Не знаю, сколько я просидел на этом чертовом стуле, загипнотизированный действом и подавленный анксиолитиком. Это все напоминало мне привычную процедуру вскрытия, робота анатомировали, перебрали внутренности, чтобы установить причину смерти. Кажется, мне показали предварительный отчет. Он мало походил на отчет патологоанатома, но я все равно углядел сходство. Модель универсал, серийный номер не идентифицирован, товарный знак, муниципальная собственность, состояние… Впрочем, кардинальная разница была, и когда я ее осознал, появилось ощущение, будто это что-то катастрофически важное… Конечно, это было только следствие действия препарата. А разница заключалась в том, что в показанном мне отчете была графа «разрешить ремонт», и я ткнул в нее пальцем, чтобы мог считаться папиллярный узор. И машины будто включили обратный ход, они возвращали внутренности андроида, раскладывали по местам, паяли. Готовили к похоронам? В какой-то момент я все-таки отключился, просто уснул. Тонкий белоснежный росчерк на темно-сером фоне… Это самолетик, детская игрушка, падает вниз. Ну же, поймай его!.. Я пошел вперед и свалился со стула, врезавшись в пол левой щекой.
Оказалось, уже десять утра, и я, как это не нелепо, опоздал на работу! Какого черта, я уснул на стуле в подвале? Во сколько это было? Неужели таблетка меня так сморила? Я чувствовал себя ужасно, тело было разбито. Особенно ныла спина, но ей вторили все члены. В голове стоял гул. Я собирался заскочить в кабинет, одеться, чтобы выйти наружу, отметиться на КПП, закрыть вчерашнюю смену, открыть сегодняшнюю… Иначе никак. Вспомнилось, что-то по поводу переодевания… или должно было вспомниться… Я не успел додумать мысль, вошел в кабинет и столкнулся взглядом с незнакомцем в круглых очках, сидящим за моим столом. Твою мать, у него не было лица!
— Кто ты? — спросил он. Это же робот, вчерашний робот. Что он здесь делает? Я хотел было спросить его об этом, но не смог, потому что он задал вопрос первым. Что происходит, вашу мать! Словом, я не нашелся, что сказать и, схватив из шкафа пальто, выбежал вон. Так началось наше с ним знакомство.
Конечно же, я сам велел отправить андроида в кабинет. Это же вроде как моя личная вещь, где ее еще хранить? Киберы починили робота, в отчете настоятельно не рекомендовалось его включать и эксплуатировать. Нейронный мозг был поврежден, сбоил, имелись программные ошибки. В этом наша техслужба не могла помочь, программирование — иной уровень. Впрочем, сломается, так сломается. Я как-то спросил его:
— Как насчет трех законов Азимова?
— Уточни вопрос.
— Ты должен выполнять их, те три закона робототехники?
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил он, а я подумал: «Забавно».
Я вернулся к практике патологоанатома, сам производил вскрытия по старинке. Свободного времени-то было хоть отбавляй. Робот всегда присутствовал и помогал. Андроид-универсал, этим объяснялись и его человекоподобная внешность, и способности к обучению. Правда, по поводу внешнего вида, надо сказать, что для официанта, к примеру, он был слишком неказист. Покрытие корпуса имело жуткий темно-бурый цвет, напоминающий ржавчину. Думаю, когда он только сходил с конвейера, то выглядел лучше. Как-то андроид сказал странную вещь. Я в тот момент делал Y-образный надрез на туловище двадцатидвухлетней девушки от плеч через грудь до лобка.
— Ты считаешь себя художником? — голос у него не выражал эмоций, так что я не знаю, что он имел в виду. Но холодок по спине пробежал. Не сказал бы, что моя работа исполнена изящества, но она мне, правда, нравится.
Робот то забавлял меня, то пугал. Наверное, нужно было дать ему прозвище, как домашнему питомцу, но на ум ничего не приходило, и робот остался безликим, безымянным.
Первой книгой, которую он прочитал, было учебное пособие по патологической анатомии. Это было настоящее бумажное издание, много лет назад я купил его у сокурсника. Вынужден был купить, тот оказался на мели и продал мне эту семейную реликвию. К ней прилагалась длинная байка о том, как книгу хранили и передавали из поколения в поколение, но я все забыл. Андроид сам нашел истрепанный том у меня в кабинете, а я застал его за чтением. Пришлось снабдить его электронными учебниками по анатомии и медицине. Потом он уже сам пополнял библиотеку. Кажется, он разом осилил всю русскую и англоязычную классику.
— Тебе нравится читать книги? — я решил задать провокационный вопрос. Хотел узнать, как он выкрутится, и не сгорят ли при этом его мозги.
— Да, — ответил он без промедления, и это меня немного разочаровало, после паузы он продолжил. — Но я еще не понял, чем они друг от друга отличаются.
Может, он так шутит? Я ничего не знаю про чувство юмора у андроидов.
— Знаешь, ты самый болтливый робот из всех, которых я встречал, — сказал я ему как-то раз.
— Я не робот. Я провел исследование. Я не робот.
— А кто же ты?
— Еще не знаю.
Помню, моя мама в один из редких моментов, когда была с нами, рассказала, что в детстве у нее была игрушка — маленький прибор, напоминающий яйцо, с экраном и тремя кнопками. На экране жил цыпленок, с ним можно было играть, кормить, убирать туалет. А если не делать этого, цыпленок умирал. Мама сказала, что поначалу в таких игрушках нельзя было начать игру заново, но позже сделали кнопочку перезапуска после какой-то шумихи. Кажется, дети погибли или что-то такое. Мама утверждала, что тогда у всех были такие игрушки. Я не знаю, правда ли это. Моя мама была сумасшедшей и покончила с собой.
Заметил странный апгрейд у андроида, он вмонтировал себе в правую кисть скальпель, хирургические ножницы и пару крючков. По-видимому, так ему удобнее оперировать. Теперь он сам часто проводит вскрытия, но лишь под моим надзором. Хотя кто знает, чем он занимается здесь ночью, пока меня нет.
— Люди прекрасны, — произнес робот, вынимая бугристую шероховатую печень из желтого трупа.
— Ты находишь? — я ухмыльнулся. — И что же тебе больше всего нравится в них?
— Мне нравятся твои руки, — он положил печень на металлический поднос и разделил на дольки, рассматривая срез. — Они красивы за работой. Я бы хотел, чтобы у меня были эти руки.
— Правда? — я спрятал ладони в карманы халата и попытался перевести тему. — А что ты сейчас читаешь?
— Прямо сейчас труд по трансперсональной психологии, главу о клинической смерти.
Разговоры с ним немного отвлекали от молчания, окружавшего меня последние годы. Но, возвращаясь по вечерам в свою однокомнатную квартиру, в тишину, я знал, что ничего не изменилось. Я включал телевизор, разогревал ужин, принимал обязательную таблетку транквилизатора, садился на кровать и, не слыша ведущих вечернего телешоу, глядел в потолок.
— Я могу называть тебя отчимом?
— Лучше не стоит.
— Ты также не хочешь, чтобы я называл тебя по имени.
— Мне не нравится мое имя.
— А я бы хотел, чтобы у меня было имя. Имя — это индивидуальность. А еще я бы хотел лицо.
Однажды мы поменялись ролями. Я болтал, а он по большей части слушал. Я задержался в отделении, очень устал и проглотил свою вечернюю таблетку, сидя в кресле в кабинете. И меня прорвало. Кажется, я рассказал всю историю своей жизни. О солнечном детстве, в котором, правда, почти не было мамы, о школе, сломавшей меня, об университете, в котором я уже начал всех сторониться. О работе, о диссертации, о попытках преподавания, о том, что так и не женился, но однажды встретил женщину, почему-то оставшуюся в памяти.
— У нас была серьезная разница в возрасте, она же была студенткой, правда, на последнем курсе. Ну, а я все равно хотел завязать с преподаванием. Что она во мне нашла? Я же понимаю, каким чудаком для них всех выглядел. Для нее это было серьезно, я точно знаю. Мы даже жили вместе четыре месяца, хорошо было. Она хотела пойти в протезный бизнес, кажется…
— Почему вы расстались?
— Запах. Она говорила, что от меня все время пахнет мертвечиной. Особенно от волос. Сколько ни мойся. Не знаю, может, и сейчас пахнет, а я просто привык, — я развернул к андроиду монитор своего компьютера. — Смотри, правда, красавица? Здесь она не улыбается, но, поверь мне, улыбка у нее прекрасная.
Как-то мы шли по отделению, мимо нас сновали каталки с тяжело раненными военными. Несчастный случай на полигоне. Нужно было не столько оказать медицинскую помощь, сколько исследовать ранения, подтвердив или опровергнув версию о террористическом акте. Андроид вышагивал своей быстрой хромающей походкой и крутил головой, осматривая обрубки тел:
— Люди очень хрупкие. Созданы искусно и гармонично, но очень хрупкие. Почему?
— Ну, гармония — хрупкая штука.
Он шел некоторое время молча, повернув голову в мою сторону.
— Политическое устройство вашего мира де-юре кажется идеальным, но его постоянно сотрясают с внешней стороны военные конфликты и преступления изнутри. Гармония в разрушении?
— Я могу называть тебя отчимом?
— Лучше не стоит.
— Ты также не хочешь, чтобы я называл тебя по имени.
— Мне не нравится мое имя.
— А я бы хотел, чтобы у меня было имя. Имя — это индивидуальность. А еще я бы хотел лицо.
Однажды мы поменялись ролями. Я болтал, а он по большей части слушал. Я задержался в отделении, очень устал и проглотил свою вечернюю таблетку, сидя в кресле в кабинете. И меня прорвало. Кажется, я рассказал всю историю своей жизни. О солнечном детстве, в котором, правда, почти не было мамы, о школе, сломавшей меня, об университете, в котором я уже начал всех сторониться. О работе, о диссертации, о попытках преподавания, о том, что так и не женился, но однажды встретил женщину, почему-то оставшуюся в памяти.
— У нас была серьезная разница в возрасте, она же была студенткой, правда, на последнем курсе. Ну, а я все равно хотел завязать с преподаванием. Что она во мне нашла? Я же понимаю, каким чудаком для них всех выглядел. Для нее это было серьезно, я точно знаю. Мы даже жили вместе четыре месяца, хорошо было. Она хотела пойти в протезный бизнес, кажется…
— Почему вы расстались?
— Запах. Она говорила, что от меня все время пахнет мертвечиной. Особенно от волос. Сколько ни мойся. Не знаю, может, и сейчас пахнет, а я просто привык, — я развернул к андроиду монитор своего компьютера. — Смотри, правда, красавица? Здесь она не улыбается, но, поверь мне, улыбка у нее прекрасная.
Как-то мы шли по отделению, мимо нас сновали каталки с тяжело раненными военными. Несчастный случай на полигоне. Нужно было не столько оказать медицинскую помощь, сколько исследовать ранения, подтвердив или опровергнув версию о террористическом акте. Андроид вышагивал своей быстрой хромающей походкой и крутил головой, осматривая обрубки тел:
— Люди очень хрупкие. Созданы искусно и гармонично, но очень хрупкие. Почему?
— Ну, гармония — хрупкая штука.
Он шел некоторое время молча, повернув голову в мою сторону.
— Политическое устройство вашего мира де-юре кажется идеальным, но его постоянно сотрясают с внешней стороны военные конфликты и преступления изнутри. Гармония в разрушении?
— Не знаю, наша страна, кажется, состоит из одних только вояк и преступников.
— Например, ты не воин и не преступник.
— Ну, это как посмотреть… Я же украл тебя, присвоил муниципальную собственность, пусть и брошенную. Думаю, однажды ко мне вломятся копы и, что называется, вышибут из меня все дерьмо.
— Будет ли это правильно?
— В этом мире все неправильно, правило такое.
— Люди создали меня по своему образу и подобию, но прочным, — наконец выдал он. — И все же только впоследствии травмы я стал мыслить.
В такие моменты я не знаю, что ему ответить. После поломки он начал задавать вопросы — вот его проблема. Он еще называет это травмой! Смеяться или плакать от его слов? Я почему-то не смеюсь и не плачу. Робот пытается уяснить, что он такое, есть ли у него душа, а я не могу ему сказать, что он просто сломанный мусорщик. Наверное, мне интересно, что будет дальше.
Потом я узнал, что из морга пропало несколько тел. Я не стал спрашивать у андроида, не хотелось узнать, что он умеет лгать. Мне кажется, я разглядел свежую кровь на его бурой обшивке. Досадно, что это происходит всего за несколько дней до заветной отметки в календаре.
— Я подумываю над тем, чтобы тебя отключить.
— Меня нельзя отключить.
— Что это значит?
— Я живое существо. Меня можно только убить.
— И с чего ты взял, что ты живое существо?
— Потому что я уже умирал.
Это была одна из последних наших бесед, позже у меня появилось много хлопот. Получив зарплату, я занимался тем, что оплачивал счета, подчищал задолженности. Погруженный в свои мысли, я не заметил, разговаривал ли со мной робот в тот день. Вечером я пришел домой, повесил пальто у входа, разулся. Включил телевизор, прошел к углу, в котором помещалась кухонька. Налил в кружку воды, достал из аптечки баночку слабительного и принял одну капсулу. Уселся на кровать и стал смотреть ситком, время от времени поглядывая на потолок. Там из обнажившегося бетона торчал крюк. Он был там, когда я въехал в эту квартиру. Тогда я решил, что можно повесить на него люстру, как было в доме моего детства, но руки за столько лет так и не дошли. Актеры на экране зло подшучивали друг над другом, волнами наплывал закадровый смех. Наконец почувствовав действие капсулы, я поспешил в уборную.
Как правильно завязывать петлю, я узнал в Интернете. Это странно, при обилии висельников, прошедших через мои руки.
Выжав себя на унитазе, я включил воду в душе, вернулся в комнату, приготовил чистое белье, одежду, моток толстого эластичного кабеля. Пошел в ванную и еще минут пятнадцать простоял нагой под горячим потоком воды. Шампунь кончился, глупо. Завернув краны, почувствовал головокружение, потемнело в глазах. Сердце вдруг затрепетало в груди, и стало страшно. Потом смешно. Черные барашки перед глазами уже разбегались в разные стороны, а я все еще посмеивался, облокотившись на раковину. Потом, уже спокойный, я оделся в комнате, выключил телевизор, обработал кабель вязким и пахучим смазочным маслом, завязал по петле с двух концов, длина была рассчитана. Пододвинул кресло ближе к центру комнаты, забрался на его спинку и закрепил кабель на крюке. Захотелось вытереть руки, мокрое полотенце лежало на кровати. Глупо. Я надел петлю через голову и, когда она зашла за подбородок, с силой оттолкнулся от спинки кресла. Боль, пронзив шейную часть позвоночника, рассыпалась по всему телу, по всему миру… Кажется, петля не остановила падения, и я полетел во тьму.
Черт знает, сколько времени прошло прежде, чем я пришел в себя. И то, правду сказать, как-то не до конца. Знаете это ощущение парализованности перед пробуждением? Когда уже проснулся, но тело вроде бы продолжает спать, и ты оказываешься в нем заперт. Ты кричишь, но звука нет. И глаза не открываются, и что-то наваливается сверху, давит… Как будто какой-то бес уселся на грудь. Кажется, сейчас задохнешься… Синдром старой ведьмы. Так сказала мама, успокаивая меня, когда я прибежал к ней в слезах. Да, спустя вечность ты оживаешь. Сонный ступор случался со мной еще несколько раз в детстве, и сейчас было что-то похожее. Правда, глаза были открыты, и лежал я не на спине, впрочем, я понятия не имел, как лежу. Голова была вывернута под непонятным углом, одна щека прижалась к полу, я видел свое плечо, но не знал — правое или левое. Справа, кажется, возвышалось кресло и отбрасывало на меня тень. Я даже не мог скосить глаза, чтобы удостовериться. Не чувствовал своего дыхания, не чувствовал боли. Может быть, я все-таки умер?
Я пролежал так три дня.
Меня парализовало из-за травмы позвоночника, или же крюк, выскочив из потолка, огрел меня по голове. Чертов крюк! Я ведь не раз проверял, крепко ли он держит. Не может быть, чтобы кабель оборвался. И он слишком толстый, чтобы отрезать мне голову. Странно, если эти мысли роятся в отрезанной голове. Я пролежал на полу три дня или около того, рассудок ослабел. Течение времени стало аморфным, иногда мне казалось, что я могу переживать одну и ту же секунду тысячи раз. Три дня в комнате горел электрический свет, этот счет я уже не оплачу. Поначалу из немигающих глаз часто текли слезы, на второй или третий день перестали. Стоял оглушительный гул, иногда я различал в нем мелодию звонка на мобильном, а иногда мне слышались неразборчивые голоса и звук воды, сливаемой в унитазе. Три дня я пролежал на полу, глядя сквозь неподвижные полузакрытые веки на входную дверь.
Тени, мелькающие впереди, я заметил не сразу. А, заметив, долго не мог сфокусировать зрение. Это были люди в черной одежде. Меня что — грабят? Кто-то склонился надо мной:
— Нет, он живой, — сказала тень женским голосом.
— Вот же неудачник!
Я догадался, что меня шевелят. Женщина оттянула веки на моем правом глазу, разглядывая зрачок. На ней была полицейская куртка. Это полиция. Три дня. В отделении меня хватились, как и положено, через три дня.
— Давайте скорую. У бедняги обезвоживание и, похоже, полный паралич.
В дверях появился новый силуэт.
— Он же медик, выписал себе наркоты бы и отошел с передоза…
Полицейские не успели заметить его прежде, чем андроид сделал свои неправильные выводы. То, что произошло потом, я видел отчетливо. Полицейских было четверо. Похоже, женщина сидела рядом со мной справа на корточках, выпадая из моего поля зрения. На кровать присел коп, разглядывая полотенце и банку с маслом. Я видел его снизу только по плечи. У самой двери, прислонившись к стене, стоял полицейский, и голос еще одного слышался откуда-то слева, из ванной, возможно. Это он пошутил про наркоту. Робот схватил ближайшего к выходу копа за шею обеими руками и с невероятной легкостью отделил голову от туловища. Неуверенно шагнув в комнату, обезглавленное тело повалилось на пол, из шеи бил алый фонтан. Полицейский, что расположился на диване, отбросил банку и положил руку на кобуру. В этот миг в него, словно футбольный мяч, полетела оторванная голова. Судя по звуку головы столкнулись, коп повалился на постель, снаряд покатился по полу. Слева раздалась брань, андроид метнулся в ту сторону. Женщина-офицер выпрямилась, слышно было, как хрустнули суставы в коленях, а потом щелкнул затвор пистолета. В ванной заорал полицейский, потом я увидел его. Куртка на нем была расстегнута, на синей рубашке расползалось багровое пятно. Он не шел, просто дергался, сучил ногами, будто огромный тропический таракан, насаженный на булавку. Из живота полицейского торчали шевелящиеся ножницы, скальпель, крючки. Андроид пронес его несколько метров, потом я оглох от раскатов грома. Стряхнув тело с руки, робот приблизился к женщине вплотную. Я видел только их ноги: металлические стопы и начищенные ботинки. Вдруг ботинки оторвались от пола, мне на глаза закапала кровь. Некоторое время я ничего не слышал и не видел.