Полина сидела, забившись в угол, как затравленный зверек. Взгляд как у дикой, но усмиренной кобылицы. Волосы слипшиеся, лицо грязное, под глазами темные круги, щеки впалые, и сама худая, мятая…
– Есть хочешь?
Она кивнула.
– А чего молчишь?
Он поймал себя на мысли, что Полина пожмет плечами, продолжая общаться с ним на языке первобытных немых. Но она заговорила, причем вполне внятно:
– Слов мало. И все они матерные.
– Какая жизнь, такие и слова.
– Что у тебя с лицом? Тебя били?
– Агапов приходил. Спрашивал, где ты.
– Ну да, вопросы он задавать умеет… Ты кормить меня собираешься?
Севастьян кормил ее раз в три-четыре дня, потому что голод в данном случае был лучшим лекарством. Поэтому обилием яств он ее баловать сейчас не собирался, чтобы не навредить желудку. Кефир, печенье, глазированный сырок…
Полина жадно набросилась на еду, но, спохватившись, погнала его прочь, чтобы не мешал. Уходя, дверь он оставил открытой. И бак с крышкой забрал.
Сева приготовил для Полины ванну, помог ей подняться наверх. О том, что у него есть возможность потереть ей спинку, он даже не думал. Не до того. И она его об этом не попросила. Впрочем, все-таки позвала его к себе, но даже руку не выставила напоказ из пены над водой. Видна была только голова, уютно уложенная на специальной массажной подушечке.
– Представляешь, я была такой грязной, что воду пришлось менять, – в блаженстве прикрыв глаза, истомленно сказала Полина.
– Отчего ты была грязной? – с намеком на ее прошлое спросил он.
– Ты извалял меня в дерьме, – даже не пытаясь возмущаться, вяло сказала она. – Этот чертов бак, знаешь, сколько раз он переворачивался?
– Не надо было беситься.
– Это не я, это кокаин…
– Значит, кокаин тебя в дерьме извалял. И Макар.
Полина открыла глаза и ясным, совершенно вменяемым взглядом посмотрела на него.
– Макар – мой страшный сон.
– Ты хочешь его забыть? – с надеждой спросил он.
– Да, – не очень уверенно, но все-таки согласием ответила она. И немного подумав, спросила: – Что с ним, ты узнавал?
– Нет. И сам он не объявлялся.
– Значит, сидит. Иначе искал бы меня.
– Пока что тебя ищут бандиты и милиция.
– И что мне делать? – закаменело лицо Полины.
– Уехать. Куда-нибудь далеко.
– Самой?
– Если хочешь, я могу поехать с тобой.
– Хочу. А куда?
– Куда-нибудь в глухомань. Построим дом, я умею…
– Кто бы сомневался… Но лучше бы ты построил дом в Москве.
– Смеешься? Ты в розыске, какая Москва?
– В том-то и дело, что в Москве легче всего затеряться. Невероятно, но факт.
– Не знаю,… – замялся Севастьян.
Он должен был забрать с собой сына, но какая для Женьки перспектива в глухомани? Коровам хвосты крутить? К тому же Севастьян привык жить в постоянном напряжении, и в деревне он просто сдуется со скуки. А в Москве он мог бы заняться бизнесом. Там и масштабы совсем другие, и цены… Тяжело ему будет, но со своим опытом он не пропадет.
– Мы построим дом на берегу Москвы-реки и вместе будем смотреть из окна, как плывут белые пароходы, – добавила розового дыма Полина.
– Ну, если вместе…… – поплыл было за белым пароходом Севастьян.
– Я буду твоей пленницей. Я согласна на это.
– Я думал, ты хочешь быть моей женой.
– Жена может сбежать. Или загулять. А я не сбегу и не загуляю. Потому что у меня нет другого выбора, как быть с тобой. Только с тобой я могу чувствовать себя в безопасности. Ты будешь прятать меня от ментов, от бандитов и от самой себя. А впрочем…… Знаешь, если ты сделаешь мне предложение, то я, пожалуй, согласна быть твоей женой.
Звучало это неубедительно, и улыбка на губах у Полины была натянутая. Но лучше так, чем никак. Не любит его Полина. Но может, стерпится – слюбится?
Глава 12
Вольский нервно постукивал пальцами по своей папке. Но взгляд у него твердый, выражение лица безмятежное. Чувствовалось, что майор умеет делать хорошую мину при плохой игре.
Впрочем, игру сложно было назвать плохой – так, небольшая неприятность. Подумаешь, заявление потерпевшего. Севастьян должен понимать, что шансов у него практически нет.
– Зачем тебе все это? – спросил Вольский.
– Как зачем? У меня отбиты почки, селезенка надорвана, выбито два зуба, не говоря уже о мелких увечьях.
– Но ты же даже не знаешь, кто это был.
– Вы милиция, вы их и ищите.
– Думаешь, это легко?
– Товарищ майор, только давайте без ля-ля! – пошел в атаку Севастьян. – Мы оба прекрасно знаем, что это был Агапов со своими псами. И знаем, что это за личность!
– И что дальше? – напряженно смотрел на него Вольский.
– Сначала Полину искали вы, потом Агапов. Как будто эстафету друг у друга приняли.
– К чему ты клонишь, парень?
– А к тому, что вы с Агаповым вась-вась.
– У тебя есть доказательства? – сурово сощурил глаза майор.
– У меня есть заявление. А у вас нет решения возбудить уголовное дело. Почему? Почему именно вы вызвали меня к себе, а не кто-то другой? Мне все равно, какие там у вас отношения. Но я вам точно говорю, что ни вас я не испугаюсь, ни Агапова. Надо будет, к вашему начальнику пойду. Надо будет, дойду до вашего генерала.
– Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы Агапов отстал от меня.
– Это не в моей компетенции.
– Ну-ну…
– В моей компетенции, Круглов, возбудить против тебя уголовное дело. Незаконное предпринимательство, уклонение от уплаты налогов…
– Возбуждайте. Только я уже подал документы на регистрацию предпринимательской деятельности.
– Боюсь, что это тебе не поможет.
– Хотите со мной бодаться, давайте! Только я и другие документы подготовил: копию заявления, справку из больницы. Все это я отправлю в Москву. И про фотографии своей жены напишу, как они к вам попали… Я такой шум подниму, что вам мало не покажется!
– Мне-то что?
– Ну как что? И вам достанется, и Агапову!
– Ничего не будет ни ему, ни мне, – ничуть не сомневаясь, сказал Вольский.
– А может, поспорим?
– Мы с тобой не на базаре.
– А где решение о возбуждении уголовного дела? Нет его? Значит, на базаре! Значит, вам это не нужно. Но вы же РУОП, вы должны бороться с бандитским вымогательством… Короче, ничего я Агапову платить не буду! И если он дернется против меня, мое заявление тут же уйдет в Москву. И на него заявление, и на вас, товарищ майор. Это мой город, и жить мне в нем долго-долго. И я не хочу, чтобы какая-то уголовная мразь портила мне жизнь!
– Все сказал? – немного подумав, спросил Вольский.
– Нет! Хотел еще узнать, есть уголовное дело на гражданку Шолкову или нет?
– Зачем тебе это? – с подозрением покосился на него майор.
– А потому что все сходится. Фотографии, расспросы, наезды… Если нет уголовного дела, значит, вы не для себя Полину ищете, а для Агапова. И Макарова вы могли арестовать ему же в угоду.
– Есть уголовное дело. И против нее, и против него.
– Я вам не верю.
– Мне все равно. Мой тебе совет, парень. Не лезь ты в эти дела, не доведут они тебя до добра.
– Не боюсь я ничего, товарищ майор. Натура у меня такая дурацкая. И заявление забирать не буду. Пока не буду. Но если Агапов успокоится, то заберу.
– Свободен.
Вольский устало махнул рукой, будто давая понять, что с ним разговор окончен, а его вопрос надо бы обсудить с самим Агаповым.
Возможно, Вольский и не был прикормлен бандитами, но в любом случае Агапов уже в курсе, что на него есть жалоба в милиции, а значит, какое-то время он будет осторожничать, выжидать, чтобы затем нанести удар по заявителю. Но именно это время и нужно было Севастьяну, чтобы закончить с делами в своем родном городе. А их у него было немало: нужно было как можно скорее получить деньги с уже проданных, но еще не до конца оформленных покупателями домов.
Незаконченными домами займется отец, Севастьян с ним уже обо всем договорился. Он же и продаст их. И это была вторая причина, по которой Севастьян поднял волну. Агапов должен понять, что ему лучше не лезть в его дела и уж тем более терроризировать родителей. Может, конечно, и не понять. Но если он тронет отца, Севастьян возьмется за оружие. В конце концов, он не для того пахал как проклятый, чтобы делиться с бандитами. Надо будет, и оружие найдет, и на прицел Агапова возьмет…
Потемневшая от времени бревенчатая изба уверенно стояла на хлипком полуразрушенном фундаменте. Полы в ней были шаткие, скрипучие, но без наклона, на стенах – обои, но такие, что бумажная пыль поднимается, если прикоснуться к ним рукой, образа в красном углу затянуты паутиной. О давнем прошлом напоминала старинная, поблекшая фотография супружеской четы – бывших хозяев дома. Ветхая мебель, граненые стаканы в буфете с треснувшим стеклом, остановившиеся часы с вылезшей, но так и не забравшейся назад кукушкой…
Чернявый худосочный парень с тонкими усами щелчком пальцев попытался загнать кукушку в домик, но та лишь недовольно качнулась на своей пружинке.
Чернявый худосочный парень с тонкими усами щелчком пальцев попытался загнать кукушку в домик, но та лишь недовольно качнулась на своей пружинке.
– Ничего, новые часы купите, – сказал он.
– Тут все новое покупать надо и ремонт делать, – насмешливо сказал Севастьян. – Новый дом поставить можно, кирпичный, в два этажа, и то дешевле обойдется, чем вы за этот просите.
– Это Москва, уважаемый, – как на неразумного посмотрел на него риелтор. – Сам по себе этот дом ничего не стоит, главное – земля. Двадцать соток земли – это, я вам скажу, не шутка. Плюс пять соток на берегу реки, можно через администрацию поселка купить… Участок на реку выходит, а лес, а сосны какие перед домом! И всего за каких-то несчастных сорок тысяч долларов.
Севастьян искал именно такой дом – с большим участком, на берегу реки, рядом с лесом главное – на окраине деревни. Наконец ему повезло, но цена…
– Я еще задешево продаю, – продолжал парень. – Продавцы дома торопят, им деньги срочно нужны. А я им объясняю: на Рублевке сегодня земля от трех до пяти тысяч долларов стоит, а завтра уже десять будет, послезавтра – до пятидесяти поднимется. Время сейчас такое, престижно на Рублевке жить: бизнесмены, бандиты – все туда. Ну так здесь тоже место престижное: через реку переехал – вот тебе и Рублевское шоссе. Сегодня здесь голый участок по тысяче за сотку, а с домом, с коммуникациями – две. Это же, считай, даром. Завтра – пять можно просить, а послезавтра – двадцать пять. А может, и с Рублевкой скоро сравняемся. Правда, народ это не очень понимает, но поверь, скоро здесь такой бум начнется, лет через пять этот дом тысяч двести, а то и триста будет стоить. А если особняк поставить, так целый миллион поднять можно… Жаль, нет у меня сорока тысяч, я бы сам этот участок взял. Может, займешь, а? Через два года шестьдесят отдам.
Видно было, что парень хваткий по своей натуре, пронырливый, но Севастьян ему верил. В Степнянске не было таких цен, как тысяча долларов за сотку, но даже там и земля, и недвижимость дорожали день ото дня. А о Рублевке, о виллах за миллионы долларов он кое-что слышал.
– У самого столько нет, – покачал головой Севастьян. – Только тридцать тысяч.
– Ну, это несерьезно… Пойми, пока мы торговаться с тобой будем, другой покупатель появится, а цена до пятидесяти поднимется.
– Тридцать пять.
– Нет, сорок – и точка. Пойми, ситуация не та. Было бы это место гиблое, я бы уступил, а так не могу.
– Тридцать пять.
– Ну ладно, тридцать восемь – и по рукам.
Предварительный договор был составлен в тот же день. Севастьян внимательно изучил документы на дом, паспорта риелтора, хозяина дома, доверенности, но подпись под договором ставить не спешил.
– Десять тысяч залога – это слишком, – покачал он головой. – Снижай до трех – и нет проблем…
– Я на фирму работаю, начальник у меня, а у него требования…
– Тогда едем в Регистрационную палату.
Поездка отняла время, но она стоила того. Севастьян узнал, на кого зарегистрирован продаваемый дом, после чего позвонил дочери покойного хозяина. Та подтвердила, что действительно продает избу и участок через агентство недвижимости. Только тогда Севастьян отдал риелтору залог, подписал договор. И еще договорились о времени, когда можно будет заключить основной договор купли-продажи. Пришлось немного «подмазать», чтобы приблизить этот день вплотную.
– В дом можете въезжать хоть сегодня, – укладывая документы в портфель, сказал парень. – У нас все по-честному.
Он выглядел предельно серьезным, как человек, избавленный от необходимости хитрить в угоду делу. Договор заключен, задаток получен, а продолжение последует уже вне зависимости от того, захочет ли Севастьян подтвердить сделку или нет. Даже если покупатель откажется от дома, риелтор получит свой процент от залога. Хорошо, если так. Плохо, если он безвозвратно затеряется в огнях большого города вместе с деньгами.
Уставший Севастьян вернулся в подмосковную гостиницу, где жил вместе с Полиной. Номер он зарегистрировал на себя, а свою спутницу никак не оформлял, просто заплатил администратору, чтобы не возникало вопросов… Четвертый день здесь, и ничего, пока никаких проблем – во всяком случае, с законом. А вот к Полине у него вдруг появились претензии.
Она открыла ему дверь в номер и впустила его. Но при этом отвернулась и опустила глаза.
– Ну, и зачем ты это сделала? – строго посмотрел на нее Севастьян.
Не смогла она его обмануть: нос легко учуял запах коньяка.
– Что «это»? – не поднимая головы, глянула на него Полина.
– Хороший хоть коньяк или дерьмо?
– Да ничего, – пожала она плечами.
Номер большой, но неуютный. Кровать шаткая, диван продавленный, палас на полу протертый, телевизор черно-белый, в ванне ржавчина. И еще накурено сильно, но это уже вина Полины.
Она достала из тумбочки ополовиненную бутылку коньяка и стакан.
– Будешь?
– Буду.
Он забрал у нее бутылку, губами приложился к горлу и, не отрываясь, выпил все, что в ней оставалось.
– С ума сошел? – возмутилась она.
– А что, у тебя больше нет? Так я схожу.
– Ты что, алкаш?
– А ты?
– Просто мне скучно.
– Курим, пьем, да?
Он потянулся к пачке «Мальборо», вытащил оттуда сигарету.
– Ты же не куришь, – удивленно посмотрела на него Полина.
– Почему не курю? В армии курил. Потом бросил. А потом меня самого бросили. Ты бросила. Тоже после этого курил, правда, недолго… И сейчас закурю. А чего?
Он зажег сигарету, затянулся. С непривычки от резкого дыма запершило в горле, но голова не закружилась, как это было с ним, когда он только начинал курить. Он эффектно выпустил из легких струю дыма, отвел в сторону руку с зажатой в пальцах сигарете.
– Я же тебя люблю. Очень люблю. Ты вот Макара любишь, потому и пить с ним начала, и курить, и до кокаина опустилась. Так всегда бывает: или оба бросают, или оба начинают. Ты так намучилась в подвале, что у меня душа до сих пор болит. До сих пор понять не могу, как я мог обречь тебя на такие муки. Больше не буду над тобой издеваться. Куришь – кури, пьешь – пей, хочешь кокаин – ну, можно и это… Чего я тебя отговаривать буду? Может, кокаин – это здорово. Сейчас покурю, потом выпью. Завтра опять выпью. Послезавтра тоже. Там, глядишь, и наркота подтянется. Весело будем жить, Полинка. Утром пивка для рывка, в обед винца для поднятия… гм, тонуса, на ужин водки для заводки, потом снова в постель…
– Какая постель? Не было уговора на постель, – не очень уверенно возразила Полина.
– Ну, сегодня не было, завтра будет. Мы же с тобой бухать беспробудно будем, а у бухарей закон такой: с кем пьешь, с тем и спишь. Сначала деньги прогуляем, потом дом пропьем, потом на вокзале поселимся, бомжевать будем. Мы же вольные люди, что хотим, то и делаем, да?
– На вокзал я не хочу, – удивленно и растерянно смотрела на него Полина.
– Не хочешь – не надо, будем просто на улицах жить, есть же дома, которые под снос. Ну или в подвалах можно, там теплотрассы, там тепло…
– С тобой все в порядке?
– А с тобой? То кокаин! То коньяк!
Почти месяц прошел с тех пор, как Севастьян освободил ее из заточения, и ни разу она еще не заговорила о наркотиках. И к спиртному ее не тянуло. Только сигареты курила. Жила в маленьком домике в поселке недалеко от Степнянска, пока он утрясал свои дела, вела себя тихо, как мышка. Во всем подчинялась ему, если не считать, конечно, что в постель к себе не пускала – не хотела. Впрочем, он особо и не настаивал.
Потом была дорога, затем эта гостиница, а сегодня ей вдруг захотелось выпить. Может, это желание зрело в ней давно, но только сегодня Полина его реализовала. И сама она под градусом, и он. Но только что-то невесело ей, и тревога в глазах вдруг появилась.
– Так, кокаин в прошлом, – мотнула она головой. – А коньяк – так, баловство…
– А мы баловаться сюда приехали?
– Ну скучно мне было, понимаешь…
– Скучно тебе всегда будет. Потому что ты дома сидеть будешь. Всегда.
Не очень верил Севастьян, что на Полину заведено уголовное дело, не видел он ее фотографий на милицейских стендах, непохоже было, что ее искали. Но и обнадеживать он ее не хотел. Пусть боится: страх – это и наказание для нее, и поводок, на котором он будет ее держать. Всегда. Хотелось бы, чтобы всегда.
– Ну, ты же сына своего привезешь. Он маленький, забот с ним будет много.
– А ты к этому готова?
– Ты же для меня не чужой…
– Чужой. Чужой я для тебя…
Скинув тапочки, он лег на заправленную кровать, забросил руку за голову, принялся рассматривать засиженную мухами люстру.
– Не хочешь ты, чтобы я был своим.
– Ну почему же.
Она легла на живот, чуть наискосок, коснувшись лбом его плеча.
– Потому что тебе нужен только Макар, – сказал он так, будто признавался себе в этом.
– Я его ненавижу, – мотнула она головой.
– Любовь и ненависть – два сапога пара.