К моменту приватизации все в стране уже продавалось и покупалось по новым ценам. Все, кроме… Правильно! Кроме приватизируемых предприятий. Те оценивались по дореформенным масштабам.
Впрочем, те, кто не хотел продавать ваучеры, могли вложить их в так называемые чековые инвестиционные фонды, которые брали на себя заботу о вашей доле общего имущества. К концу 1993 года в России функционировало порядка 600 таких фондов, заявленный ими уставный капитал приближался к одному триллиону (!) руб. Крупнейшими были – Первый ваучерный фонд, «Альфа-капитал» и «Московская недвижимость». Большая часть фондов была сосредоточена в Московском регионе – 96 штук, в Санкт-Петербурге – 38, в Екатеринбурге – 20. На севере и востоке страны, поскольку население там пьет отчаянно, фондов потребовалось меньше – там их было от одного до шести на регион. Большинство ваучеров скупались за традиционную жидкую валюту. В российских регионах лидировали «Вяткаинвестфонд» и «Саха-Инвест». Существовали и фонды-малютки, возможности которых в получении прибыли были весьма ограничены.
Совсем скоро чековые инвестиционные фонды один за другим стали исчезать неведомо куда вместе с мешками собранных ваучеров. А тем временем приближался крайний срок – тридцать первое декабря 1993 года – после которого ваучеры считались аннулированными и превращались в пустые бумажки…
Начался следующий этап – чековые аукционы, на которых за ваучеры должна была продаваться в частные руки бывшая государственная собственность… К слову, в 1993—1994 годах ежемесячно проходило до 800 чековых аукционов во всех регионах страны. Более 70% акций было реализовано за ваучеры. Кто-нибудь когда-нибудь получил от своей доли общероссийской собственности хотя бы один рубль дивидендов? Если таковые имеются, прошу – откликнитесь! Впишите свое имя в историю экономической реформы!
Проходили чековые аукционы, мягко выражаясь, своеобразно. Для начала Чубайс пробил так называемый заявочный принцип участия – кто первым подал заявку, тот и получает право быть в первых рядах. Хотя те же американцы в похожих случаях (когда, например, делили золотоносные участки) принимали все заявки, и время подачи никакой роли не играло – о чем можно узнать, например, из книг Джека Лондона. Впрочем, Чубайс, не исключено, Джека Лондона попросту не читал.
Далее: самим трудовым коллективам приватизируемых предприятий, независимо от количества имевшихся у них «билетов в капитализм», было почему-то решительно отказано участвовать в аукционах в качестве покупателей. И, наконец, аукцион мог быть проведен даже в том случае, если имелся один-единственный участник с одной-единственной заявкой. Как это совмещалось с понятием «честная конкуренция», решительно непонятно. Ну, а предлогов, по которым того или иного участника могли не допустить к торгам, оказалось столько, что перечислить их невозможно…
Критики Чубайса тогда же считали, что приватизацию следует проводить медленно и постепенно, начиная с мелких магазинов, ресторанов, небольших цехов. Далее – выставить на продажу предприятия легкой промышленности и, наконец, переходить к тяжелой индустрии и предприятиям по добыче природных ресурсов.
Однако Чубайс и Гайдар вели себя совершенно по-большевистски. Большевизм – это, в первую очередь, стремление реализовать намеченную программу лихим кавалерийским наскоком, не стесняясь в средствах и не считаясь с потерями. Сам Чубайс в своем печатном труде «Приватизация по-российски» признавался: «то, что мы сделали в рамках своей схемы… было своего рода насилием – насилием над естественно идущим процессом стихийной приватизации, над интересами элиты общества. Масштаб примененного насилия (курсив мой. – А. Б.) вызвал дикое сопротивление. Тем не менее нам удалось устоять и свою схему реализовать».
Что ж, революционное насилие – дело в нашей стране привычное… Гайдар позже признавал открыто: «Ваучер не имел никакого значения, кроме социально-психологического». Чубайс широким жестом фокусника выставил на продажу все сразу: крупнейшие нефтяные компании, металлургические и горные комбинаты, лесоперерабатывающие комплексы, автозаводы, тракторные заводы, машиностроительные предприятия, порты и флотилии судов… И «продавалось» все это богатство по тем правилам, о которых я рассказывал выше.
Криминалом от этих сделок несло за версту. Практически все выставленное на продажу оказалось куплено по смехотворно низким ценам, не имевшим ничего общего с реальной стоимостью прибыльнейших предприятий. По данным знатока проблемы покойного Пола Хлебникова, шесть промышленных гигантов, «бриллиантов в короне российской промышленности», были проданы на ваучерных аукционах в двадцать раз дешевле их рыночной стоимости – «Газпром», РАО «ЕЭС», «Лукойл», «Ростелеком», «Юганскнефтегаз» и «Сургутнефтегаз».
«Газпром» ушел всего за 250 миллионов долларов – при том, что одни только его газовые ресурсы стоили до 700 миллионов. А ведь была еще и «материальная часть»: оборудование, насосные станции, прочая инфраструктура…
Производственные и промышленные ресурсы, «проданные» таким вот образом, принесли смехотворную сумму в 5 миллиардов долларов. Для сравнения: рынок акций Мексики в то время оценивался в 150 миллиардов, Гонконга – в 300 миллиардов.
Юрий Лужков писал: «Мой институт (химический) продали за 200 000 долларов. Во-первых, в этом институте трудились настоящие специалисты, каждый из которых тянет на 200 000 долларов в год. Во-вторых, у него есть экспериментальная производственная база, где можно разрабатывать новые технологии. И это предприятие было продано за 200 000 долларов! Да это цена одного спектрофотометра!»
Вся эта распродажа сопровождалась чередой странностей. Когда, например, уходили в частные руки акции крупнейшей тогда в России организации телефонной и телеграфной связи «Связьинвест», команда Чубайса как-то так организовала торги, что счастливым покупателем оказался Владимир Потанин, владелец «Онэксим-банка» – к ярости обойденных конкурентов. Немного времени спустя в печать неизвестно с чьей помощью просочилась информация, что Чубайс и его «тимуровцы» вроде Коха, Мостового и Васильева, получили высокие гонорары (от 80 до 90 тысяч долларов) за еще не написанную ими книгу о приватизации. По причудливому совпадению, гонорары эти исходили от «Онэксим-банка».
История, очень мягко говоря, пикантная. А назвать вещи своими, простыми и понятными любому россиянину выражениями мне не позволяют воспитание и уважение к печатному слову. В западной практике, конечно, подобное случалось: в свое время одно из крупных американских издательств заплатило фантасту и популяризатору науки Айзеку Азимову двести тысяч долларов только за то, что он согласился отдать данному издательству свою очередную, еще не написанную книгу.
Вот только Азимов к тому времени был автором чуть ли не двух сотен книг, приносивших издателям нешуточную прибыль… Точно так же в России до революции одна из ведущих столичных газет платила литератору Власу Дорошевичу, помимо гонораров, сорок тысяч рублей в год за то, что все свои фельетоны и статьи он отдавал только этой газете. Но и здесь опять-таки был взаимовыгодный коммерческий расчет: благодаря эксклюзивному праву на Дорошевича, любимца читающей публики, газета стабильно сохраняла высокие тиражи, а это, в свою очередь, привлекало к ней рекламодателей. Какая выгода заставила банкиров оплачивать по высшей ставке группу «писателей», остается только гадать. Романтики и циники имеют каждый свое мнение на этот счет…
3. Продавцы воздухаОдним из главных «моторов» Великого Хапка стали биржи и банки. Спору нет, в любой стране с развитой рыночной экономикой биржа является жизненно необходимым компонентом, но на Западе за ней присматривают и крепко держат в узде, памятуя, что, к примеру, именно безудержные финансовые спекуляции стали одной из причин американского кризиса 1929 года.
Однако в нашей стране и биржи демонстрировали российскую самобытность, не имеющую ничего общего с цивилизованной практикой. Дело в том, что, как я уже мельком упоминал, существовали два вида цен: низкие государственные и высокие биржевые. Дальнейшее представить нетрудно. Госпредприятия на паях с частными фирмами и частными лицами учреждали биржи, сначала получая неплохие денежки на продаже брокерских мест. Потом все основные сделки госпредприятия, от поставок сырья до продажи готовой продукции, шли через биржу. То, что было куплено по низкой цене, продавалось по высокой. Получалась жирная сверхприбыль, немыслимая в любой западной стране. На подобных махинациях взмыл известный в свое время «светоч рынка» Боровой. Как только биржи отжили свое, моментально сдулся и Боровой, ничего толком не умевший, кроме как ловить рыбку в мутной воде…
Тогда же в стране в совершенно уж устрашающем количестве расплодились частные банки. Открыть их для определенной категории людей оказалось не труднее, чем купить мороженое. Новорожденных банков насчитывалось едва ли не больше, чем во всем остальном мире.
Американцы после кризиса разделили свои банки на две разновидности: инновационные и коммерческие. Первые, как легко догадаться из названия, занимаются инвестициями. А вот вторые такого права лишены и представляют собой, собственно, лишь нечто вроде сберегательных касс. Инвестировать куда бы то ни было деньги клиентов им категорически запрещено.
Наши банки подобными тонкостями себя не утруждали, занимаясь всем сразу и чем попало – лишь бы получить навар. Я в свое время был знаком с человеком, который официальнейшим образом зарегистрировал фирму, согласно уставу занимавшуюся привлечением частных инвестиций для постройки частного космического корабля, чтобы полететь на Марс. Для этого даже не пришлось давать особых взяток – только неизбежные, рутинные. Таково уж было тогдашнее законодательство, позволявшее многое…
К чести моего знакомого следует уточнить, что он проделал это исключительно ради шутки, «прикололся», как выражается молодежь. Вставил официальную бумагу в рамочку и повесил на стену. Даже не пытался «привлекать инвестиции», а ведь мог бы это делать на законнейшем основании!
Увы, другие оказались не столь щепетильными… Новорожденные банки быстро освоили новый вид производства из прозрачного воздуха осязаемых, материальных денег. Центральный банк выдавал кредиты под 120 процентов, а частные банки, проделывали то же самое уже под 300 процентов. Естественно, заработал нехитрый механизм: «отблагодарив» чиновника, от которого это зависело, какой-нибудь «Крутьвертьбанк» получал кредит под 120 процентов и пускал его в оборот уже под ставку в 300. Неплохую денежку зашибали и так называемые уполномоченные банки, каким-то образом получившие право работать с бюджетными деньгами, направляемыми на различные государственные нужды. Характерный пример – Владимир Гусинский. О нем мы, впрочем, поговорим чуть погодя, а пока что рассмотрим в качестве примера другую крайне колоритную личность – хотя, в общем, ничем не примечательную среди прочих банкиров…
Прошу любить и жаловать: Александр Смоленский, глава банка «Столичный». В свое время работал в хозяйственном управлении Министерства стройматериалов СССР. Наработал себе тюремное заключение. Судимость, впрочем, у него была не одна. За колючкой наш герой занимал, скажем так, не самое престижное положение – поскольку получил там кличку, какую приличным людям не дают. Одна известная журналистка, дама интеллигентнейшая, писала об этом так: «Смоленский, получивший ласковое прозвище Баба Шура…»
Ну что же, интеллигентная дама может и не знать, что подобные «ласковые» прозвища типа Бабы Шуры или Тети Маши дают на зоне исключительно субъектам, выполняющим крайне специфические функции. Я проверял через знакомых, знающих проблему, скажем так, изнутри: ага, вот именно, кто ж не знал Бабу Шуру…
В общем, неисповедимыми путями, после очередной отсидки, Смоленский всплыл в кооперативном движении, а там и создал помянутый банк «Столичный». Основные клиенты у банка были… как бы это выразиться поделикатнее… странноватые. Например, глава биржи «Алиса» Герман Стерлигов, годик-другой державшийся на плаву, хваставший огромным состоянием, но потом тихо и незаметно обрушившийся в неприкрытую нищету. Пару лет назад бывший миллионер участвовал в одной из мелких избирательных компаний Красноярска, и выглядело это шизофренически: дерганый мужичонка в дикой бороде водил по городу лошадь, которая везла телегу с гробом, что-то там символизировавшим. Числился в клиентах Смоленского и Артем Тарасов, тоже поначалу лелеявший наполеоновские планы по преобразованию экономики России. Последний раз о нем слышали недавно, когда он пытался впарить российскому правительству заурядную бриллиантовую заколку для волос, принадлежавшую одной из многочисленных родственниц императрицы, и почему-то именовал эту цацку «короной»…
Но, будучи на плаву, эта компания поживилась неплохо. Как легко догадаться, опять-таки благодаря близости к государственной казне. Ухитрившись каким-то образом создать единую группу совместно с Агропромбанком, Смоленский получил около трех триллионов рублей (в формате 1997 года) «для кредитования производителей сельскохозяйственной продукции».
Помянутые производители лучше жить не стали – в отличие от самого Смоленского, сумевшего присосаться и к кредитам крупных западных банков. Правда, когда западные финансисты потребовали кредиты вернуть, уверяя, что так уж у них принято (кто бы мог подумать: кредиты, оказывается, полагается возвращать!) денег у Смоленского не оказалось.
Успел он засветиться и в скандалах с авизо. Авизо – это, в просторечии говоря, всего-навсего платежное поручение, которое один банк посылает другому, чтобы тот выдал конкретную сумму денег конкретному лицу.
В эту игру сумели сыграть многие. Каждое авизо имеет свой кодовый номер, и, если кто-то посторонний смог его узнать, это то же самое, как если бы знать код похищенной из чужого кармана кредитной карточки. Дальнейшее понятно: аферист, пользуясь известным ему кодом, посылает в некий банк ничем не обеспеченную платежку, которую там принимают за настоящую – и выдают деньги сообщнику.
Хитрушка тут в том, что некоторая часть фальшивых авизо (крайне незначительная) проходила через банки Грозного, в те времена еще не превращенного в лунный пейзаж. И трудами оставшихся неизвестными деятелей была поднята газетная шумиха, намертво впечатавшая в сознание обывателя термин «чеченские авизо» – с упором на первое слово. Многие и до сих пор продолжают верить, наивные, что аферу с фальшивыми авизо провернули «злые чечены» – хотя главная роль там принадлежала субъектам, не знавшим по-чеченски ни слова и ни в одном тейпе отроду не состоявшим. Дымовая завеса, как и в истории с Панамской аферой и «делом Дрейфуса», сработала превосходно.
Между прочим, российские следователи, работавшие в связке с австрийской уголовной полицией, установили, что в Австрию по фальшивому авизо перебросили 25 миллионов долларов вовсе не чеченцы, а Смоленский со своими подельниками. К сожалению, вялотекущее расследование в конце концов так и заглохло – злые языки связывали это с тем, что Смоленский был близок с Руцким, который в то время находился еще в силе и сам рулил загадочными коммерческими центрами вроде фонда «Возрождение».
Как бы там ни было, «финансовая империя» тихонечко и незаметно прекратила существование. Смоленский остался в живых и на свободе и притих, как мышь под метлой – в полном соответствии с законами рынка: оплошавшие и неразворотливые оказываются за бортом…
Впрочем, Смоленскому еще повезло. Потому что в иные периоды нашей истории банкиров отстреливали, как куропаток. Один за другим гибли главы частных банков с названиями красивыми и не очень. Специфика работы, знаете ли. На газетных снимках и на телеэкране они мелькали в окружении многочисленных напряженных охранников, и лица у них были стянутые. Сплошь и рядом после очередного убийства оставшиеся в живых банкиры в голос заверяли общество в своей честности и кляли на чем свет стоит происки криминалитета. Но верилось плохо – циники давно подметили, что просто так, с бухты-барахты, никто и никогда не убивает банкиров. Выражаясь вульгарно, банкир обязан был крепко накосячить, чтобы получить пулю…
В общем, частные банки внесли свой весомый вклад в сколачивание неправедных состояний и разворовывание общенационального достояния, поскольку в массе своей были не более чем паразитами, разбогатевшими исключительно благодаря сращиванию с коррумпированными чиновниками и грязными махинациями.
Не зря настоящие капиталисты, настоящие предприниматели, знаковые, как говорится, фигуры прямо-таки с лютой ненавистью относились к «торговцам воздухом». Эндрю Карнеги, американ-ский «стальной король», в своих воспоминаниях подробно рассказывает, как сторонился всевозможных финансовых спекуляций и посылал подальше пытавшихся втянуть его в биржевые игры (в английском оригинале слово «спекуляция», как и в русском языке, носит самый уничижительный характер).
Другой «король», автомобильный, Генри Форд, всю свою сознательную жизнь яростно отстаивал несложную схему организации американской экономики: производство и торговля должны находиться исключительно в частных руках, а вот банки, все до единого, должны принадлежать исключительно государству. Потому что производители и торговцы получают честный доход от выпуска и реализации конкретной продукции – зато банкир делает деньги из воздуха, посредством комбинаций с чужими деньгами, чем вредит реальной экономике…