезги камни. Мост начинает падать и разрушаться, а следом за ним и многие поддерживающие пещеру колонны.
Падает и объятая пламенем тварь. Её вопли не смолкают даже, когда она погружается в магму. Гримальд отходит по обваливающемуся мосту и, не веря своим глазам, с отвращением смотрит на мечущееся в лаве существо. Плоть порождения варпа вспыхивает, но оно продолжает молотить щупальцами, разбрызгивая жидкие камни.
Новые конечности отрастают вместо расплавленных. На серой кальмаровой плоти распахиваются новые пасти и с воплями закрываются. Некоторые заливает лава, из других выплёскивается рвота.
Людольд спотыкается, когда под его весом начинает оседать скала; Гримальд рукой в латной перчатке хватает его за ворот золотого доспеха и оттаскивает от пропасти.
— “Громовые ястребы” в пути, — ворчит Брат меча, спасая повелителя.
— Тварь ещё жива, — предупреждает верховный маршал.
Гримальд и сам это видит:
— Пока жива.
Они открывают огонь. Грохот болтеров эхом отлетает от стен, когда имперцы стреляют в расплавленные камни — несколько десятков истекающих кровью выживших сестёр и чёрных рыцарей стоят среди сотен трупов.
Умирающий демон не обращает внимания на все их усилия. Подводная головоногая тварь молотит бесчисленными извивающимися щупальцами. Вопя в брызгах магмы, она проявляет свою подлинную сущность — аватара боли. У неё нет чёткой формы, и взгляд смертного не может постичь, что она такое. Она — это пойманные чудовищем из мифов человеческие души. Она раздувается и пульсирует, страдая от тысяч разрывных снарядов, которые впиваются в её плоть.
Болты взрываются в ней, расплёскивая лаву вместо крови и плоти. А тварь начинает ползти вверх. Мучительно метр за метром создание из камня и расплавленного шлака ползёт по стенам пещеры, выискивая выживших букашек, которые мучают его, потоком булавочных уколов. Имперцы чувствуют ненависть демона, словно ветер на лицах. Он презирает их за грех жизни. Его ненависти хватает, чтобы поддерживать существование даже после таких повреждений.
Тварь не добирается до них. Она останавливается возле поддерживающих свод пещеры колонн. Обвивает их. Сжимает их. Ломает их.
Крушит их. Одну за другой, монстр прокладывает себе путь, разрывая колонну за колонной, в гневе обрушивая пещеру.
Ничто в материальном мире не может игнорировать раны вечно. Когда начинают рушиться скалы, вопли существа сменяет жалобный вой. Священная сфера и разрывные раны от бесчисленных болтов отняли последние силы. Оно крутится на очередной колонне — извивающиеся щупальца никак не могут зацепиться. Дёргаясь и кувыркаясь, тварь летит вниз в каменном дожде. Обломки скал падают на пол пещеры и остатки моста, поднимая пыль.
Рыцари и сёстры окружают упавший ужас и казнят его клинками и пламенем. Монстр слабо отбивается, но не может никого убить. Он обваливается внутрь себя, распадается и отравляет воздух зловонными парами из рваных ран.
Никогда после победы не наступает тишина. Поле битвы оглашают крики умирающих и рёв пламени горящих танков. Здесь под землёй тишину прерывает грохот падающих камней и низкий гул дрожащей земли.
Первые десантно-штурмовые корабли вылетают из небесных туннелей. Снизу на свод пещеры смотрят рыцари и воительницы, молясь за “Громовые ястребы”, которые лавируют среди резко падающих горных пород. Сталактиты проливаются потоком земляных копий. Объятые огнём крутящиеся остовы сбитых кораблей разбиваются вместе со смертоносным каменным ливнем.
Неожиданно Гримальда потрясает удар, и Храмовник теряет равновесие. Но это не камень — над рыцарем возвышается реклюзиарх Мордред, пристально и бесстрастно уставившись на него красными линзами серебряной лицевой пластины шлема-черепа.
— Украсть оружие капеллана, — рычит воин-жрец, — один из самых тяжких грехов.
Лёжа на земле Гримальд смотрит на реклюзиарха. Брат меча почти поддаётся порыву вскочить на ноги и наброситься на нападавшего. Но сдержанность одерживает победу посреди каменного шторма.
— Я думал, что вы погибли.
Мордред не отвечает. Он протягивает руку и ждёт с безумным спокойствием, пока вокруг рушится мир
— Это всё? — спросил Экене. Все Львы смотрели на меня.
— Так закончилась битва.
— Значит, вы получили ухмыляющийся череп за доблесть.
Я и сам не знал ответ. Мордред всегда игнорировал мой вопрос о причине, считая его бессмысленным. В таких случаях он говорил: “Важен результат, а не решения, принятые для его достижения”.
— Я был одним из тех, кто удержал ворота. Я первым почувствовал, что Винкул изменился и действовал вместе с Мордредом. Я защищал сеньора оружием капеллана и удержал его на краю пропасти.
— Эти деяния великолепно смотрятся в свитках почёта, — заметил Дубаку. Вожак прайда не глуп. Он же мог сказать, что я что-то скрываю. — Но я чувствую, что это не всё.
— Не всё, — согласился я. — Ничего драматичного или героического. Только любопытство, от которого я так и не сумел избавиться.
Осталось всего два десантно-штурмовых корабля..
Первый поднимается под градом камней на пронзительно воющих протестующих двигателях. Секунду спустя он отрывается от обваливающейся земли, с лязгом убирает шасси и взрывается в яркой вспышке прометия. Челнок раздавила упавшая колонна и его обломки продолжают подёргиваться — похоже на судороги убитого животного — даже когда двигатели уже затихли.
Последний “Громовой ястреб” выпускает вихревые реактивные струи, от которых обжигает лёгкие, и начинает взлетать. Последние рыцари бегут и прыгают на погрузочную рампу, поднятую ожидавшими их братьями.
— В космос, — приказывает Людольд, он тяжело дышит и прислоняется спиной к стене грузового отсека. — Доставь нас в космос, Артарион.
Пилот подтверждает получение приказа и начинает набирать высоту.
— Гримальд, — верховный маршал стоит рядом с Мордредом, и его обветренное лицо резко контрастирует с посмертной маской капеллана.
— Сир.
— Ты последний из рыцарей в красных плащах.
Мгновение Мерек сомневается и почти возражает, что это невозможно. Но он стоял рядом с верховным маршалом, который наблюдал, как остальные эвакуируются, не желая покидать поле битвы раньше своих людей и союзников. И он не видел других выживших Братьев меча.
— Возможно это так, сир.
— Это так, — Людольд поворачивается к Мордреду. — Я же говорил тебе, что он любимчик судьбы?
Реклюзиарх ничего не отвечает, а просто смотрит ухмыляющимся черепом
Львы кивали друг другу и улыбались.
Реклюзиарх ничего не отвечает, а просто смотрит ухмыляющимся черепом
Львы кивали друг другу и улыбались.
— Значит дело не только в доблести, — рискнул высказаться Экене. — А ещё и в везении. Вы выделялись среди братьев удачей не меньше чем свирепостью.
— Может быть, — согласился я. — Мордред был человеком настроения. Я так никогда и не узнал, почему он выбрал меня.
— Или почему ему велели выбрать вас.
— Или… что? — я редко терял дар речи. В эту ночь я почувствовал, как слова и воздух застряли в горле.
Или почему ему велели выбрать вас. Как мне велели выбрать Кинерика.
— Я не хотел обидеть, — произнёс Дубаку.
— Всё в порядке, никаких обид, — я едва не улыбнулся, хотя они всё равно бы ничего не увидели. Моя лицевая пластина — бывшая лицевая пластина Мордреда — позволяет скрывать эмоции. — Я рассказал историю, кузены.
— Мало крови, — заметил один из Львов, заслужив одобрение братьев.
— Вот и ещё одна причина никогда не доверять слабым жалким людишкам из Инквизиции, — добавил вожак прайда. Что вызвало ещё несколько усмешек. — Но я бы взял себе трофей. Коготь для клинка.
Само собой остальные Львы поддержали его добродушным рыком.
Я начал понимать, что непринуждённость в общении вызвана не недостатком дисциплины, а беззаветным братством. Любопытно насколько разными бывают ордены из одного геносемени. Так повлиял на них родной мир, где они родились. Место рождения для Храмовников не значило почти ничего.
— И так, кузены, я заплатил вам. Расскажите мне то, что я хочу знать. Расскажите о Кхаттаре.
Пятая глава Смертный приговор
— Кхаттар. — Экене произнёс название планеты, словно ругательство.
— Кхаттар, — эхом отозвались несколько Львов. Они сняли шлемы, и тёмные лица выглядели бронзовыми в свете костра. Они не были офицерами, и старались не смотреть долго в мою сторону. Хотя порой я замечал их случайные взгляды на табард, геральдические изображения или на блестящую серебряную лицевую пластину шлема-черепа.
— Это была не война, — сказал один из них.
— А всего лишь бойня, — продолжил воин с противоположной стороны костра. Их манера рассказывать была похожа на ритуал. Все голоса равны. Каждая история важна.
Главное повествование вёл Дубаку:
— Я ни разу не присутствовал на советах командующих ордена. Но я был там. Я был на Кхаттаре.
— Я был там, — тихо хором отозвались остальные. Вокруг нас среди немногочисленных уцелевших танков патрулировали выжившие Львы. Технику опалило пламя, а лазурную краску запятнал дым. Дубаку и его братья подобно духам путешествовали в воспоминаниях мёртвого ордена.
— Кхаттар был планетой жрецов и проповедников, — начал вожак прайда. — Адептов и верующих.
— Мир Экклезеархии, — произнёс я. Львы не посчитали, что я перебил их. Почти все кивнули, а Экене улыбнулся.
— Именно так, реклюзиарх. Мир пленённый башнями из слоновой кости священников Имперского Кредо.
— Но проросла порча, — добавил один из воинов. По свиткам на наплечниках я понял, что его зовут Джехану. Лев выглядел молодо — ещё совсем недавно он был скаутом. Возраст космического десантника можно определить по шрамам.
— Их вера прокисла, как вино, — продолжал Джехану. — И позвали нас.
— Духовенство сбилось с пути, — сказал Дубаку, — как часто случается в наших историях о Последней Эпохе Человечества. Они стали молиться богам за Завесой, и тёмная ложь отвратила верующих от света Императора, распространившись в высших эшелонах власти и в самых дальних уголках планеты.
Снова заговорил Джехану:
— Вы спросите, что же проповедовали жрецы, раз смогли отравить души целого мира?
Интересно инструктажи перед заданиями они проводили в той же манере — рассказывая друг с другом? Любопытный обычай.
— Богохульство, — изумлённо фыркнул один из Львов. — Богохульства и лжи оказалось достаточно, чтобы им поверили люди, уставшие, что их молитвы остаются без ответа.
Остальные кивнули. Я подумал насколько это верно. Император бессмертен и бесконечно могуч. Но он — не бог. А люди в счастливом невежестве поклонялись ему, как божеству. Конечно, ложные боги не отвечают на молитвы. Насколько же соблазнительным может показаться для далёких от Терры сект и общин поиск иных ответов, пока Император молчит.
— Вы спросите — где были защитники планеты? — оскалился в мрачной улыбке Экене. — СПО не исполнили долг и не вычистили ересь. Они присоединились к ней. И это ещё не всё — их примеру последовали полки Имперской гвардии в соседних системах. Настолько свирепым оказалось богохульство Кхаттара.
— Аполлион, — снова говорил молодой Лев. — Так звали инквизитора, который молил нас о помощи, молил, чтобы мы помогли сокрушить нечестивую ложь, когда он терпел поражение за поражением.
Смотревший на пламя вожак прайда поддержал Джехану. Я увидел искорки воспоминаний в его глазах:
— Имперский флот блокировал планету, но им некого было высадить на поверхность. Поэтому из-за неудач Аполлиона мы десантировались в полном составе. Нас были сотни, реклюзиарх. Мы обрушили священный огонь, святое оружие и истинную веру на мир, который забыл все эти три добродетели.
— Началась резня, — продолжал Джехану.
— Что они могли противопоставить нам? — произнёс Лев по имени Ашаки. — Они — простые люди, последовавшие за ложными пророками. Мы сокрушили их.
— Всех, — усмехнулся Джехану. — Всех вооружённых мужчин и женщин.
Снова заговорил Экене:
— Мы подавили восстание за считанные недели. На Кхаттаре не осталось ни одной армии, даже ополчения. Не осталось ни одного священника. Покончив с сопротивлением, мы вернулись на корабли. Какой бы ереси на взгляд других не придерживалось беззащитное население — это уже не было делом болтеров и клинков.
Джехану неприятно рассмеялся:
— Столь сильно мы верили нашим союзникам.
— Как после любой зачистки, — продолжил Дубаку, — мы решили, что настало время проповедников Кредо, которые поведут заблудшую паству назад к просвещению.
Экене начал чистить болтер. Потом отложил в сторону и снова посмотрел на пламя костра:
— У нас ушло несколько дней, чтобы починить технику, почтить мёртвых и подготовиться к отлёту. Внизу на планете работали мелки сошки Аполлиона, оценивая, насколько далеко отклонились от истинного пути восемь миллиардов людей. Едва мы покинули орбиту, как флагман инквизитора открыл огонь. К нему присоединились корабли Имперского флота, обстреливая города и крупные населённые пункты.
— Мы наблюдали за тем, — произнёс Ашаки, — как бомбили мир, который мы только что очистили кровью от порчи. Вместе с городами сгорела наша честь. Все наши усилия оказались напрасны.
Я молчал, ожидая, что скажут остальные.
— Повелители ордена потребовали прекратить обстрел и объясниться, — Ашаки плюнул в пламя костра. — Аполлион заявил, что всё население погрязло в ереси и их уже не спасти. Он даже поблагодарил нас за “достойные усилия несмотря на их тщетность”.
— Час спустя, — подхватил Джехану, — города Кхаттара превратились в пыль.
Я медленно вздохнул, подбирая слова:
— Возможно, его вывод был правильным. Абсолютно ясно, что ересь пустила корни на Кхаттаре. Вполне вероятно, что она проросла так глубоко, как и утверждал инквизитор.
Львы рассвирепели. Я мог бы сказать, что они хотели дать выход гневу, но шлем-череп, который я носил, остановил их порыв. Как и то, что я способен убить любого из них, даже не сбив дыхание.
Первым ответил Ашаки:
— Вы утверждаете, что он сумел проверить на ересь несколько миллиардов людей за считанные дни?
— Нет. Я утверждаю только то, что могу за один удар сердца увидеть порчу в умах смертных, а человек ранга Аполлиона может позволить себе не рисковать.
— Вы на его стороне? — прорычал Экене.
Слова, которые я вспомнил в тот миг, были словами Мордреда. Я мог просто открыть рот и повторить их, как если бы наставник был ещё жив и говорил мне, что думать и кого убивать.
Когда наказывают виновных — всегда гибнут и невинные. Разве не так? По каким добродетелям мы судим о морали? Жизнь. Долг. Необходимость. Мы скорбим о невинных, которые лежат в братских могилах с виновными, и идём дальше. Империум вырос на крови мучеников.
Ничего из этого я не сказал, хотя всё было верно и вполне достаточно. Дубаку воспринял моё молчание, как неуважение.
— Вы считаете, что его можно оправдать? — почти прорычал Лев. — Можно оправдать убийство миллиардов мужчин, женщин и детей только из-за вероятности порчи? И нам надлежало проигнорировать произошедшее?
До Хельсрича я бы точно ответил — да. Но не теперь. Баланс. Баланс между гневом и мудростью. Я смотрел на вожака прайда и по-прежнему молчал. Он вспомнил с кем разговаривал и склонил голову в едва заметном извинении.