Шеп со всей серьезностью подошел к вопросу еды. Стол был заставлен множеством закусок, достаточных для вечеринки человек на двадцать пять: хумус, креветки на шпажках, запеченные на гриле, спаржа, редкая\в это время года, гребешки в беконе; он потратил сумасшедшие деньги только для того, чтобы подать на стол блюда, к которым подойдут серебряные палочки для еды, сделанные некогда Глинис. Она спустилась к гостям в черном бархатном платье в пол; горели свечи, отбрасывая дрожащие тени, атмосфера была завораживающая, словно в скором времени в этой комнате должен был произойти некий сатанинский ритуал. Джексон подошел и обнял хозяйку дома, его пальцы коснулись мягкой ткани, которой было слишком много, а Глинис под ней слишком мало. Ее плечи заострились и стали похожи на куриные крылышки.
– Ты выглядишь великолепно! – воскликнул Джексон.
Глинис поблагодарила его с девичьей стыдливостью, но он лгал. Это был первый случай из череды многих, когда она услышит слова неправды, хотя приятно уже то, что сегодняшним вечером хоть что-то начинается. Глинис была накрашена ярче, чем обычно; однако румяна и красная помада никого не могли обмануть. Печать страха уже появилась на ее лице. Тем не менее это все еще была высокая, эффектная женщина, которая выглядела максимально достойно в сложившейся ситуации. Он старался гнать от себя мысли о том, какой она может стать в скором времени.
Все устроились в удобных креслах, пока Шеп наполнял фужеры. В былые времена, а это значит шесть недель назад, Глинис обязательно завела бы разговор с гостями. Ее редкие фразы были ценнее болтливости, она принадлежала к породе людей, готовых долго слушать чужие споры, а потом одним высказыванием подводить итог многочасовой дискуссии. Теперь же в ее манере появилось нечто царственное, словно она королева вечера, готовилась вершить суд.
В свою очередь, они с Кэрол были настороже, готовые в любой момент закрыть рот. Они внимательно выслушали подробный рассказ Глинис о том, что ей предстоит в понедельник утром, хотя уже знали обо всем от Шепа. Если Глинис и находилась сегодня вечером в центре внимания, то это было то внимание, которого все в этой комнате с удовольствием бы избежали.
– Мне наконец удалось связаться с семьей Глинис, – сообщил Шеп. – Разговор с ее матерью, доложу я вам, – это было что-то.
– Она как настоящая примадонна, – сказала Глинис. – Я слышала ее рев в трубке в другом конце кухни. Я знала, что она превратит мою драму в личную. Со стороны вполне можно решить, что это у нее рак. Ей даже удалось заставить меня мучиться оттого, что я заставила ее страдать. Можете себе представить?
– Хорошо хотя бы то, – заметила Кэрол, – что ей это небезразлично.
– Ей небезразличны собственные чувства, – сказала Глинис. – Ее интересует все, что она сможет использовать в своем книжном клубе, – понимаете, такая несправедливость жизни, когда ребенок заболевает прямо на глазах матери, и прочее, прочее, прочее. Однако сестра сказала мне правду, они готовы приехать, но радуются, что все случилось не с ними. Может, мне повезет, и Руфь отправит мне ароматические свечи, которые они получили в подарок от «Мастеркард».
Глинис всегда была резкой на высказывания и суждения, и Джексон подумал о том, какая же реакция семьи порадовала ее больше.
– А что сказали дети? – спросила Кэрол. Глинис заметно помрачнела.
– С ними сложнее, – осторожно вмешался Шеп. – Амелия заплакала. Зак нет, но лучше бы он разрыдался. Мне показалось, что ему было еще тяжелее. Я никогда не подозревал, что мой сын может стать еще более закрытым. Оказалось, все возможно. Он окончательно ушел в себя. Даже не задал ни одного вопроса.
– Он уже все знал, – сказала Глинис. – По крайней мере, подозревал, что происходит нечто страшное. Я много спала, и глаза были постоянно красными. Мы много шептались и замолкали, как только он входил.
– Уверена, он решил, что вы разводитесь, – заметила Кэрол.
– Сомневаюсь. – Глинис повернулась к мужу, пожимая ему руку. – Шепард был очень нежен. И очень внимателен.
– Ну, это не такая уж редкость, чтобы Зак был удивлен! – поддержал разговор Шеп. – Знаете об этой проблеме, когда дети буквально запираются в своей комнате. Вот. Нанако, администратор в нашем доме, рассказывал мне о японских детях, которые никогда не выходят из своих комнат. Как они это называют, что-то похожее на хайкумори? Родители оставляют им еду у двери, забирают грязные вещи, а иногда и судно. Эти дети никогда не разговаривают и не переступают порог комнаты. Все дни они проводят у компьютера. У них это большая проблема. Ты должен знать об этом, Джек. Новая субкультура, дети, которые говорят: «Идите к такой-то матери, вы все дерьмо, оставьте меня в покое». Среди них есть и восьмилетки, и те, кому уже двадцать. Нанако считает, это реакция на японское воспитание. Из-за страха проиграть они перестали играть вообще. Эдакая версия Последующей жизни – только без перелета.
Шеп начал говорить о Японии с целью как можно дальше отойти от темы болезни. Кажется, Глинис расслабилась.
– Эти хики-кимчи, или как их там, – сказал Джексон, – бездельники-переростки, вот кто они такие. Они так привыкли, что о них заботятся, что отказываются это делать сами. Все ждут, что кто-то придет и сделает им суши.
– Но такую жизнь завидной не назовешь, – вздохнула Кэрол. – Мы не этого желаем Заку.
Наивная откровенность его жены порой переходит все границы.
– Знаешь, Шеп, я тут подумал, что мои заголовки не всегда выражают то, что я хочу опубликовать. -*- Джексон сделал вид, будто у него разыгрался аппетит, и с удовольствием зачерпнул кусочком питы немного хумуса. – Как тебе это: Го, что Ты Трусливый, Малодушный Дурак, Из Которого Умные и Смелые Люди Вытрясли Все до Нитки, Не Значит, Что Ты Не Можешь Оставаться Приличным Человеком.
Это было очень своевременно.
– Кстати, о тех, кто вытрясает все до нитки, – поддержала его Глинис. – Вчера у нас была Берил. Вы можете себе представить, она хотела, чтобы мы внесли первый взнос за ее квартиру на Манхэттене.
– Да, почему не забросить удочку, если есть возможность, – усмехнулся Джексон. – Господи, эта женщина просто Мегасатрап. Никогда не замечали, что эти богемные личности уверены, что все им обязаны? Словно мы должны быть счастливы и благодарны им за то, что они создают нечто значимое и прекрасное для нас, несчастных неандертальцев. А тем временем они маячат напротив с протянутой рукой, выпрашивая то очередной правительственный гранд, то пентхаус в Мидтауне у Старшего Брата Капиталиста.
Они с Берил встречались лишь однажды: масло и вода. С ее точки зрения, он был радикальным правым дурнем, а она, по его мнению, – безголовой, либерально настроенной занозой. Каждый раз, когда в разговоре речь заходила о сестре Шепа, Джексон не мог держать себя в руках.
– Но, дорогой, – обратилась к мужу Кэрол, – мне казалось, Сатрапы должны быть «умными и дерзкими». Я полагала, ты им симпатизируешь. Из чего следует, что и Берил тебе нравится, так?
– Я предпочитаю людей, которые знают, что останутся безнаказанными, и остаются таковыми. Берил же ведет себя так, словно стала жертвой вселенской несправедливости. Будто обществу необходим еще один документалист. Они все упертые, меня тошнит от каждого из них, честно.
Затем Джексон встал и вызвался помочь на кухне.
– Скажи, с тобой все в порядке? – заметил Шеп. – Ты как-то странно ходишь.
– Ох, просто переусердствовал в тренажерном зале. Что-то потянул.
По лицу Кэрол пробежала тень.
Ужин прошел в непринужденной атмосфере, блюда сменяли одно другое. Джексон боялся скованности в общении, но все же постарался не слишком налегать на вино, хотя каждый раз, когда брал в руки бокал, тот странным образом оказывался пуст. Он наливал снова и снова. Это был особенный вечер, и пребывать в дурном расположении духа было бы просто невежливо. Веселье достигло наивысшей точки. Все смеялись слишком охотно, слишком усердно и слишком долго. Но главное, им удалось победить хандру.
– Следили за судебным процессом Майкла Джексона? – начал Шеп.
Короля поп-музыки в очередной раз обвиняли в неподобающем поведении по отношению к маленьким мальчикам.
– Да, там полная неразбериха, – продолжил Джексон. – Он выпутается.
– Я не вникала в детали, – сказала Кэрол. – Меня угнетает его лицо – сплошь пластическая хирургия. Очень странное увлечение.
– Знаешь, так бывает, когда в голове слишком много заморочек, они ведь никуда не исчезают, – высказал свое мнение Шеп. – А теперь мы все должны любоваться их проявлением.
– Я тебя понимаю, – кивнула Глинис. – Такое впечатление, что все стали выставлять напоказ свои комплексы. Мы привыкли к тому, что нас окружают люди, старающиеся казаться нормальными, а уж когда они приходят домой, то могут выпускать всех своих монстров перед зеркалом. Теперь идешь по улице и встречаешь женщин с грудями размером с дирижабль «Гинденберг» каждая. Мужчины в платьях и лифчиках пуш-ап, а когда видишь, как их обтягивают колготки, кажется, что все они сделали операцию по изменению пола. Такое впечатление, что попала в другое измерение.
– Я тебя понимаю, – кивнула Глинис. – Такое впечатление, что все стали выставлять напоказ свои комплексы. Мы привыкли к тому, что нас окружают люди, старающиеся казаться нормальными, а уж когда они приходят домой, то могут выпускать всех своих монстров перед зеркалом. Теперь идешь по улице и встречаешь женщин с грудями размером с дирижабль «Гинденберг» каждая. Мужчины в платьях и лифчиках пуш-ап, а когда видишь, как их обтягивают колготки, кажется, что все они сделали операцию по изменению пола. Такое впечатление, что попала в другое измерение.
– Что касается Джексона, я имею в виду Майкла Джексона, – усмехнулась Кэрол, – что меня поражает, так это стыд. Он странным образом дает понять, что быть темнокожим унизительно, и старается вычеркнуть это из своей жизни.
– Я вообще не понимаю, – пожала плечами Глинис, – как можно лечь на операцию, если в этом нет необходимости для здоровья.
– У парня есть деньги, – сказал Джексон. – Если то, что он хочет купить, – внешность как у Элизабет Тейлор, – это его проблемы.
Все посмотрели на него так, словно у него выросли три головы. Он поднял руки.
– Я просто хочу сказать, что не вижу ничего плохого в том, чтобы пытаться воплотить мечту в реальность.
– Даже если от этого не будет толку? – спросил Шеп.
– Так ведь было с твоей Последующей жизнью, – напомнил Джексон. – Ты хотел, чтобы твое желание исполнилось.
– Мы говорим о том, чтобы искромсать свое тело, а не переехать в новый дом, – заметила Кэрол. – Совершенно ясно, что каждая новая операция нашей Чудной Обезьяны делает его только несчастнее. Каждое новое изменение формы носа доказывает, что он ненавидит не только свою расу, но и себя.
– Это как сексуальные фантазии, – предположила Глинис. – Не хочу вдаваться в подробности…
– Черт! – взорвался Джексон.
– Но пытались ли вы когда-нибудь от них избавиться? Бесполезно. Они существуют вне зависимости от ваших желаний. Они не отпускают вас даже после того, как вы их осуществили. Вам же лучше, если вы не пытаетесь выбросить их из головы. Отпустите их, и они выйдут, как детское место. И, Шепард… – Глинис сделала паузу и наколола на вилку несколько стручков фасоли, – я не думаю, что с Последующей жизнью было бы как-то по-другому.
Джексон занервничал, решив, что они коснулись слишком уж скользкой темы, но Шеп привык принимать удары в живот лишь с легким ух.
– Возможно, – только и услышали они от него. Затем он спросил, понравился ли ей миндальный соус к фасоли. Для него важнее ее слов было то, что Глинис, по крайней мере, попыталась поесть.
Еще до того, как они отодвинули стулья и вышли из-за стола, кто-то завел разговор о Терри Шиаво, пациентке с нарушением работы мозга, подключенной к аппаратам, чье лицо постоянно мелькало по телевизору. Муж требовал, чтобы врачи отключили ее от аппарата искусственного кормления, а родители настаивали, чтобы они продолжали поддерживать жизнедеятельность их уже не дочери и даже не «золотой рыбки», но ведь и куст азалии может быть человеку дорог.
– Слушай, друг, мне уже надоело смотреть одно и то же. – Джексон скорчил рожу, имитируя картинку, наиболее часто показываемую разными каналами.
– Прекрати, – одернула его Кэрол. – Это неуважение. Он слишком поздно сообразил, что выражение его лица
сейчас отдаленно напоминает лицо Флики.
– Больше всего меня раздражает то, что вся эта шумиха не имеет никакого отношения к Терри Шиаво, – сказала Глинис. – Муж и все ее родственники ненавидят друг друга, они переругались, и их интересует только, кто из них победит, а бедная девочка никого не волнует. Они с таким же успехом могли грызться и над ее останками.
– Это уже давно не семейное дело, – не согласилась с ней Шеп. – Вся страна готова перегрызть друг другу глотки в споре на эту тему. Хотя, честно говоря, когда видишь программу, в которой медицинские баталии заканчиваются только благодаря губернатору Флориды – брату президента – Верховному суду штата, легислатуре, Федеральному верховному суду и конгрессу Соединенных Штатов, возникает подозрение, что все происходящее надуманно и преувеличенно.
– Когда смотришь видео с Терри, – сказала Кэрол, – становится очевидно, что все это срежиссировано. Отключить аппарат искусственного питания – убийство.
– О господи, – не выдержал Джексон, – это вынужденные меры! Все равно что прихлопнуть комара. Только у комара больше мозгов.
– Меня удивляет другое, – поделился Шеп, – это то, что происходит с прессой все эти месяцы. Никто ни разу не упомянул, сколько стоило держать эту женщину на аппаратах целых пятнадцать лет.
– Да, и прибавь сюда еще расходы на адвокатов, судебные издержки и прочие траты на всевозможные бюрократические инстанции, – поддержал его Джексон. – Получается, одно растение в доме во Флориде может стоить миллионы, десятки миллионов – возможно, и сотни миллионов.
– И что? – Кэрол поочередно оглядела всех собравшихся. – Что это значит? Что это за цена?
– Мы же говорим о человеческой жизни, Джим! – поддразнил Джексон, но Глинис не улыбнулась.
– Это вас не касается? Сколько стоит человеческая жизнь?
– Все не так просто, – сказал Шеп. Джексон обратил внимание, что друг был готов пойти на попятную, но старался придерживаться выбранной линии. – Не все так однозначно. Чтобы спасти ребенка в Африке от диареи, требуется пять долларов. Приблизительно два миллиона детей умирают от этой заразы ежегодно. Если взять все деньги, которые потребовались на поддержание жизни Терри – если это можно назвать жизнью, – и передать их Африке, то, уверен, можно было бы спасти всех детей, скончавшихся в этом году.
– Но никто бы не потратил деньги в Африке, верно? – Глаза Глинис сверкнули. – Кого еще ты готов убить, чтобы сохранить деньги?
– Никого, Глинис. – К его чести стоит заметить, что он твердо выдержал взгляд жены. – Ты права, деньги в любом случае не попали бы в Африку.
Джексон решил рискнуть:
– Вопрос в том, кто эти сумасшедшие евангелисты, которые устроили шумиху вокруг спасения Шиаво – этого сто семидесяти фунтового младенца? Те же люди, которые выступают за смертную казнь. Ратуют за поддержку военных конфликтов за пределами страны. Будь это в их силах, они бы прокрутили время вспять, и мы не смогли бы контролировать рождаемость вне брака. Они против исследования стволовых клеток, потому что при этом используются микроскопические частички эмбриона, который в любом случае служит расходным материалом. Они за финансирование медицинских страховок для детей, а об их родителях думают меньше меньшего. В истерике кричат о педофилах типа Майкла Джексона, но внимания не обращают на изнасилования женщин, вынужденных рожать тех самых детей, о которых они так заботятся. Продолжать? По-моему, все ясно. Им плевать на взрослых.
Атмосфера стала накаляться. Кэрол никогда рьяно не отстаивала своего мнения, но этими словами он задел ее за живое.
– Это потому, что взрослый человек в состоянии сам за себя постоять, – произнесла она ледяным тоном.
– Только не в схватке с этими людьми!
– Эти люди борются за права слабых.
– Предпочитают иметь дело с более слабыми, – продолжал Джексон. – Никакого сопротивления. Они используют маленьких для решения своих больших проблем.
Кэрол округлила глаза.
– Дело в том, что мы понятия не имеем, что происходит с Терри Шиаво, возможно, она живет богатой внутренней жизнью. Сны, воспоминания. Вероятно, она чувствует присутствие близких и по-своему общается с ними. Ее муж не имеет никакого права распоряжаться ее судьбой, если он вдруг полюбил кого-то и решил избавиться от жены.
– Не могу не согласиться с Кэрол, – сказала Глинис. – Мы не можем судить о том, какой жизнью живет человек, даже если нам кажется, что он уже вообще не живет. Мы же имеем права ошибаться. Всякое случается. Никогда не знаешь, на что готов пойти, когда нет альтернативы.
Помогая убирать со стола, Джексон с волнением вспоминал завершение дискуссии. Их мнения, как и во всем обществе, резко разделились. Шеп и Кэрол оказались сентиментальны (они бы назвали себя сострадающими), а Глинис была по большей части на стороне Джексона. Они обладали большей практичностью (те двое сказали бы черствостью). А как Глинис оспаривала возможность продления жизни для женщины, которая давно вела жизнь созерцателя и которая – знает ли она, что изображение ее одутловатого лица имбецила красуется на первых полосах всех газет, – скорее сошла бы в могилу, чем захотела иметь одну из своих фотографий. Что ж, Шеп, должно быть, не ошибался. Рак не меняет людей.
* * *
К тому моменту, когда они раскладывали по тарелкам слоеный торт из кондитерской, появились способность к здравомыслию. Казалось, все вспомнили о причине сегодняшнего ужина; перевалило за полночь, и до операции Глинис оставалось около полутора суток. Они должны поддержать ее. Она выглядела уставшей, и Джексон стал готовиться к финальному акту, когда она сама к нему обратилась.