На. площади убирали - видно, не так давно кончились танцы, стояли кверху ножками столы и стулья, валялись стаканчики из-под мороженого, конфетные бумажки, всякий пестрый сор; в раковине эстрады спал толстый музыкант, обняв контрабас. На секунду Человек прикрыл глаза - увидел кровь, трупы, которые грузили в мебельный фургон, надпись на этом фургоне: "Спальни для новобрачных"... Дворец Республики стоял с опущенными маркизами во всех окнах, многоколонный, непоколебимый.
Они шли мимо старинного здания Университета с островерхими высокими крышами и шахматными башнями - когда-то здесь помещался монастырь. У входа висели мраморные доски, на которых золотыми буквами были выбиты имена выпускников, прославивших свою альма матер, ставших видными учеными, академиками, лауреатами международных премий. На одной из досок бросался в глаза пробел между теснящимися фамилиями, свеже выскобленная строка. Уже успели. Молодцы, четко работают, не зря едят хлеб Главы Государства.
Показался иорт - доки, элеваторы. Дети не играли на ступенях, спускающихся к порту, - дети еще спали. Пьяный моряк, цепляясь за фонари, добродушно напевал: "О, подле моей рыженькой не очень-то отоспишься". Человек миновал поворот, который вел к таким знакомым местам, к его дому, дому Зверя, твердо пошел другой дорогой. Уже на выходе из города свернул на кладбище, постоял возле старой могилы, заросшей, почти сровнявшейся с землей. За ним переминались с ноги на ногу оба солдата. Кашлянув, один из них сказал беззлобно, больше для порядка: "Давай, давай, человек, поторапливайся". Его ведь теперь велено было именовать - просто человек.
В десять часов утра Ученик, что-то узнав или почуяв, примчался в тюрьму вместе с Русалкой. У окошка они назвали имя Человека и напряженно ждали ответа, держась за руки, переплетя иальцы.
- Такого нет, - равнодушно сказал чиновник в форме тюремного ведомства. - Такого имени не знаем, не значится. - Скользнул взглядом по лицу Русалки, точно смазал масляной тряпкой. - Такого нет в нашей стране.
И с грохотом опустил железную шторку.
Им ничего другого не оставалось, как повернуться и уйти.
Но железная шторка неожиданно поднялась все с тем жо грохотом, и чиновник окликнул их:
- Вернитесь.
Они торопливо подошли к окошку, Ученик и Русалка, по-прежнему сцепив руки.
- Вы родственники? - спросил чиновник, не глядя на них, перебирая бумаги. - Тогда можете получить вещи по списку. Номер один - плед клетчатый, красно-белый. Номер два...
В это самое время Человек и два солдата подошли к неширокой пограничной реке. Оба берега поросли вереском, но по ту сторону это была уже чужая земля, чужой вереск. Человек шагнул на паром, встал рядом с перевозчиком. Колесо завертелось, заставляя трос дрожать и колебаться, вспенилась вода. Берег стал отдаляться. Возле солдат стояла пожилая босоногая женщина в драной юбке и смотрела из-под руки вслед парому, ветер теребил ее рыжие волосы.
Когда паром отошел на середину реки, Человек стал что-то кричать. Ветер относил слова, их не было слышно.
- ...ерка-а...
Он так отчаянно метался по парому, что даже на солдат это подействовало, но они не могли понять, в чем дело. Поняла рыжая женщина. Она нагнулась, пошарила жилистой рукой в траве - блеснуло маленькое зеркало. Зеркало Зверя! Человек выронил его, когда перекладывал мешок.
- Э-го-го! - солдат размахнулся что есть силы и бросил зеркало.
Оно попало на край нарома, подпрыгнуло - треснуло от удара. Человек, упав ничком, схватил его одной рукой и уберег от иадевия в воду.
Парoм причалил к берегу. Человек надел лямки мешка, перепоясал потуже куртку, заправил левый рукав в карман и зашагал прочь. Оглянулся, махнул рукой солдатам, женщине.
И последним приветом родины были для него ее взлохмаченные рыжие волосы на фоне серого влажного неба.
Едва он успел скрыться из виду, как в небе показался вертолет. Вертолет опустился почти по вертикальной прямой и встал на берегу у самой кромки воды, все медленней вращая винтами. Выскочил очередной рослый адъютант, весь в коже и ремнях, привычным жестом десантника положил руку на бедро, на кобуру.
- Где он? Приказано задержать и вернуть.
Обнаружилась пропажа Ока.
12. ПУТНИК ШЕЛ ПО ЕВРОПЕ
Путник шел по Европе.
Шел по вересковым пустошам, по торфяным болотам и топким лугам с разбросанными там и сям гранитными валунами, шел по округленным каменным холмам, едва прикрытым кое-где тонким слоем почвы, шел мимо озер, вытянувшихся длинными цепочками, с извилистыми заросшими берегами.
Вереск весь в цвету стелился низким лилово-розовым дымом - ведь была весна.
Путник шел по берегу моря - тут свистели ветра и передвигали с места на место ряды дюн, посылали в наступление строй огромных холмов из мелко просеянного, почти белого песка.
Он шел мимо плотин .и дамб, удерживающих валы моря, мимо шлюзов, шел вдоль каналов - каналы перекрещивались и расходились по плоской, как стол, равнине, про которую здешние старики говорили: "Бог создал море, а человек - сушу". Шел через леса и перелески, буковые, дубовые, встречающие его прохладной тишиной, и через большие города, обдающие его шумом, обжигающие огнями, проносящиеся стремительно назад, по мере того как он шагал вперед, города, остающиеся на горизонте облаком света, неясным скоплением мерцающих, дрожащих, как будто перебегающих блесток и бликов, которое снижается, снижается, никнет, исчезает совсем, последний раз бросив в небо слабый пучок отсветов.
Путник видел старинные соборы, дырчато-игольчатые, как кружевная мантилья, и современные заводы, прямоугольные и тяжелые, как чугунная болванка. Видел автострады, убегающие линии железных дорог, терриконы шахт, массивные башни домен, поля, прозелень которых, когда подымался ветер, уже отливала желтизной, золотом зрелости. Видел оплывшие окопы - память о прошлой войне, и огороженные глухим забором полигоны - напоминание о войне будущей.
Путник шел но Европе.
Чем он жил? Случайной работой на ферме? Милостыней?
Воровством?
Шел по шоссе - в пропыленных грубых башмаках, солдатский мешок за спиной, левый рукав засунут за пояс, скатка одеяла через плечо.
Не накладывай в котомку слишком много.
Ведь не день, и не два и не три - вечность целую идти...
Шел по шоссе - отросшие волосы и борода в пыли, не поймешь, седоватые они или совсем седые, - глаза сощурены - шел, пил из придорожного родника, подставлял под струю свой широкий квадратный лоб, коричневый от загара, загрубевший; шарил по карманам, не отыщется ли корка хлеба. А крошки? Должны же быть крошки. Да нет, съел еще на том перегоне.
...Захвати с собой улыбку на дорогу,
Ведь не раз, и не два, и не три затоскуешь ты в пути!
По ночам странный путник, накрывшись одеялом, как будто разговаривал с кем-то. Спал он, положив голову на маленькое дешевое круглое зеркало, самое обыкновенное зеркало, да еще к тому же разбитое, пересеченное трещиной, давно его следовало бы выкинуть. Утром вставал, прятал зеркало в карман и начинал дневной путь.
Созревшие хлеба тяжело клонились к земле - ведь наступило лето, хмель вился по шестам на высоких берегах чужой спокойной ночи, наливался соком виноград, сушились бочки. Тут жили люди. Нуждались, маялись, радовались. Работали, делали свое дело, выращивали ребятишек, хоронили стариков на ближнем кладбище. Многие, наверное, никогда не выезжали за пределы своей округи. А он проходил мимо, не оставляя следа, человек без места на земле, без дела, без цели. Без родины. Позабытый человек.
До сих пор путник шел с Севера на Юг. Теперь повернул на Восток. Как это говорил в своих речах Глава Государства?
"Тучи идут с Востока". Но народная пословица говорит другое: "С Востока приходит солнце".
Однажды в середине дня он шагал по окаменевшим глинистым ухабам разъезженного проселка, уже порядком измученный, а по меже между двумя полями пробирался другой прохожий. И что-то странное было в этом прохожем... Что-то удивительно знакомое. Ага! Тоже однорукий. Тоже нет левой руки, и пустой рукав заткнут в карман.
Прохожий вышел на дорогу - немолодой, грузноватый. Он был южанин гладкие иссиня-черные волосы, крупный нос с горбинкой, грустные, много повидавшие влажно-черные глаза. На нем был изношенный, когда-то дорогой костюм и разбитые узконосые ботинки, подвязанные веревками. Свои пожитки он нес на палке в узелке.
- Я с Юга, - сказал прохожий осторожно.
- Я с Севера.
Постояли. Помолчали.
- Туда?
- Да, туда...
Оба шли на Восток.
Ни о чем не стали друг друга расспрашивать, зашагали рядом.
Уже ближе к ночи Южанин, показывая на свой пустой рукав, сказал как-то бегло, между прочим:
- Несчастный случай. Эксперимент. Была идея - осуществить восхождение по солнечному лучу, нейтрализовав земное притяжение при помощи формулы Гинделя - Кондзюро. - Он помешал жижу в консервной банке, укрепленной на рогульках костра. - Точность расчетов оказалась недостаточной... Попробовал жижу, одобрительно кивнул головой. - Ну, ничего, с одной рукой не так уж трудно. С одной правой рукой.
Оба были изгнанники, изгои. Шли - не помню откуда, брели - не знаю куда. Отчего было не идти вместе?
С этого дня Человек уже не чувствовал себя таким бесконечно одиноким. Ему было о ком заботиться. А у сильных людей эта потребность особенно сильна.
Путники шли по Европе. У них были две руки - на двоих.
И одно старое одеяло. В пыли дорог они чертили чертежи, от которых побледнели бы многие правители, и писал-и формулы, за которые эти правители не пожалели бы отдать лучшие камни из своих алмазных запасов. А потом стирали и шли дальше.
Перевалило за вторую половину лета. День стал убывать, темнело заметно раньше, чаще шли дожди. Луга по берегам рек дышали сыростью, затягивались клубами белого мокрого тумана.
Где бы они ни ночевали, Южанин каждый вечер доставал из узла носовой платок, не спеша стелил его себе под голову, расправлял уголки. В своих отрепьях он держался с достоинством и сохранял удивительно интеллигентный, пристойный, профессорский вид.
И разговаривал тоже интеллигентно, по-профессорски:
- Приятный ландшафт... - Это о природе. - Фантомные болевые ощущения... - Это о том, что несуществующая рука может болеть, если вы, мокрый насквозь, укладываетесь на ночлег в мокрое насквозь сено. Печальное отсутствие логики... - Это о хозяйке, у которой они днем попросили какуюнибудь работу и которая спустила на них овчарку.
По ночам Человек вынимал зеркало. Но поймать четкое изображение, услышать внятно голос Зверя было очень трудно - слишком много между ними пролегло сотен и тысяч километров. Все-таки иногда им удавалось поговорить. Зверь скучал по глубине - он теперь редко ходил под землю, и то так, не всерьез, почти у самой поверхности (ведь луча вибрации, фиолетового луча больше не существовало). Зверь скучал по добрым старым временам, скучал без Человека.
Вице-президент еще не появлялся в мастерских, не приступил по-настоящему к своим обязанностям. Он был занят интригами на высшем уровне, проводил дни во Дворце Республики, урывая себе какие-то должности, чины. Давно уже было подавлено крестьянское движение в южных районах.
Шла кампания под лозунгом "Вырвем плевелы" - это относилось в основном к интеллигенции. Где-то в застенках терялся след Писателя - он позволил себе назвать Главу Правительства "ирокезом, охотящимся за политическими скальпами". Набор его книги "Кампанелла" был рассыпан, рукопись уничтожена. Президент получил годовой отпуск по состоянию здоровья: по теперешним временам он казался слишком левым. Времена менялись, другие шли к власти, к богатству, почестям.
- Пропажа Ока давно обнаружена. Что они думают предпринять? Какие принимают меры? - спрашивал Человек, тревожась за судьбу Зверя.
- Все благополучно, - однотонно отвечал Зверь. - У нас все благополучно. Дела идут нормально.
И явно не хотел пускаться в подробности.
- Ничего нового?
- Ничего нового. Все благополучно.
Чем дальше - тем больше встречалось по обочинам дорог солдатских могил, одиночных и братских. Тем чаще стоял у развилки Воин-Освободитель каменный или бронзовый.
Тот самый, что шел с Востока на Запад - от утреннего света к вечерним сумеркам. Он держал меч, а чаще - венок, а еще чаще - ребенка. У его ног, каменных или бронзовых, лежал пучок полевых цветов.
Они двигались навстречу осени. Становилось все холоднее, березы деревья с белой, нежной, почти человеческой кожей - теряли последние листья, мелко дрожали под ветром.
Ботинки у обоих были разбиты и, сколько ни подвязывай веревками, ни подцепляй проволокой, - все равно натирали ноги в кровь. Одежда ветшала, единственное одеяло светилось, расщеплялось на нитки, солдатский мешок то и дело приходилось латать.
....Какой поворот судьбы вытолкнул на большую дорогу Южанина с его изысканно-вежливыми фразами и доброй близорукостью сливовых темных глаз? Этого Человек не знал.
И не спрашивал - потому что не хотел сделать больно.
Он знал по собственному опыту, как это больно - вспоминать.
Фантомные боли.
Южанин не говорил о прошлом. Только один раз обронил:
- В моей стране... там даже оживление используют, чтобы вернуть заключенного к жизни... и продолжать пытать электричеством. И опять вернуть...
Где-то в пути Человеку попался номер старой газеты. Среди последних известий было сообщение: вице-президент получил титул Создателя Зверя. Человек прочел и угловато пожал плечами. О чем тут говорить? И, разорвав газетный лист пополам, уже совсем было собрался обернуть ступни ног, чтобы не так стыли лальцы. Но еще раз перечел сообщение - и у него упало сердце. В конце глухо, невнятно говорилось, что Ученик больше не состоит при Звере. Его удалили. Его отстранили. Он не бывает в Доме-Игле, не имеет допуска в ангар.
Человек все понял. Создатель Зверя развязывал себе руки.
Тот, кого теперь называли Создателем Зверя. Вице-президент...
Восходила его звезда. Он должен был стать полным хозяином Зверя и любой ценой возродить потерянное Око, вернуть фиолетовый луч - без этого его пышный титул был пустым звуком. Он не хотел короны без королевства. А Ученик, как видно...
- Зверь! Зверь! Зверь! - монотонно выкликал по ночам Человек, нагнувшись над зеркалом, пересеченным трещиной.
На черном небе стояла круглая луна. На черную землю ложились первые снежинки и уже не таяли. В зябкой понурости тонких голых веток было что-то покорное, безнадежное.
Зверь не отвечал. Невозможно было установить связь через те огромные пространства, которые их теперь разделяли.
Между ними лежала Европа.
Европа. Слово это происходило от финикийского слова "ереб" или "ириб", что значит - закат...
Они шли к восходу.
Южанин отчаянно зяб, у него не проходили ячмени, нарывы. Но он не жаловался и на рассвете, пробивая тонкий ледок, прозрачную ледовую пленку, безропотно стирал свои носовые платки в каком-нибудь бочажке или ручье, как бы ни была холодна вода, - стирал одной рукой, придавливая платки камнем. Человек кашлял неприятным лающим кашлем, когда нападал приступ кашля, останавливался, прижимал ладонь к груди, долго не мог отдышаться.
Они тосковали по теплу.
- Если перенести Землю ближе к Солнцу... - говорил Южанин. - Вы понимаете, в сущности, это не так уж сложно. Тогда средняя годовая температура поднялась бы на 7-8 градусов, и мы сейчас...
- Я никогда не занимался этим кругом вопросов, - буднично, деловито говорил Человек. - Вот использование тепла магмы - другое дело, этим я... И спрашивал: - А вы считаете такое перенесение целесообразным? Полезным для планеты Земля?
- Конечно, поднятие температуры, - рассуждал Южанин, - вызовет, вероятно, бурное таяние полярных шапок. Возможен всемирный потоп. Но у меня есть идея, как это предотвратить. Понимаете...
Южанин мог многое. А вот достать новую подметку к старым ботинкам этого он не мог, не умел.
Голубели снежные поля, дымясь первой поземкой. Темные, почти черные лапы елей с белыми наростами вздрагивали и роняли снежную пудру, которая медленно оседала. Поскрипывали стволы. Если крикнуть - звук слышался далеко и, казалось, надолго повисал в неподвижном морозном воздухе, точно звучащая оледенелая струна.
Окончательно стала зима.
В это утро беспощадно, жестоко светило морозное алмазное солнце, обжигая глаза, - Человек то и дело прикрывал их рукой, пережидая, чтобы прошла резкая режущая боль.
Минутами ему казалось, что он слепнет, теряет зрение навсегда. Они брели, спотыкаясь о корни и выбоины. Все теплое он отдал Южанину, которому приходилось особенно круто, который хуже выносил холод. Ветер мешал идти, пронизывал.
Мысли путались. То ему казалось, что он не здесь, а на каменных ступенях, спускающихся к порту. А что, может, и не было потом ничего? Может, это все дурной сон? Просто вредно спать в сумерки... То он силился и не мог увидеть Южанина и трудно соображал - так все-таки была встреча, был второй однорукий или он его придумал для собственного успокоения? Неясное темное пятно на белом фоне, движущееся вместе с ним... смазанное темное пятно... Так все-таки идут двое? Илк идет Человек - один? Одинокий, очень одинокий человек. А рядом на снегу - его тень... Или, может быть, он сам только тень Южанина?.. Тени... Или оба они мертвые и идут вперед только по привычке? Инерционное движение...
В тишине звучали голоса прошлого. "Она чересчур серьезно относится к жизни". "Вы простудитесь, учитель, возьмите моя плащ". "Пью за избранных они первенствуют не потому, что хотят этого, а потому, что существуют". "Понять необходимость и простить оной в душе своей". "Спальня для новобрачных - только у нас". "Эй, глупый баран, не ходи по горам...". "Можно, я буду называть вас - Гай Гракх?" В кругу елок, где не было ветра, Человек остановился, скинул заплечный мешок. Положил на широкий срез пня зеркало и, как обычно, попытался вызвать Зверя. Он делал так по нескольку раз в день.
- Зверь! Зверь!..
Нет, это было безнадежно. Не стоило и пробовать.