Домой они возвращались в четыре часа утра. Звезды побледнели, а над Нилом появилась бледная полоска зари – недолгое затишье перед безумной дневной сумятицей Каира.
– Вот самое лучшее время для вечеринки, правда? – Арлетта вытянула ноги. – Когда ты снимаешь с себя маску женщины-вамп, надеваешь пижаму и больше не выпендриваешься.
Воздух был как парное молоко. Янина, как всегда, плеснув на себя пятьдесят раз водой, легла спать. Арлетта и Саба сидели в пижамах на балконе, накрывшись простыней.
Где-то в переулке кричал осел. Продавец мухобоек спал на циновке возле своего товара.
Арлетта решила приготовить чай, а Саба осталась сидеть. Ее ноги все еще болели от танцев, а музыка пульсировала в венах словно сильный наркотик. Она испытывала облегчение, словно дайвер или скалолаз, когда опасный отрезок пути уже позади. Но ведь «Ночь и День» она спела хорошо, да и с «Озкорини» не опозорилась, несмотря на расшалившиеся в тот момент нервы.
– На, пей. – Арлетта вложила в ее руки чашку чая и бисквит. – Не зря этот час называют l’heure bleue, верно? – Она завязала волосы на затылке старым шарфиком и набросила шелковое кимоно. – Время, когда не совсем светло и не совсем темно. – Она закрыла глаза. – Когда люди умирают или влюбляются.
Ну, сегодня у тебя был успех, большой успех, – продолжала она тем же сонным голосом. – Прямо-таки изюминка вечера. Озан был впечатлен.
– Где ты познакомилась с ним? – спросила Саба. Вопрос этот вырвался у нее против воли, и ей тут же стало неловко. Она не хотела шпионить за Арлеттой, но любопытство пересилило.
Арлетта зевнула.
– Во время моего первого турне с «Merrybelles». Тогда все было не так строго, и нам разрешили выступить пару вечеров в «Золотой Лошади», его ночном клубе в Александрии. Все было приятно, он мне очень нравился и… – Она закурила и щелчком выбросила спичку. – Какое-то время мы были любовниками, но недолго. Он женился, кажется, в третий раз.
Сигарета плохо горела. Арлетта достала новую спичку. Хотя Саба испытывала шок от признаний подруги, она невольно подумала, что Арлетта самая откровенная и чуждая лицемерия женщина, каких она встречала в своей жизни. Она любила секс, любила мужчин без всяких разговоров о том, что она была обманута и брошена коварным соблазнителем, без слов о своей вине. Какое откровение!
– Я с самого начала понимала, что это ненадолго, – рассуждала Арлетта, пуская колечки дыма. – Но все было очень занятно. Потом я утешалась с настоящим Ледяным англичанином, и это было то, что мне в тот момент требовалось. В общем, если честно, у меня сейчас к нему меркантильный интерес. – Тон Арлетты стал деловым. – Он самый крупный продюсер и собиратель талантов на Среднем Востоке, а я хочу продолжать работать после войны. Саба, он хороший контакт для тебя. Он любит девушек из Англии, и его очаровали те дикие песни, которые ты пела. – Так ее подруга оценила восточную музыку. – Но ты мне вот что скажи, дорогая, – продолжала Арлетта. – Я давно хотела тебя спросить – ты когда-нибудь влюблялась? – Она стиснула руку Сабы. – Только не пугайся так – обычно это первое, что женщинам интересно знать друг о друге.
– Я не уверена.
– Если, хм-м, не уверена, значит, не влюблялась.
– Ах, сложный вопрос.
– О-о, расскажи! – Голос Арлетты звучал томно и лениво. – Уф, противный чай! Это жуткое молоко буйволиц всегда его портит. Там, в холодильнике, полбутылки шампанского, Вилли поставил – оно чуточку выдохлось, но лучше, чем чай. Давай, не скрывай ничего – я хочу все знать о тебе. Готова поспорить, что у тебя куча поклонников. – Арлетта зашлепала босыми ногами к холодильнику и вернулась с бутылкой и двумя бокалами: – Ты такая хорошенькая.
– Я была помолвлена, но недолго, – начала свой рассказ Саба. – Жених нравился моему отцу, и поэтому я должна была выйти за него замуж. Его имя – Пол Левеллин. Он учился на класс старше меня. Очень милый и добрый. Посвящал мне стихи. Не знаю, почему я говорю о нем в прошедшем времени. Он жив-здоров, служит в армии и хочет после войны стать школьным учителем. В его семье все учителя. Ему ужасно не нравилось, что я певица. – Она наклонила голову, вспоминая их жуткую ссору. – Ему нравились eisteddfods[68] и певческие состязания, но когда он увидел, как я пою на сцене, а в зале сидят мужчины, он взбеленился. Мой отец был тоже категорически против моих выступлений.
Неожиданно для себя она выпалила всю свою подноготную. Вероятно, под действием шампанского в поздний – или ранний – час.
Арлетта покачала головой и сделала еще глоток.
– Неплохо, даже пузырьки остались… Ну, а дальше что?
– Ну, я выступала на фабрике в Бристоле. Это было мое первое большое выступление. Среди зрителей было много мужчин, но все очень приличные. Я поднялась на сцену и спела «Где или Когда»[69]. Ну, как это бывает, некоторые зрители засвистели. Но это было так восхитительно, Арлетта! Ведь это был мой первый концерт! Даже была артистическая гримерная, хотя на самом деле – всего лишь каркас с занавесками. Пол взял напрокат машину и приехал, смотрел, послал мне цветы, пытался радоваться вместе со мной. Но на обратном пути он угрюмо молчал. А когда я поинтересовалась, в чем дело, он внезапно заорал. – Саба поставила бокал и изобразила мужской голос. – «Ты! Дело в тебе – сегодня ты устроила настоящее позорище». Он сказал, что сидел в зале «как идиот и сгорал со стыда».
– Господи, ну и выдумщик! Конечно, он не мог этого выдержать. Твой отец тоже.
– Что выдержать?
– То, что ты находишься в центре внимания. Я на своем опыте знаю, что это нормальное мужское поведение. И что было дальше?
– С моим отцом было по-другому, Арл, все слишком глубоко и больно. Но когда мне сказал это Пол, я моментально поняла, что так дело не пойдет. Я не могу отказаться от пения. – Боль снова клокотала в ней, а душевная рана была совсем свежей. – Я понимаю, это не то, чего хотят некоторые мужчины. Но я-то хочу петь! Я велела ему остановить машину и вышла.
Тогда они были в миле от дома. Она побежала через канал в доки, рыдая как сумасшедшая. Мать в это время ждала ее в дверях, ей не терпелось узнать, как прошел концерт. А она явилась зареванная, в заляпанном грязью платье, которое мама специально сшила для этого случая. Мама выслушала ее с каменным лицом и отправила спать. Саба лежала всю ночь без сна. Ее сердце наполнилось мраком и ужасными предчувствиями.
– На следующее утро я отправила ему по почте обручальное кольцо. Пол уговаривал меня, говорил, что я слишком драматизирую случившееся. Но я-то уже знала, что у нас ничего не получится. Мои родители так и не простили мне этого. Ведь он был подходящий, нравился им и вообще…
– Господи! – возмущенно перебила ее Арлетта. – Слово-то какое выбрали – подходящий!
У Сабы до сих пор стояло перед глазами его искаженное злостью лицо. Тогда ей было ужасно скверно, и одновременно она ощущала невероятную решимость… Но говорить об этом больше не хотелось.
– А ты девственница? – В вопросе Арлетты не было ничего грязного.
– Нет.
– По-моему, девственность – предрассудок, – сказала Арлетта, делая очередной глоток из бокала.
Саба молча согласилась с ней. Свою девственность она потеряла в Кардиффе, в спальне Пола. Его родители уехали на выходные к родным. Он тогда завернул одеяло на своей узкой подростковой кровати и оставался в пижамных штанах, пока они не выключили свет. Потом это и произошло – среди его школьных фотографий и хоккейных клюшек. Но она почувствовала себя спокойнее и свободнее. До этого она ужасно беспокоилась, как все будет. В ту ночь, когда она уже благополучно спала в своей постели, она проснулась с ощущением легкой вины (неизвестно, что сказал бы по этому поводу ее отец), но счастливая, словно у нее упала с плеч огромная тяжесть.
– Конечно, – Арлетта задумчиво посмотрела в бокал, – не все так просто. Можно и залететь.
– Залететь?
– Забеременеть. Так случилось с одной девчонкой во время моих последних гастролей с «Merrybelles». Ее немедленно отправили домой, ничего не заплатили. Поразительное лицемерие. Наши генералы жеманятся как целки, а половина расквартированных здесь парней уже заработала триппер.
– А ты? – спросила в свою очередь Саба. – Ты любишь кого-нибудь?
– О-о, любила много раз. – У Арлетты уже заплетался язычок.
– Нет, ты честно скажи. – Саба глотнула шампанского. – Давай.
– Ну… – Казалось, Арлетта не знала с чего начать. – Отвечаю – нет, – сказала она после паузы. – Но у меня есть один мужчина, моряк-подводник, Билл. Только я совершенно не знаю, где он сейчас. Он подарил мне вот это. – Она звякнула браслетом. – У него совсем нет денег. Вообще-то, меня это чуточку напрягает. Мы с ним увлеклись накануне моего отъезда, потому что он жутко боялся, что его убьют в очередном рейде. Теперь он думает, что мы поженимся. А я немного боюсь этого… Хотя он такой лапушка, – добавила она с легкой улыбкой. – Знаешь, я не умею рассказывать о себе… это безнадежно.
– Так он не из тех, кто дарит дорогие меха?
Неосторожный вопрос нечаянно сорвался с ее губ. Арлетта ее удивила. Саба думала, что у подруги полно богатых поклонников.
– Нет-нет. – Звякнул бокал. Арлетта сделала большой глоток. – Это был другой. Вот у него их полно! Просто с Биллом мне весело, мы много смеемся – вернее, смеялись. Но с тех пор столько всего произошло, что я с трудом вспоминаю его лицо. – Она внезапно замолчала и склонила голову на плечо Сабы. – Разве это не ужасно? Ужасно, но правда. – Она вздохнула. – Лучше я покажу тебе любовь всей моей жизни. – Она зашла в комнату и вернулась с маленькой, помятой папкой. В папке лежала цветная фотография маленького мальчика с сонными голубыми глазами и светлыми кудряшками. Его губы были такие же красиво вырезанные, как у Арлетты. Он весело смеялся. – Это Джордж, ему три года, но в ЭНСА об этом не знают.
– Арли! – Саба взяла в руки фото. – Ты, наверное, ужасно скучаешь без него.
– Да, конечно, – я без слез не могу его вспоминать. – Арлетта забрала у Сабы снимок и вгляделась в него. – Сейчас он живет у моей мамы в Кенте. Я откладываю для него все свои деньги. Только не говори никому, ладно? И ты обязательно роди ребенка, Саб, – неожиданно сказала она. – Часто женщины жалуются, что рожать больно, что все ужасно. Но все забывают о том, какое это огромное удовольствие. Я так люблю возиться с Джорджем – он такой проворный, веселый и умненький! А уж как смеется – с ума можно сойти! Если хочешь, я расскажу тебе потом о нем. – Ее лицо озарилось нежностью. – Только если тебе скучно слушать, то не надо, – добавила она.
– Он замечательный малыш, Арли, и мне интересно послушать о нем, – заверила ее Саба и, к своему удивлению, добавила совершенно искренне: – Ты счастливая.
Если честно, то ей всегда было скучно слушать рассказы людей о своих детях: все это сюсюканье насчет маленьких пальчиков и розовых попочек. Но, очутившись в этом непонятном мире, она впервые поняла, что дети – это замечательно и что родить ребенка – само по себе храбрость.
– Да, я счастливая, – согласилась Арлетта. – Пока я могу обеспечить крышу над этой прелестной головкой, я горжусь собой. И пока что у меня… потому что я… – Ее голос дрогнул, оборвался. Ее одолевал сон. – Что я… когда-нибудь… – Она уже спала.
На следующее утро Янина разбудила их в девять часов. Она стояла, поставив ноги в третью позицию. Безупречная дуга ее бровей указывала на пустую бутылку, переполненные пепельницы и самый главный грех – что они спали, не сняв с лица грим. Она ритмично топала ногой, пока они не открыли глаза.
– Прошу меня извинить за то, что я пришла к вам с плохим известием, – сообщила она, хотя в ее глазах читалась легкая усмешка, – но мы завтра уезжаем в пустыню. Макс Бэгли заходил сюда и был в ярости, что вы до сих пор спите. Надеюсь, что я просто неправильно расслышала, но он что-то пробормотал насчет того, что отправит вас домой. Через час он вернется.
Глава 13
– Тупая корова! Она все придумала. Не обращай на нее внимания, – заявила Арлетта, когда Янина, бросив бомбу, удалилась поступью балерины. – В любой компании найдется вот такая гадюка. В «Merrybelles» мы называли таких ЗЯЗками – Зависть, Язвительность, Злоба. На Янине прямо-таки написаны эти буквы. И все, вероятно, из-за того, что вчера ее не пригласили выступить.
Но Янина ничего не придумала. В одиннадцать тридцать за дверью послышался мужской голос.
– Вы в приличном виде, девочки?
– Ох, дьявол его принес! – Арлетта, у которой закончилась краска «Закат на Таити», вылила на голову полфлакона пергидроля. – Подождите-подождите! – закричала она, когда стук возобновился.
Она обернула голову полотенцем и открыла дверь.
– Мистер Бэгли! – Она зажгла на лице свою профессиональную улыбку. – Какая приятная неожиданность! Но почему так рано?
Бэгли выглядел помятым, словно не спал ночь; помятым был и его льняной костюм.
– Не заговаривай мне зубы, Арлетта! – отрывисто сказал он. – Я страшно зол на вас обеих, но сейчас некогда говорить об этом. Все каирские концерты отменяются. Я всю ночь готовил новый график гастролей. Завтра мы уезжаем.
– Ах, господи! – Арлетта сдернула с головы тюрбан. – Дорогой, дайте мне пару секунд. Мне надо смыть с головы эту гадость.
– У меня нет ни секунды. – Бэгли выпучил глаза и сопел как паровоз. – Я должен бежать дальше и оповестить остальных.
– Почему нас так быстро отправляют? – Янина вошла в комнату – ее лицо блестело от крема.
– Вероятно, ждут наступления немцев. Нового. – Бэгли зловеще усмехнулся.
– Я уже собрала «паническую сумку» со всем необходимым. – Янина торжествующе взглянула на девушек. – Дело в том, что я знала, что такое случится.
В комплект первой необходимости Янина включила запасные юбки, пижаму, лекарства, зубную щетку, косметику и «Гат Ривайвер». Когда Арлетта впервые услыхала про это средство, она заинтересовалась. «Вообще-то, это для теннисных струн из натуральных материалов, но продлевает жизнь моих балеток», – сообщила ей Янина без тени улыбки.
– Да, по-моему, «паническая сумка» – неплохая идея, – одобрил Бэгли. – Все, что не очень необходимо, оставьте в штаб-квартире ЭНСА. При определенном везении мы скоро вернемся, мне так обещали.
– Вы поедете с нами? Точно? – Янина смотрела на него как ребенок, у которого отбирают любимую игрушку.
– Да, поеду. Капитан Фернес будет дергать за веревочки из Каира. Ну, а теперь мне пора. – Он направился к двери. – У меня много дел. Саба, надевай туфли, пойдешь со мной. Мне надо сказать тебе пару слов.
– Она вернется часа через полтора, – сказал он остальным. – А пока собирайте вещи и готовьтесь к отъезду.
– Что ты вчера вытворяла? – взорвался Бэгли, когда они оказались вдвоем. Он ловко вел машину, держа руль одной рукой – другая была сжата в кулак. – Кто просил тебя подниматься на сцену и петь? Кто просил тебя петь по-арабски, скажи на милость? Насколько я знаю, ты могла бы спеть «Эскимоска Нелл»[70]. Мне вообще следовало бы немедленно отправить тебя домой, детка. – Он повернул к ней лицо, искаженное яростью. Ей даже показалось, что он готов ее ударить.
Саба остолбенела. Она-то думала, что Клив предупредит его. А теперь что ей сказать в свое оправдание?
– Простите, я просто не подумала, – пролепетала она. – Это была маленькая шутка.
– Ничего себе шутка. – Бэгли возмущенно нажал на газ; автомобиль взревел и рванулся вперед, лавируя в потоке машин. – Ты хоть понимаешь, как глупо это звучит? Да еще в такое время. – Он отрывисто ронял слова.
– Понимаю…
– Ничего ты не понимаешь. Нет, – он снова газанул, – конечно, не понимаешь. Ты ничего не соображаешь, потому что у тебя не голова, а… потому что у тебя страусиные мозги. Ты не знаешь, что военное командование считает нас чаще всего досадной помехой, потому что мы не можем подчиняться их приказам. Да и в последнюю ночь, когда ты позволила себе «маленькую шутку», капитан Фернес повозил меня мордой по столу.
– Простите, – пролепетала она. – Мне правда стыдно.
У нее внутри все бурлило от несправедливости.
– Во-вторых… – Он остановил машину у обочины, чуть не задавив старика, торговавшего арбузным соком. Выключил зажигание и рванул ручной тормоз. – И это более важно, по крайней мере для меня, – ты пела не очень хорошо.
Ох, вот это уже обидно.
– Но джазистам, кажется, понравилось.
– Заткнись! – заорал он. – Какого черта ты равняешься на джаз? Вероятно, ты считала себя неотразимой, но это не так. А мне это важно. Речь идет о моей репутации.
У нее участилось дыхание. Он нападал на нее, и не в первый раз.
Два дня назад они провели, по его просьбе, индивидуальные занятия, якобы для того, чтобы выбрать новые песни, и у них тоже возник конфликт. Она спела без аккомпанемента «Человек, который ушел»[71]. Он остановил ее на середине, выставив руку.
– Нет-нет, это безнадежно, – заявил он. – И сейчас я точно скажу тебе причину – ты хочешь послушать? – Он дернул ее за руку, чтобы она встала перед ним.
– Конечно, хочу, – ответила она, чувствуя себя совершенно беззащитной.
Он закурил сигарету, снял с языка табачную крошку и снова взглянул на нее.
– Ты эффектная девушка, – сказал он, выпуская дым. – Мужчины находят тебя привлекательной. Ты можешь выйти на сцену, пошевелить плечами, сверкнуть улыбкой и что-то спеть, не сфальшивив, – и нет вопросов! Все будут прыгать до потолка, потому что у тебя от природы хороший голос. Моя проблема в том, что я не чувствую тебя, не получаю тебя. Пока еще мне это не удается.
– Как это – не получаете меня? Что вы имеете в виду? – Ей хотелось двинуть его по физиономии, но она сдерживалась. Как он смел так с ней обращаться?
– Пойми меня правильно. – От его мягкого тона ей стало еще больше не по себе. – Твой голос теплый по тональности, и иногда у тебя все складывается чудесно; в такие моменты передо мной возникает образ ребенка, прыгающего в море со скалы. Но пока что я вижу только девушку, позирующую фотографам. – Он вздохнул, не обращая внимания на слезы, набухавшие у нее на глазах, к ее невероятной досаде. – Когда я получаю то, что мне надо, это мощная штука. Например, когда ты вчера пела «Темно-фиолетовые сумерки», у меня волосы встали дыбом на загривке. Но когда ты запела «Сент-Луис Блюз»[72], будто старая, усталая негритянка, собиравшая целый день хлопок, я увидел, что Саба прилично имитирует Бесси Смит[73]. Ты использовала все ее фразы и интонации – почему бы и нет, она блестящая исполнительница. Но это – удел ленивых. Тебе нужно рано или поздно спросить себя: хочу ли я быть второсортной имитацией Бесси Смит, или Хелен Форрест, или другого своего идола, или я хочу быть собой?