— Но ведь ты говорил…
— Каждый может ошибаться, правда?
Мои угрызения совести оказались обоснованными. К вечеру мы узнали, что Режина Фаллю возвратилась в лоно семьи. Не оставалось ничего другого, как отпустить Фаллю на волю. Несомненно, не мешало бы допросить и Режину… Но зачем? Чтобы заставить ее признаться… в чем?.. Во всем том, что я себе уже навообразил? Да какого шута? После водворения Виньоли в тюрьму я был преисполнен снисхождения. Дела супругов Фаллю касались только их самих и никого более. Муж и жена — одна сатана.
Супруги Фаллю распивали шампанское по случаю триумфального окончания кошмара. Какого же страху натерпелись они накануне, слушая по радио сообщение о побеге из тюрьмы Жозе Виньоли! Разве Фаллю не воспользовался осуждением своего сообщника, чтобы украсть у него любовницу и присвоить себе награбленное.
Такому типу, как Виньоли, не долго отыскать их следы, а он клялся отомстить. Отсюда их план — непродуманный и рискованный: выдать Режину за убитую, тогда как сам Фаллю на необходимое время пробудет под охраной полиции.
По счастью, оно оказалось непродолжительным.
Однако все это стало мне известно намного позже, в Париже, куда меня вызвали, когда Виньоли, совершивший еще один побег, был убит своим сообщником, по всей видимости, при необходимой обороне.
Двойной удар
«О! Да ведь это дело уже быльем поросло, — вынужден был признаться комиссар Мортье журналистам, которые пришли взять у него интервью. — Но коль скоро оно может позабавить ваших читателей…» Мортье намекал на два знаменитых ограбления — слово hold up[3] у нас тогда еще не вошло в оборот. Первое из них имело место в Ментоне — в банке «Креди женераль». Оно было совершено поразительно ловко. «Образцовое ограбление, — выразился комиссар, — ни дать, ни взять — операция отряда спецназа! О коммандос речь тогда еще не вели. И верите ли, нет, но я готов был поклясться, что такое может пройти лишь один-единственный раз!»
И он приступил к рассказу с тем неотразимым лукавством, которое когда-то и принесло ему известность.
«Когда ограбили «Креди женераль», мне еще оставалось трубить до пенсии с полгода. Ограбили — не то слово, потому как сейфовый зал, попросту говоря, просто обчистили! Красивая работа! Они выкопали подземный ход от гаража под улицей впритык к западной стене банка. Вообразите себе галерею с прочными подпорками, электрическим освещением! Право слово, так и хотелось по ней прогуляться! Что же касается сейфового зала, то он вовсе не напоминал поле битвы. Перед уходом эти господа его тщательно подмели, аккуратненько сгребли мусор в угол, а на куче оставили записку: «Убыток возместит страховка». Само собой, трофеи были значительные! Наличные деньги, ценные бумаги, драгоценности — в общей сложности, всего на сумму свыше двух миллиардов! Для меня тут сразу же началась сущая пытка: ни единого намека на след грабителей. Хозяин гаража проживал в Гренобле и сдал его в аренду при посредстве агентства. Сведения о съемщике были самые что ни на есть расплывчатые — короче, провал по всем статьям. На меня обрушились сердитые замечания начальства, нагоняи и вдобавок выговоры. И вдруг дело приняло сенсационный оборот: последовало еще одно ограбление банка «Креди женераль», теперь уже в Париже, на острове Сите! По всей видимости, оно было делом рук все той же банды. Теперь они приблизились к цели почти вплотную по водосточной системе, прокопали туннель и преспокойненько очистили сейфы. Все шито-крыто! На сей раз прибыль также составила несколько миллиардов! Мой парижский коллега оказался в тяжелом положении, впрочем, как и я сам, поскольку меня вызвали в Париж поделиться своими наблюдениями — разве же я не стал крупным специалистом по «краже века», как прозвали ограбление банка в Ментоне? С тех пор я просветился и знал, что по-нашему это называется «ограбление со взломом». Полицию просто доконали жалобы и ультиматумы, когда нам на помощь просто чудом пришла анонимка — добрый гений изнемогающих следователей! В ней содержался совет произвести обыск на квартире у некоего Марселя Рипаля, проживающего в бельэтаже дома 24-бис по набережной Гран-Огюстен. По спискам жильцов мы узнали, что этот Марсель Рипаль, осужденный на пять лет тюрьмы за кражу со взломом, был выпущен на свободу десять месяцев тому назад. Наконец-то хоть одна ниточка! Обыск состоялся, несмотря на все его протесты. И принес богатые плоды! А именно: мы обнаружили у него набор драгоценностей — колец, браслетов, колье, принадлежащих баронессе де Мейрак! И, держитесь крепко: эти драгоценности были частью награбленного в банке Ментоны! Таким образом, появилось доказательство того, что и в Ментоне, и в Париже орудовала одна и та же шайка! Выходит, Марсель Рипаль и являлся тем башковитым человеком, который разработал такой план ограбления, но сам он это категорически отрицал. Было также невозможно заставить его выдать сообщников. Более того! Он утверждал, что никакого отношения к краже в Ментоне не имеет. Это означало отрицать очевидное, на что и указал ему адвокат. Баронесса представила доказательства, что драгоценности, обнаруженные у Рипаля, и в самом деле являлись ее собственностью. Тем не менее тот упорствовал, серьезно рискуя ухудшить свое положение. Он говорил, что для него это дело принципа: он никогда не согласится понести наказание за ошибку, которой не совершал. На все наши вопросы он систематически отвечал молчанием. Где он спрятал деньги? Кто послал нам анонимное письмо? Сообщник? Женщина, пожелавшая ему отомстить? Когда же мы довели его своими вопросами до крайности, он вскричал: «Я не был в Ментоне! Но это дело подало мне идею насчет Парижа». Может, он хотел выиграть время? Но зачем? Напрасно ему толковали, что, признавшись в двух кражах, он мог бы завоевать некую симпатию публики, которая жалует дерзких и умных авантюристов! Две кражи — преступления, не лишенные блеска! Тогда как одно, совершенное в подражание первому, — пошлость, которая сродни плагиату. «Вы могли бы стать нашим Арсеном Люпеном! — уламывал его адвокат. — Давайте же. Признавайтесь — и дело с концом!» — «Не могу», — стонал Рипаль.
Мы никак не могли сдвинуться с мертвой точки, но тут меня вдруг осенило — не зря же я столько времени ломал себе голову над этой тайной. «Черт побери! А что, если Рипаль говорит правду? Что, если не он замыслил кражу в Ментоне?» И тогда все сразу становилось на свое место! Все объяснялось! Я поделился своей мыслью с моим парижским коллегой, и следствие пошло по другому пути. Помнит ли Рипаль сейф, в котором обнаружил эти драгоценности? Он не решался это утверждать. Тем не менее, полагая, что, если его проведут в сейфовый зал «Креди женераль», он без особого труда отыщет взломанный им сейф — он вроде бы находится в конце ряда, наверху, — так как припоминал, что для удобства операции взбирался на раскладную лестницу. Рипаля отвели на место, и он почти без колебаний указал на сейф, в котором хранились драгоценности баронессы. Его номер 124. Несколько минут спустя директор филиала объявил, что владельцем номера 124 является
Жозе Мюратти, проживающий на улице Мазарен. Сейф снят им три недели назад, то есть спустя несколько дней после ограбления в Ментоне. Регистрационные книги подтвердили, что Мюратти хорошо известен полиции. Он уже неоднократно отбывал наказание за мелкие нарушения закона. Любопытная деталь: из всех клиентов парижского банка он — единственный, кто представил весьма скромный перечень убытков после ограбления сейфа, заявив, что у него изъяли только фамильные документы. Он был задержан на швейцарской границе, и его признание вызвало всеобщий хохот. Человек, обчистивший банк в Ментоне, питал такое доверие к сейфам, что без колебаний спрятал часть своих трофеев в сейфе «Креди женераль»!
«У меня и в мыслях не было, — оправдывался он, — что кто-нибудь еще использует подобные методы! Подлинное невезение! Молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место. Этот Рипаль — сволочь!» И он так возмущался, так злился на Рипаля, что нам стоило огромного труда отговорить его предъявить ему гражданский иск».
Последняя жертва
Старые ноги больше не держали Катрин. Сделав еще два шага, она споткнулась о камень и растянулась во весь рост на рыхлой земле. Тем не менее она слышала, как к ней приближался незнакомец — этот жуткий незнакомец, который перескакивал с могилы на могилу.
От сильного волнения Катрин Вошель проснулась. Она вспотела, а сердце так колотилось о ребра, что казалось, готово разорваться. С давних лет, с самого детства, бедняжке ни разу не снился такой кошмарный сон. Кошмарный, но объяснимый. Прежде всего существовала тайна, которая уже два месяца потрясала жителей этой небольшой округи — осквернение богатых склепов, в результате чего отвратительный тип, которому приписывали такое святотатство, получил образное, но неуместное прозвище Вампир. Наконец, утром того же дня Катрин присутствовала при погребении владелицы поместья Люпсак, о которой поговаривали, что из лютой ненависти к своим потомкам она пожелала быть погребенной со всеми своими драгоценностями.
Несмотря на то что теперь Катрин полностью пришла в себя, она продолжала дрожать всем телом. Особенно болело ее старое, изношенное сердце. Она пробормотала: «Амеде!» И одновременно протянула руку, но место рядом с ней было пустым и холодным. Приподнявшись на локте, Катрин прислушалась. Впрочем, никакого беспокойства она не испытывала. Сплошь и рядом Амеде, который спал чутким сном, услышав рычание собаки или уловив суматоху в курятнике, вскакивал с постели и выходил на двор.
И тут, почти что сразу, Катрин узнала знакомые шаги по каменному полу. Но то был не стук сабо, какого она ожидала. Амеде был обут в охотничьи ботинки, и сапожные гвозди пренеприятно царапали по камню.
Удивленная и встревоженная, Катрин положила голову обратно на подушку и направила свой взгляд в сторону двери, из-под которой вскоре просочилась полоска света. Амеде вошел на цыпочках, с фонарем в руках.
Желтый тусклый луч освещал нижнюю часть его одежды: широкие велюровые штаны и тяжелые башмаки, на которые налипла глина, замаравшая и ноги до самых колен. И в то же мгновение тревога, пожалуй, сильнее той, от которой Катрин пробудилась, сжала ее сердце. Она начала дрожать от страха, как обезумевший и раненый зверек.
Амеде потихоньку прикрыл дверь и осторожно, стараясь не шуметь, поставил на пол свой фонарь, а также предмет, который он прислонил другим концом к стене, — заступ.
Катрин задыхалась. Она поднесла руки к шее, скользнула пальцами в вырез пододеяльника из грубого полотна. «Мне снится сон… Мне все еще снится сон…» Но она прекрасно знала, что больше не спит.
Амеде наклонился. При свете фонаря он открыл свой бумажник — бумажник из прочной кожи, который она купила на местной ярмарке лет пятнадцать назад и подарила мужу по случаю их серебряной свадьбы. Некоторое время он, застыв на месте, рассматривал какой-то предмет, оттопыривавший кожу, — ей не было видно, какой именно.
Потом он ушел, и Катрин слышала, как муж раздевается. И тут она из последних сил попыталась бороться с очевидностью. Амеде! Добрый и покладистый Амеде, которого она знала с детства и всегда любила… но также и Амеде, который непрестанно жаловался на то, что жизнь становится слишком трудной, а за ужином незнакомым ей голосом говорил о похоронах хозяйки поместья Люпсак.
Две голые ступни с большими пальцами, изуродованными артритом, вошли в световой круг, подошли к фонарю. Он подвернул фитиль, пламя пару раз вздрогнуло и с приглушенным шумом взрыва угасло. Амеде шел к кровати в полной темноте.
Потеряв голову, Катрин прижалась всем телом и даже лицом к стене, словно надеясь в ней укрыться. Она чувствовала, как ее муж приподнял одеяло и перьевая перина осела.
Кровать была узкая. Несмотря на осторожность, Амеде слегка коснулся плеча своей жены. К горлу Катрин подступил крик ужаса.
Но она испустила лишь легкий вздох. Ее рот так и остался широко раскрытым, как и запавшие, окаймленные красным глаза. Сердце Катрин остановилось.
Между тем Амеде лежал, заложив руки за голову, и улыбался воспоминаниям о недавних событиях. Он снова видел себя на кладбище, спрятавшимся за семейной часовней Люпсак.
Все волнения остались позади. И он только диву давался, что ни один человек не рассудил так, как он.
Одним ударом лопаты он огрел по голове незнакомца в тот момент, когда он просунул лом под еще незапечатанную надгробную плиту. При свете фонаря он остолбенел, опознав в нем церковного служку Меливана. И, как в молодые годы, побежал в жандармерию.
Когда Вампира отправили за решетку, великую новость объявили муниципальному совету, который, несмотря на поздний час, все еще заседал из-за нескончаемой повестки дня. Совет принял единодушное решение премировать героя тысячей франков. Слова благодарности звучали как по писаному.
Все это и вспоминалось Амеде. Он был счастлив. А главное, он знал, что самая большая радость еще ждала его впереди.
Он заранее предвкушал приятное удивление своей старой спутницы жизни, когда он расскажет ей поутру…
На месте преступления
Подобрав лапы, открыв пасть, подметая широкими размахами хвоста пыль на аллее, неутомимый Мирза ждал, когда его хозяин в очередной раз бросит ему мяч. И граф Фуссак, забавлявшийся игрой не менее собаки, снова бросил ей мяч, очень далеко и очень высоко.
Мирза бросился за ним к решетчатой ограде. Резиновый мяч коснулся земли рядом с его носом, подскочил и исчез в одной из мраморных ваз, украшавших столбы портала.
«Вот те на! — смеясь, воскликнул мсье де Фуссак. — Нарочно не придумаешь!»
Он бросил взгляд в сторону замка. Графини не было видно. Как и единственной пары слуг, которой в наставшие трудные времена ограничил персонал, обслуживающий замок. Ну что ж! Граф мог позволить себе небольшую гимнастику, которая, казалось бы, не соответствовала ни его рангу, ни возрасту. Одна нога на большом камне, положенном тут как по специальному заказу, вторая — в не менее спасительной неровности стены, и вот мсье Фуссак уже запускает руку в вазу.
Он извлек из нее не только мяч, но и сложенный вчетверо листок бумаги, яркая белизна которого свидетельствовала о том, что он не долго пролежал в этом импровизированном почтовом ящике. Мсье Фуссак машинально отфутболил мяч, который, по достоинству оценив его жест, Мирза не удостоил никаким вниманием, и развернул листок. Письмо было датировано тем же днем. Три строчки, начертанные широким решительным почерком:
«Дорогая!
Получил твое письмо. Радость мою словами не передать! Значит, до вечера, поскольку место будет свободным. Мысленно я уже рядом с тобой».
Подпись неразборчивая. Но какое значение имеет подпись! Так вот, значит, почему Элиана гак усиленно подбивала мужа не полагаться исключительно на директоров, хотя и испытанных, и самому отправиться в Париж, чтобы обеспечить благоприятный ход своих дел? Так вот почему в те редкие дни, когда графиня собиралась его сопровождать, внезапная мигрень мешала ей осуществить свое намерение в самый последний момент. Почему в те дни, когда граф возвращался домой раньше обычного, он находил замок пустым — его жена задерживалась в деревне, совершая благотворительные визиты…
Гнев и унижение возобладали над всеми другими чувствами графа де Фуссака. По правде говоря, он никогда не был сильно влюблен в свою тем не менее очаровательную Элиану. Он решился на этот брачный союз, можно сказать, почти исключительно по велению разума. Впрочем, он никогда не питал больших иллюзий относительно любви, какую способен внушать своей спутнице жизни, если учесть разницу в их возрасте — Элиана была моложе его на шестнадцать лет.
И тем не менее предположить такое!..
Он перечитал десять, двадцать раз короткое, но столь многозначительное письмецо, и. всякий раз по его телу пробегала дрожь бешенства на одних и тех же словах: «…поскольку место будет свободно». Выходит — предел наглости! — любовное свидание должно состояться в самом замке… Этот факт казался ему хуже самой измены.
«…Место будет свободно».
Ах так! Ну это мы еще посмотрим! Граф, сжимая кулаки, рассекал воздух невидимым хлыстом.
Ему потребовалось немало времени, пока он совладал с собой. Наконец лицо его перестало выдавать бушующие в нем страсти, и он вернулся в замок. Надо ли говорить, что мсье де Фуссак положил любовное послание на прежнее место в тайничок. День прошел как ни в чем не бывало. По заведенному правилу вечером перед отъездом Клемане подала ужин рано. А тем временем Фелисьен, ее муж, заправлял машину горючим и проверял мотор — дорога предстояла длинная.
В назначенный час шофер подкатил автомобиль к крыльцу. Элиана настояла на том, чтобы муж прихватил кашне. «Знаете, ночами стало свежо!» И мсье де Фуссак едва сдержался, чтобы не придушить жену. Он, поднеся к губам тонкую руку своей молодой супруги, повторил сакраментальную фразу: «Постарайтесь не слишком скучать!» — и откинулся на спинку сиденья, обессилев от напряжения, какое ему пришлось выдержать после сделанного им открытия.
Два часа спустя, вернувшись к месту отправления, машина остановилась в лесу, окаймлявшем частное владение в нескольких сотнях метров от чугунной ограды. Но граф сидел в ней один. Он оставил Фелисьена в районном центре соседнего департамента. «Подождите меня тут. Сходите в кино. Я вернусь к полуночи». И он сменил за рулем ошеломленного шофера.
Граф закрыл за собой калитку. Теперь он быстро идет по темным аллеям, песок заглушает шум его шагов. Еще два шага, и он поднялся на крыльцо. Он не переложил ключи от дома в свой карман, но это ни к чему: дверь не заперта. Естественно! И подобно тому, как это произошло, пока он читал любовное послание, бешенство заставляет его сжимать кулаки.
Пушистая ковровая дорожка, покрывающая лестницу, также заглушает шаги. Прихожая. Спальня Элианы. Он напряг слух. Никакого шума. Но разве тишина — доказательство? Он приоткрывает дверь миллиметр за миллиметром, просовывает голову в узкую щелку, и в тот момент, когда глаза его свыклись с темнотой, наконец различает кровать, а в этой кровати отдыхает Элиана. Равномерное дыхание спящей достигает его ушей.