Ученик дотронулся до его пустого левого рукава. Сказал неожиданно мягко:
- Вы простудитесь, учитель. Так стоять не годится. Возьмите-ка мой плащ.
5. ПРЕЗИДЕНТ АКАДЕМИИ
Все-таки, наверное, Человек простудился в тот вечер.
Он температурил, его лихорадило. Начались боли - болела несуществующая левая рука. Врачи рекомендовали постельный режим, покой, тепло. Человек, морщась, пожимая плечами, уступил. Хорошо, он будет лежать на диване в своем кабинете, накрытый пледом, но пусть ему каждые два часа докладывают о ходе работ, пусть ему дадут пишущую машинку, пусть вызовут к нему таких-то...
Однажды вечером заехал его навестить президент академии. Они были давнишними друзьями - нет, пожалуй, приятелями. Вместе учились в школе, потом в университете, вместе мечтали обновить науку, познать непознаваемое и удивить мир. Их объединяла любовь к учителю, рано умершему чудаку и неудачнику, чьи мимоходом брошенные гениальные догадки были подтверждены и разработаны уже после его смерти другими учеными. Раз в год они оба отправлялись на маленькое заросшее кладбище в одном из пригородов и долго сидели молча на ветхой скамейке перед холмиком, обложенным дерном...
Президент, дородный, осанистый, добродушно-самоувереиный, поскрипывая на ходу пластроном белой, туго накрахмаленной рубашки, втиснулся в кабинет Человека и, крякнув, опустился в кресло.
- Разбудил тебя?
Человек нечаянно уснул - с раскрытой книгой на коленях. Спится в сумерки всегда тяжело. Он видел странный сон. Снег, опушка незнакомого леса; идут двое, один впереди - с белой бородой и длинными белыми волосами - прокладывает путь. Идут двое, идти трудно - ветер в лицо, у них котомки, посохи, обтрепанная одежда...
Сон был неприятный, томительный, без начала и конца, без смысла. С чего бы это приснилось такое? Наверное, от температуры.
Президент потрогал пузырьки на столе, открыл и понюхал один из них, поморщился. Мотнул головой в сторону книг и бумаг, которые лежали на стульях, на подоконнике.
- Однако, старик, живешь ты препаршиво. Как последний пес. К чему такой аскетизм? Уют, комфорт - это необходимо, это же подымает работоспособность. Кстати, ты не был, когда я показывал гостям, как перепланировал сад? Жаль. И не видел мой новый гарнитур для белой овальной залы? Только что получил из Англии, подлинный Чиппендейл, такой восемнадцатый век, пальчики оближешь. Сейчас ведь самое модное - возврат к старине. - Он спохватился. - Так как же твое самочувствие, старик? Как с рукой?
Человек, чуть улыбаясь, ответил, что чувствует себя ничего, вполне прилично, к своей новой однорукой жизни начинает уже привыкать, осваиваться, с одной рукой не так страшно, если ты не каменотес и не плотник. К тому же с одной правой рукой.
- Сказать, чтобы тебе дали вина? Наверное, найдется какое-нибудь.
- Вот именно. Какое-нибудь, - фыркнул президент. - Можно хотя бы курить?
- Конечно.
- А ты по-прежнему не куришь? Жизнь без слабостей. И без удовольствий.
У них была в ходу такая вот мелкая перепалка - причем президент нападал, а Человек посмеивался и все больше молчал.
Заговорили о Звере, о последних событиях.
- Какой успех... Завидую тебе, - откровенно признался президент. Высший орден в стране!
Человек неловко пожал плечами.
- Подожди, твой бесколесный транспорт тоже принесет тебе...
- Так это когда еще будет, - улыбнулся президент с кокетством ученого, знающего себе цену. - Улита едет. А Зверь готовый, уже сделанный.
- Дело ведь не в Звере, - негромко сказал Человек, разглядывая клетки пледа на своих коленях.
- А в чем?
- Дело в расширении возможностей.
- Человека?
- Да, если хочешь. Людей, человечества... Человечество множится, мужает, накапливает энергию. Надо завоевать ему новые возможности, новые миры. Изменение климата пустынь, северных пространств. Обживаиие горных вершин. Освоение глубин океана. Выведение колоний на другие планеты...
- И вот еще вклад: подземное царство.
Президент махнул рукой.
- Сказки! Ты же у нас известный сказочник.
- Что ж, пусть сказки. Сказки сбываются. Вспомни сапоги-быстроходы, летающий ковер, Дедала... Нет, ты представляешь, какой это резерв: чрево земли? Все построения Мальтуса и мальтузианцев летят к чертовой... - Он закашлялся. - Ох, эта простуда:.. Никак не избавлюсь. Подай-ка, пожалуйста, вон тот шкалик. - Он накапал капли и выпил. - Так вот...
- Нужны ли человечеству новые возможности, - весело спросил президент, - когда оно и старых не может толком осилить?
Он любил подразнить Человека, разбудить, как он шутливо говорил, в Человеке зверя.
- Нужны! - Человек упрямо нагнул свой широкий лоб. - Возьми продление жизни. Есть некто, ему стукнуло 250 лет. Он умнее любого из нас. Прочитал в четыре раза больше, прожил четыре жизни. Каким он видит мир, как может нарисовать его, описать словом? До какого додумается уравнения за эти долгие 250 лет, до какой технической идеи? Мы этого не знаем, такого еще не было. Нельзя даже предвидеть. Новые невиданные материки сознания... неоткрытые континенты духа...
- Хотел бы я дожить до 250 лет, - прищурился президент. - И чтобы каждые десять лет разводиться и жениться на молоденькой. Невиданные возможности! А сколько вкусной еды можно поглотить за 250 лет...
Человек вдруг рассмеялся как-то совсем по-детски, бесхитростно.
- Ты все тот же, Жадина-говядина, - он назвал его школьным прозвищем.
- И ты все тот же...
Они в общем неплохо относились друг к другу, эти два человека, такие разные, непохожие. Редко с кем Человек разговаривал так охотно и многословно, как с президентом.
- Слава богу, засмеялся, - сказал, отдуваясь, президент. - А я уж думал, ты совсем разучился улыбаться. Вошел, смотрю на тебя: скулы торчат, глаза трагические. С чего бы это?
- С чего? Читаю газеты. - Человек похлопал правой рукой по газетным листам, разбросанным в беспорядке поверх клетчатого пледа. - Не радуют.
- Ты о забастовке?
В городе уж третью неделю бастовали работники порта.
Они протестовали против снижения заработной платы.
- Забастовка что... Такие бывали и раньше. А ты читал в вечернем выпуске обращение первого министра?
Президент не успел еще прочитать.
- Уговаривает. А потом угрожает... Хочет вообще запретить забастовки, стачки. Ввести в действие чрезвычайный закон 1873 года.
- Та-ак. - Президент поднял брови. - Но ведь этот закон никогда не применялся. И потом... он рассчитан на период войны. Опасной изнурительной войны. Может быть введен в действие только вместе с лозунгом "Отечество в опасНОСТИ".
- Захочет - введет без всякой войны. - Человек поднял глаза на президента. - Ты понимаешь, куда оно идет?
- Да. Я понял еще тогда, у меня на обеде... И как же он их уговаривает быть посмирнее, докеров? Как все это формулируется?
- О, очень изящно. - Человек зашуршал газетными листами. - В обращении к забастовщикам премьер говорит: "Человек смертен. И ему добиваться здесь, на земле, иных, лучших условий существования так же странно, как пленнику ковырять гвоздем толстую каменную ограду, когда открыты ворота". - Он стиснул широкие челюсти. - Так-то вот, президент. А ты говоришь Чиппендейл.
Президент повернулся так резко, что застонали пружины кресла, обнимающего его дородное тело.
- Слушай! Давай говорить, как мужчина с мужчиной. И я бы тоже предпочел жить в более свободных и нормальных условиях, в лучше организованном обществе. Но мир не управляется нашими желаниями, он такой, какой он есть. Что ты мне прикажешь делать? Идти на баррикады? А где они? Клеить листовки, написанные от руки, которые прочтут три с половиной идиота? Я погибну зазря, только и всего. Где я принесу больше пользы? В науке. Где ты принесешь больше пользы? В науке. Сгнили в Кайенне тысячи французских революционеров, и мы позабыли их имена. Но живет теорема Карно.
- Лазар Карно, я знаю, - сказал Человек, откидываясь на подушки. Исчисление бесконечно малых... начало современного анализа...
- Вот видишь. А кто помнит, что этот самый Лазар Карно был членом Конвента, членом Директории, голосовал за казнь Людовика XVI и против тирании Наполеона? Что от этого изменилось? Просто Карно провел большую часть жизни в изгнании. Ей-богу, на это мог пойти и менее благородный человеческий материал.
- Изгнание - это страшно. - Человек потер лоб. - Это, может быть, даже страшнее смерти.
- Ты меня попрекаешь Чиппендейлом, другие - садом, бассейном с черными лебедями. Да, я люблю комфорт. А что, кому-нибудь будет легче, если я этим пожертвую? Мир станет хоть на грош лучше? Наступит народовластие, золотой век Перикла, общее довольство? Если это так, я своими руками передушу лебедей.
Человек невесело усмехнулся.
- Пусть пока живут.
- Чем создается реальный прогресс общества, поступательное его движение? Только увеличением суммы знаний, накоплением сведений о вселенной, - уверенно сказал президент. - Молчать, делать свое дело и не думать о бесполезном - вот долг ученого. И да здравствует твой Зверь, твой великолепный механизм, который ты подарил миру... городу и миру, как говорили римляне.
За мокрыми оконными стеклами жил вечерний город, вспыхивало и гасло пятно какой-то рекламы, отсветы невидимых огней ложились смутными стертыми дорожками на покатые бока крыш. Наверное, внизу ползли, как обычно, зонтики, но, когда лежишь, их не видно. Их можно увидеть только, если стоишь у окна.
Человек вздохнул.
- Механизмы становятся все совершеннее, это так. А вот механизм общественных отношений...
- Не мы в этом виноваты, - президент пожал плечами, - виноваты политики. Не с нас спрос.
- Но чтобы чувствовать себя человеком, - начал Человек, - человеком в полном смысле слова...
- Если уж ты, молчун, стал употреблять громкие слова, - рассердился президент, - значит, молоко века воистину прокисло. Как сказал один старый хороший поэт, главное - это понять необходимость и простить оной в душе своей. Гранитную стену лбом не прошибешь!
Человек кусал ногти правой руки - прежде у него не было этой дурной привычки.
- А смертный приговор? Если тебе придется...
- Ну, уж так и придется.
- А если?
Лицо президента стало хитровато-простодушным, непроницаемым.
- Я человек немолодой, больной... Смотришь, подагра на две-три недели приковала к постели. И никогда нельзя знать заранее... Мой вице-президент, тот с удовольствием подписывает всякую пакость, такое, что через десять лет будет тошно читать. Пускай себе.
Говорить на эту тему больше не хотелось.
- Как твоя дочь? - спросил Человек. - Кончает Университет?
Да, дочь его кончает. Хорошенькая очень. Жаль, слишком серьезно относится к жизни. И к богу. Не надо было, наверное, отдавать ее в закрытый католический пансион. Ничего, замужество все поправит.
- Похоже, она будет работать у тебя в лаборатории, старик. Университет ее рекомендует.
- Возможно, - сказал Человек. - Я беру группу выпускников химического факультета. Дело в том, что кожный покров Зверя...
Неожиданно погас свет. В комнате стало темно. Яркая реклама, которая мигала и дергалась за окном, тоже погасла.
Президент подошел к окну.
- Да это, кажется, весь квартал...
- Весь город, - сказал Ученик за его спиной. Он принес подсвечник с зажженными свечами. - Электростанция на один час отключила энергию. Поддерживает требования порта.
- Надо позвонить домой, - забеспокоился президент, который был внимательным мужем и нежным отцом.
- Телефонная на час прекратила работу. Радио тоже.
Наступило молчание.
Лицо Человека, освещенное снизу неровным, колеблющимся светом свечей, скуластое, неподвижное, угловато окаймленное темным бордюром бородки, сейчас и в самом деле напоминало трагическую маску.
- Ты думаешь, он воспользуется... - спросил президент и не докончил.
- Да. Боюсь, что да.
6. РУСАЛКА
Первый министр объявил чрезвычайное положение и восстановил забытый закон 1873 года, запрещающий бастовать.
Он ввел в город десантные части, состоящие из наемников, и заменил на улицах полицейских десантниками. Корабли военного флота встали на рейде, нацелив на порт и город круглые, окающие рты орудий. Профсоюз портовых рабочих уступил, и докеры, мрачные, злые, изголодавшиеся, вышли на работу. Администрация порта обещала, что не будет разыскивать и преследовать зачинщиков.
Вы говорите: "Какая же это сказка? Это сплошная политика. И все так мрачно, трагично. Тяжело читать". Что поделаешь, современная сказка, сказка двадцатого века читается нелегко. И часто это сказка трагическая...
Человек продолжал экспериментальные работы, но у него началась полоса неудач. Добиться большей глубины погружения Зверя не удавалось. Кожа Зверя лопалась, не выдерживала нагрузки, из трещин сочилась горячая ярко-зеленая кровь, тут же выцветая, застывая длинными ржаво-рыжими потеками. Зверь должен был очень страдать от этих незаживающих кровоточащих трещин, но на все вопросы он отвечал своим ровным металлическим голосом:
- Нет, не больно. Нет, не испытываю боли. Готов к следующему погружению.
Человек ходил вокруг Зверя, кусая ногти, молчаливый, нахмуренный. Держал совет с химиками. Только и слышно было: "Высокополимерные соединения... Политетрафторэтилен... Фенолформальдегидные смолы..." В группе химиков работала дочь президента академии Наук и Искусств. Ее звали Русалкой. Да в ней и в самом деле было что-то русалочье - пепельные косы, кое-как заплетенные, точно размытые водой, небрежные волнистые пряди, спускающиеся на щеки, на лоб, затуманенные, очень светлые глаза с кротким и каким-то загадочным выражением, как у мадонн Леонардо да Винчи, тонкая гибкая талия, маленькая, еще по-девичьи неразвитая грудь, туго обтянутая темным узким платьем. Да, в ней было что-то русалочье, колдовское и одновременно что-то монашеское. "Слишком всерьез относится к жизни", мельком вспоминал Человек, когда проходил по лаборатории и видел, как она наклоняется над термостатом, уронив русые размытые косы. Против света в волосах ее всетаки проблескивала та опасная рыжинка, которой славились женщины этого города.
Как видите, я иду на уступки: в моей сказке не будет королевы, но принцесса все-таки будет. Современная принцесса, принцесса-химик. А ввести ее в сказку было, кстати сказать, не так-то легко. Признаться, я очень долго держала двери сказки открытыми, распахнутыми настежь и уговаривала, упрашивала, умоляла Русалку войти. Насилу уломала.
Посмотрим, что из этого выйдет.
Ученик, увидев в лаборатории новенькую, не хромую и не горбатую, моложе шестидесяти лет, с ленивой и снисходительной небрежностью приступил к обряду ухаживания. Русалка слушала без улыбки, подняв тонкие полукружия бровей. Потом сказала:
- Простите. Я не люблю флирта при отсутствии серьезных намерений. Пустая трата времени.
Ученик хмыкнул с самодовольным видом, и его длинные руки, высовывающиеся из рукавов джемпера, как-то cam собой потянулись вперед, очень ловко, на манер клешней, приблизились с двух сторон к ее осиной талии.
- Но откуда вы взяли, моя ласточка, что у меня не имеется...
- Я хотела сказать - при отсутствии серьезных намерений с моей стороны. Простите.
Она обогнула его и ушла, а Ученик остался стоять дурак дураком с протянутыми вперед руками.
И еще раз Человек услышал обрывок разговора. Русалка мыла пробирки, а Ученик вертелся вокруг. Она говорила напряженно-серьезным, звенящим голосом:
- Великая религия милосердия, смирения. Религия добра - разве это не лучше религии ненависти?..
- Смирение? Хорошо. Очень хорошо, - поддакнул Ученик со своей ядовитой улыбочкой. - Но только, знаете ли, на сытый желудок.
Пробирка выскользнула из ее пальцев и разбилась о кафельный пол. Она сказала, задыхаясь, прижав кулаки к груди:
- Я вас ненавижу. Нена-ви-жу.
"Говорила ли мне когда-нибудь женщина: "Ненавижу"? - подумал Человек. - Кажется, нет. Все было гораздо проще, без... без такого накала. Да, собственно, что вообще было?"
- Спасибо. Ненависть лучше равнодушия. - Ученик нагнулся и стал собирать осколки.
Ее передернуло.
- Ничего настоящего... все напускное. Рисовка... И эти обвислые кофты шута... Отчего вы не носите костюмы, нормальные, приличные, как люди носят? Боитесь растерять оригинальность?
Сидя на корточках, свесив до полу длинные руки, он поднял на нее невинные ясные глаза.
- А вам не приходит в голову, моя пчелка, что костюм стоит денег? Что у меня их может не быть, этих занятных золотых кружочков? Что моим драгоценным братцам требуется, как ни странно, утром завтрак, в обед обед, а на закате ужин?
Они увидели Человека и оба замолчали. "Ого, как у них быстро развиваются отношения!" - подумал Человек, пряча полуулыбку. И тут же, нахмурясь, приказал Ученику сходить туда - не знаю куда, срочно принести то - не знаю что.
Наука требует дисциплины, послушания.
Зверь как-то сразу признал Русалку. Доступно ли ему было чувство прекрасного? Этот вопрос пока оставался нерешенным, еще ждал своего исследователя. Но так или иначе, они подружились. Когда у Зверя брали срезы кожи на анализ, Русалка очень волновалась: "Пустите! Я сама... Ну, как вы не чувствуете? Ему же больно. Тут трещинка, под складкой".
Перед уходом домой она любила заглянуть в стойло к Зверю, посидеть у него хоть десять минут. Для нее Зверь иногда пел песню - единственную, которую он выучил за всю свою жизнь, перенял у Ученика. Щелкало реле, как щелкает не очень хорошо отлаженный лифт, снимаясь с места, и после паузы голос с твердым металлическим привкусом выводил, чуть дребезжа:
Захвати-и с собой улыбку на дорогу...
Русалка сидела, подперев кулаками подбородок, поставив локти на колени,, и слушала. Перед ней громоздилась складчатая, бесформенная туша Зверя, заполняя стойло. Песенка была тягучая, грустноватая. Он потерял работу. Его предали и осмеяли друзья. Ему изменила любимая. Что теперь делать?
И вот он уходит из родного города, уходит куда глаза глядят, оставив позади все, чем дорожил, к чему был привязан. Уходит навсегда.