Шукшин Василий Сураз
Василий Шукшин
Сураз
Спирьке Расторгуеву - тридцать шестой, а на вид - двадцать пять, не больше. Он поразительно красив: в субботу сходит в баню, пропарится, стащит с недельную шоферскую грязь, наденет свежую рубаху - молодой бог! Глаза ясные, умные... Женственные губы ало цветут на смуглом лице. Сросшиеся брови, как вороньго крыла, размахнулись в капризном изгибе. Черт его знает!.. Природа, тоже иногда шутит. Ну зачем ему? Он и сам говорит: "Это мне - до фени". Ему все фени. Тридцать шесть лет - ни семьи, ни хозяйства настоящего. Знает свое машинничать да к одиноким бабам по ночам шастать. Шастает ко всем подряд, без разбора. Ему это - тоже "до фени". Как назло кому: любит постарше и пострашнее.
- Спирька, дурак ты, дурак, хоть рожу свою пожалей! К кому поперся - к Лизке корявой, к терке!.. Неужели не совестно?
- С лица воду не пить,- резонно отвечает Спирька.- Она - терка, а душевней всех вас.
Жизнь Спирьки скособочилась рано. Еще он только был в пятом классе, а уж начались с ним всякие истории. Учительница немецкого языка, тихая обидчивая старушка из эвакуированных, пристально рассматривая Спирьку, говорила с удивлением:
- Байрон!.. Это поразительно, как похож!
Спирька возненавидел старушку.
Только подходило "Анна унд Марта баден", у него болела душа опять пойдет: "Нет, это поразительно!.. Вылитый маленький Байрон". Спирьке это надоело. Однажды старушка завела по обыкновению:
- Невероятно, никто не поверит: маленький Бай...
- Да пошла ты к... - И Спирька загнул такой мат, какого постеснялся бы пьяный мужик.
У старушки глаза полезли на лоб. Она потом говорила:
- Я не испугалась, нет, я была санитаркой в четырнадцатом году, я много видела и слышала... Но меня поразило: откуда он-то знает такие слова?! А какое прекрасное лицо!.. Боже, какое у него лицо - маленький Байрон!
"Байрона" немилосердно выпорола мать. Он отлежался и двинул на фронт. В Новосибирске его поймали, вернули домой. Мать опять жестоко избила его... А ночью рвала на себе волосы и выла над сыном; она прижила Спирьку от "проезжего молодца" и болезненно любила и ненавидела в нем того молодца: Спирька был вылитый отец, даже характером сшибал, хоть в глаза не видал его.
В школу он больше не пошел, как мать ни билась и чем только ни лупила. Он пригрозил, что прыгнет с крыши на вилы. Мать отступилась. Спирька пошел работать в колхоз.
Рос дерзким, не слушался старших, хулиганил, дрался... Мать вконец измучилась с ним и махнула рукой:
- Давай, может, посадют.
И правда, посадили. После войны. С дружком, таким же отпетым чухонцем, перехватили на тракте сельповскую телегу из соседнего села, отняли у возчика ящи водки... Справились с мужиком! Да еще всыпали ему. Сутки гуляли напропалую у Спирькиной "марухи"... И тут их накрыла милиция. Спирька успел схватить ружье, убежал в баню, и его почти двое суток не могли взять - отстреливался. К нему подсылали "маруху" его, Верку-тараторку, - уговорить сдаться добром. Шалаболка Верка, тайком, под подолом, отнесла ему бутылку водки и патронов. Долго была там с ним.. Вышла и объявила гордо:
- Не выйдет к вам!
Спирька стрелял в окошечко и пел:
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает!
- Спирька, каждый твой выстрел - лишний год! - кричали ему.
- Считайте - сколько?! - отвечал Спирька. И из окошечка брызгал стремительный длинный огонь, гремело. Потом он протрезвился, смертельно захотел спать... Выкинул ружье и вышел.
Пять лет "пыхтел".
Пришел - такой же размашисто-красивый, дерзкий и такой же неожиданно добрый. Добротой своей он поражал, как и красотой. Мог снять с себя последнюю рубаху и отдать - если кому нужна. Мог в свой выходной поехать в лес, до вечера пластаться там, а к ночи привезти машину дров каким-нибудь одиноким старикам. Привезет, сгрузит, зайдет в избу.
- Да чего бы тебе, Спиренька, андел ты наш?.. Чего бы тебе за это? - суетятся старики.
- Стакан водяры.- И смотрит с любопытством.- Что, ничего я мужик.
Пришел Спирька из тюрьмы... Дружков - никого, разъехались, "марухи" замуж повыходили. Думали, уедет и он. Он не уехал. Малость погулял, отдал деньги матери, пошел шоферить. Так жил Спирька.
В село Ясное приехали по весне два новых человека, учителя: Сергей Юрьевич и Ирина Ивановна Зеленецкие - муж и жена. Сергей Юрьевич учитель физкультуры, Ирина Ивановна - пения.
Сергей Юрьевич - невысокий, мускулистый, широченный в плечах... Ходил упружисто, легко прыгал, кувыркался; любо глядеть, как он серьезно, с увлечением проделывал упражнения на турнике, на брусьях, на кольцах... У него был необычайно широкий добрый рот, толстый, с нашлепкой нос и редкие, очень белые, крупные зубы.
Ирина Ивановна - маленькая, бледненькая, по-девичьи стройная. Ничего вроде бы особенного, а скинет в учительской плащик, пройдет, привстанет на цыпочки, чтобы снять со шкафа тяжелый аккордеон,- откуда ладность явится, изящность. Невольно засматривались на нее.
Такая-то пара (было им по тридцать - тридцать два года) приехала в Ясное в хорошие теплые дни в конце апреля. Их поселили в большом доме, к старикам Прокудиным.
Первым, кто пришел навестить приезжих, был Спирька, Он и раньше всегда ходил к новым людям. Придет, посидит, выпьет с хозяевами (кстати сказать, Спирька, хоть пил, допьяна напивался редко), поговорит и уйдет.
Было под вечер. Спирька умылся, побрился, надел выходной костюм и пошел к Прокудиным.
- Пойду гляну, что за люди,- сказал матери.
Старики Прокудины вечеряли.
- Садись, Спиридон, похлебай.- Спирька иногда помогал старикам, они любили его и жалели.
- Спасибо, я из-за стола. Дома ваши квартиранты?
- Там.- Старик кивнул на дверь горницы.- Укладываются.
- Как они?
- Ничо, уважительные. Сыру с колбасой вот дали. Садись, попробуй?
Спирька качнул головой, пошел в горницу. Стукнул в дверь:
- Можно?
- Войдите! - пригласили за дверью.
Спирька вошел,
- Здравствуйте!
- Здравствуйте! - сказали супруги. И невольно засмотрелись на Спирьку. Так было всегда.
Спирька пошел знакомиться.
- Спиридон Расторгуев.
- Сергей Юрьевич.
- Ирина Ивановна. Садитесь, пожалуйста.
Пожимая теплую маленькую ладошку Ирины Ивановны, Спирька открыто, с любо пытством оглядел всю ее, Ирина Ивановна чуть поморщилась от рукопожатия, улыбнулась, почему-то поспешно отняла руку, поспешно повернулась, пошла за стулом.. Несла стул, смотрела на Спирьку не то что удивленная - очень заинтересованная
Спирька сел.
Сергей Юрьевич смотрел на него.
- С приездом,- сказал Спирька.
- Спасибо.
- Пришел попроведать,- пояснил гость.- А то пока наш народ раскачается, засохнуть можно.
- Необщительный народ?
- Как везде: больше по своим углам.
- Вы здешний?
- Здешний. Чалдон.
- Сережа, я сготовлю чего-нибудь?
- Давай! - охотно откликнулся Сережа и опять весело посмотрел на Спирьку.- Вот со Спиридоном и отпразднуем наше новоселье.
- Стаканчик можно пропустить,- согласился Спирька.- Откуда будете?
- Не очень далеко.
Ирина Ивановна пошла в комнату стариков; Спирька проводил ее взглядом.
- Как жизнь здесь? - спросил Сергей Юрьевич.
- Жизнь...- Спирька помолчал, но не искал слова, а жалко вдруг стало, что не будет слышать, как он скажет про жизнь, эта маленькая женщина, хозяйка.- Человек, он ведь как: полосами живет. Полоса хорошая, полоса плохая...- Нет, не хотелось говорить.- А зачем она пошла-то? Сказать старикам, они сделают, что надо.
- Зачем же? Она сама хозяйка. Так какая же у вас теперь полоса?
- Так-середка на половинке. Ничего вообще-то... - Ну решительно не хотелось говорить, пока она там готовит эту дурацкую закуску.Закурить можно?
- Курите,
- Учительствовать?
- Да.
- Она по кому учитель?
- По пению.
- Что, поет хорошо? - оживился Спирька.
- Поет...
- Может, споет нам?
- Ну... попросите, может, споет.
- Пойду скажу старикам... Зря она там!
И Спирька вышел из горницы.
Вернулись вместе - Ирина Ивановна и Спирька, Ирина Ивановна несла на тарелочке сыр, колбасу, сало...
- Я согласилась не делать горячего,- сказала она.
- Хорошо, что согласилась.
- Да на кой оно!..- чуть не сорвался Спирька на привычное определение.- Милое дело - огурец да кусок сала! Верно? - Спирька глянул на хозяина.
- Тебе лучше знать,- резковато сказал Сергей Юрьевич,
Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на "ты" - так лучше. Он не заметил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас стаканчик водки, а там видно будет.
Вместо водки на столе появился коньяк.
- Я сразу себе стакан, потом - ша: привык так. Можно?
Спирьке любезно разрешили.
Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы...
- Вот... - поежился, - Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел, как вздрагивало нежное горлышко женщины. И - то ли коньяк так сразу, то ли кровь - кинулось что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках захотелось потрогать это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел, поумнел... На душе захорошело.
- Мечтяк коньячишко,- похвалил он.- Дорогой только.
Сергей Юрьевич засмеялся; Спирька не замечал его.
- Милое дело - самогон, да? - спросил Сергей Юрьевич.- Дешево и сердито.
"Что бы такое рассказать веселое?" - думал Спирька.
- Самогон теперь редко,- сказал он,- Это в войну...- И вспомнились далекие трудные годы, голод, непосильная, недетская работа на пашне... И захотелось обо всем этом рассказать весело. Он вскинул красивую голову, в упор посмотрел на женщину, улыбнулся:
- Рассказать, как я жил?
Ирина Ивановна поспешно отвела от него взгляд, посмотрела на мужа.
- Расскажи, расскажи, Спиридон,- попросил Сергей Юрьевич.- Это интересно - как ты жил.
Спирька закурил.
- Я - сураз,- начал он.
- Как это? - не поняла Ирина Ивановна.
- Мать меня в подоле принесла. Был в этих местах один ухарь. Кожи по краю ездил собирал, заготовитель. Ну, заодно и меня заготовил,
- Вы знаете его?
- Ни разу не видал, Как мать забрюхатела, он к ней больше глаз не казал. А потом его за что-то арестовали - и ни слуху ни духу, Наверно, вышку навели. Ну, и стал я, значит, жить-поживать...- И так же резко, как захотелось весело рассказать про свою жизнь, так-сразу-расхотелось, Мало веселого... Про лагерь, что ли? Спирька посмотрел на Ирину Ивановну, и в сердце опять толкнулось неодолимое желание: потрогать горлышко женщины, погладить.
Он поднялся.
- Мне в рейс. Спасибо за угощение.
- Ночью в рейс? - удивилась Ирина Ивановна.
- У нас бывает. До свиданья. Я к вам еще приду.
Спирька, не оглянувшись, вышел из горницы,
- Странный парень,- сказала жена после некоторого молчания.
- Красивый, ты хотела сказать?
- Красивый, да.
- Красивый... Знаешь, он влюбился в тебя.
- Да?
- И тебя, кажется, поскребло по сердцу. Поскребло?
- С чего ты взял?
- По скребло-о.
- Тебе хочется, чтобы поскребло?
- А что?.. Только... не получится у тебя.
Женщина посмотрела на мужа.
- Испугаешься,- сказал тот.- Для этого нужно мужество.
- Перестань,- сказала жена серьезно.- Чего ты?
- Мужество и, конечно, сила,- продолжал муж,- Надо, так сказать, быть в фс ме. Вот он - сумеет. Между прочим, он сидел в тюрьме.
- Почему ты решил?
- Не веришь? Иди спроси у стариков.
- Если тебе нужно, иди спрашивай,
- А что?
Муж вышел к старикам.
Через пять минут вернулся... И с наигранной торжественностью объявил:
- Пять лет! В лагерях строгого режима. За грабеж.
Отсыревший к вечеру, прохладный воздух хорошо свежил горячее лицо. Спирька шел, курил. Захотелось вдруг, чтоб ливанул дождь - обильный, чтоб резалось небо огневыми зазубринами, гремело сверху... И тогда бы - заорать, что ли.
Спирька направился в очередное "логово" - к Нюре Завьяловой.
Стукнул в окно.
- Ну? - недовольно спросила заспанная Нюра, смутно, белым пятном маяча окном.
Спирька молчал, думал про Нюру: один раз, в войну, когда Нюре было двадцать три и она была вдовой с двумя маленькими ребятишками, Спирька (ему тогда шел четы надцатый) ночью сбросил с воза в огород к ней мешок зерна (ехали обозом в город молоть). Нюре стукнул вот в это, кажется, окно и сказал торопливо;
- Найди в огороде, у бани... Спрячь подальше!
А когда через два дня, тоже ночью, пришел к Нюре, она накинулась на него:
- Ты што, Спирька, змей полосатый, в тюрьму меня захотел посадить?! Сам хочешь сытый ходить, а к другим подбрасываешь?..
Спирька опупел.
- Да не себе я, чего ты разоралась-то!
- Кому же?
- Тебе. Им же исть надо! - Про детей Нюриных. - Голодные же сидят...
Нюра заревела коровой, бросилась обнимать Спирьку. Спирька, расстроенный, матерился.
- Ну, и вот!.. Будешь им в ступке толочь да лепешки в золе печь вкуснятина, сил нет...
Вот что вспомнилось вдруг.
- Чего стоишь-то? - спросила Нюра. - Дверь открыта... Стариков не разбуди.
Спирька стоял. Было в его характере какое-то жестокое любопытство: что она сейчас будет делать?
- Спирька!.. Ну, чего ты?
Молчание,
- Иди, что ли?
Молчание.
- Дурак заполошный... Разбудит, а потом начинает... Ну и иди к черту! - Нюра пошла к кровати,
Спирька неслышно прокрался по прихожей избе, где храпели старики Нюрины, и очутился в горнице,
- Чего выкобениваешься-то?
Спирьке нестерпимо стало жаль Нюру... Какого черта, действительно? Лучше не приходить тогда.
- Все, Нюрок, спим.
Через три дня, вечером, Спирька пошел к Прокудиным. Квартирантов не было дома. Спирька побеседовал пока со стариками. Рассказал, что одному солдату явилась земная божья мать...
Пришла Ирина Ивановна. Одна. Свеженькая: внесла в избу прохладу вечерней весенней улицы. Удивилась и, как показалось Спирьке, обрадовалась. Спокойный, решительный, Спирька прошел в горницу.
- Букетик,- предложил он, И подал женщине кроваво-красный пылающий букетик жарков.
- Ах!.. - обрадовалась женщина, - Ах, какие они! Как они называются? Я таких никогда не видела...
- Жарки. - В груди у Спирьки весело зазвенело. Так бывало, когда предстояло драться или обнимать желанную женщину, Он не скрывал любви,- Я вам теперь часто буду такие привозить.
- Да нет, зачем же?.. Это ведь труд лишний...
- Ох,- скокетничал Спирька,- труд! Мимо езжу, их там хоть литовкой коси...- Спирька подумал, что хорошо все-таки, что он красивый. Другого давно бы уж поперли, и все. Он улыбался, ему было легко.
Женщина тоже засмеялась и смутилась, Спирька наслаждался: как в знойный-знойный день пил из ключа студеную воду, погрузив в нее все лицо. Пил и пил - и по телу огоньком разливался томительный жар. Он взял женщину за руку... Как во сне! - только бы не просыпаться.
Женщина хотела отнять руку... Спирька не выпустил.
- Зачем вы?.. Не нужно.
- Почему не нужно? - Все, что умел Спирька, все, что безотказно всегда действовало на других женщин, все хотел бы он обрушить сейчас на это дорогое, слабое существо. Он молил в душе; "Господи, помоги! Пусть она не брыкается!" Он повлек к себе женщину... Он видел, как расширились ее близкие удивленные глаза. Теперь - чтоб не дрогнула, не ослабла рука...
"Господи, мне больше пока ничего не надо - поцелую, и все". И поцеловал. И погладил белое нежное горлышко... И еще поцелова мягкие податливые губы. И тут вошел муж... Спирька не слышал, как он вошел. Увидел, как вскинулась голова женщины и испуг плеснулся в ее глазах... Спирька услышал за спиной насмешливый голос:
- Те же. И муж.
Спирька отпустил женщину. Не было ни стыдно, ни страшно. Жалко было. Такая досада взяла на этого опрятного, подтянутого, уверенного человека... Хозяин пришел. И все у них есть, у дьяволов, везде они желанные люди. Он смотрел на мужа.
- Лихой парень! Ну как, "удалось что-нибудь? - Сергей Юрьевич хотел улыбнуться, но улыбки не вышло, только нехорошо сузились глаза и толстые губы обижен но подрожали. Он посмотрел на жену, - Что молчите? Что побледнела?! - Крик - злой, резкий - как бичом стегнул женщину.Шлюха!.. Успела? - Муж шагнул к ней.
Спирька загородил ему дорогу. Вблизи увидел, как полыхают темные глаза его обидой и гневом... И еще уловил Спирька тонкий одеколонистый холодок, исходиший от гладко выбритых щек Сергея Юрьевича.
- Спокойно,- сказал Спирька.
В следующее мгновение сильная короткая рука влекла Спирьку из горницы.
- Ну-ка, красавец, пойдем!..
Спирька ничего не мог сделать с рукой: ее как приварили к загривку, и крепост руки была какая-то нечеловеческая, точно шатуном толкали сзади.
Так проволокли Спирьку через комнату стариков; старики во все глаза смотрел на квартиранта и на Спирьку.
- Кота пакостливого поймал, - пояснил квартирант.
Ужас, что творилось в душе Спирьки!.. Стыд, боль, злоба - все там перемешалос: душило.
- Пидор, гад, - хрипел Спирька, - что ты делаешь?..
Вышли на крыльцо... Шатун сработал, Спирька полетел вниз с высокого крыльп и растянулся на сырой соломенной подстилке, о которую вытирают ноги.
"Убью",- мелькнуло в Спирькиной голове.
Сергей Юрьевич спускался к нему...
- Вставай.
Спирька вскочил до того, как ему велели... И тотчас опять полетел на землю. И с ужасом и с брезгливостью понял: "Он же бьет меня!" И опять вскочил и хотел скользнуть под чудовищный шатун - к горлу физкультурника. Но второй шатун коротко двинул его в челюсть снизу. Спирьку бросило назад; он почувствовал медь во рту. Опять бросился на учителя... Он умел драться, но ярость, боль, позор, сознания своей беспомощности перед шатунами - это лишило его былой ловкости, спокойствия. Слепая ярость бросала и бросала его вперед, и шатуны работали. Кажется, он ни разу так и не достал учителя. От последнего удара он не встал. Учитель склонило над ним.
- Я тебя уработаю,- неразборчиво, слабо, серьезно сказал Спирька.
- Будем считать, что это урок вежливости. Лагерные штучки надо бросать.- Учитель говорил не зло, тоже серьезно.
- Я убью тебя,- повторил Спирька, Во рту была какая-то болезненная мешанина, точно он изгрыз флакон с одеколоном - все там изрезал и обжег.- Убью, знай.