То, что Колесова – вовсе не «интуристовское обслуживание» и что Ханов никакой не «директор заповедника», в этом у Зигфрида не было сомнений с первых минут. Стоило взглянуть на армейскую выправку этого лунолицего удмурта, на его пиджак, застегнутый, как военный китель, на все пуговицы, на серый галстук, подпирающий воротник нейлоновой белой рубашки, и на черные типично армейские полуботинки – и уже не было сомнений: гэбэшник, и никак не ниже майора.
Но именно потому, что Зигфрид сразу определил в Ханове офицера КГБ, он почти без колебаний согласился ехать с ним в Затайку на лосиную охоту – он уже привык идти навстречу маленьким прихотям КГБ, поняв однажды и навсегда, что то, что удобно им, выгодно и удобно ему тоже. Разве шесть лет назад он пожалел, что не отказался от так называемой «переводчицы» Тани? Хотя с первой же минуты было ясно, что она такая же переводчица, как он солист Большого театра, да и не нужна была ему, говорящему по-русски свободно и грамотно, никакая переводчица. Но им было удобней ее, Таниными, глазами следить за каждым его шагом в Москве и на черноморских курортах, ее руками составлять ему расписание делового дня. Так что же? Зато Таня стала не только его бесплатной секретаршей, но и прекрасной бесплатной любовницей. И какой! Как жаль, что в этой промозглой Москве все время гуляют эпидемии то гонконгского, то афганского, то еще черт-те какого гриппа! А то бы они вдвоем с Таней ехали сейчас на лосиную охоту…
Зигфрид зашевелился, открыл глаза, выглянул в окно «Волги».
– Подъезжаем, – сказала Колесова с переднего сиденья, увидев, что гость проснулся. – Красиво, правда?
Было и правда красиво: вдоль дороги разлапистая тайга была накрыта пушистым снегом, слева таким же чистым, сияющим под солнцем снегом сверкала замерзшая река, а в просветах таежных сосен наперегонки с «Волгой» бежало яркое рыжее солнце. Но почему русские считают, что такие красоты есть только в России? Любой лес под Мюнхеном или в Вермонте выглядит ничуть не хуже…
За очередным поворотом примятой в снегу дорожной колеи Зигфрид увидел Затайку: на высоком берегу реки – отгороженный забором кусок леса, за забором – двухэтажный дом с дымящейся трубой. Какой-то «газик»-пикап стоит у крыльца.
Женская фигурка торопливо пробежала от дома к небольшому строению прямо на берегу реки, над этим строением тоже курилась дымом печная труба.
– Это что? Баня топится? – спросил Зигфрид, оживляясь.
– Кх-м… – неопределенно протянул Ханов. – Баня, да…
Он не любил, когда люди опережали события. Генерал Чебриков одобрил его действия, и теперь главное – выполнить все, что задумано. Этого господина Шерца ждут веселые сюрпризы. Удмуртия не ударит лицом в грязь перед Америкой.
25
На столе еды столько, сколько съесть нельзя. На просторном блюде дымилась гора горячих вареников, отдельно стояло блюдо с запеченными карпами, дальше – расстегаи с рыбой и с икрой, кулебяка с мясом, маринованные и соленые грибочки, огромный салат из свежих овощей и еще один салат – «оливье», и еще какие-то пирожки и закуски, которым Зигфрид, уже искушенный в русской кухне, не знал названий. И выпивки на столе столько, сколько ни втроем, ни вдесятером не выпить: и коньяк, и водка, и шампанское, и вина, и в простых белых бутылках – знакомый Зигфриду по поездкам в Уренгой «СПИРТ ПИТЬЕВОЙ, 96°». Но самым примечательным на даче в Затайке были не закуска и не выпивка, а три молоденькие, разбитные, черноглазые и круглолицые удмурточки – поварихи и официантки. В их глазах столько откровенного бесстыдства, что Зигфрид сразу понял – предстоит не только охота на лося. Уже в том движении, которым одна из них сняла с Зигфрида его дубленку, было больше порнографии, чем в ее явно накинутом на голое тело ситцевом и укороченном до попки халатике. «Бордель в Удмуртии», – тут же подумал про себя Зигфрид и усмехнулся мысленно: в КГБ просто мысли его читают! Не успел он подумать, и – пожалуйста, три удмурточки! Они, правда, куда старше тех неночек, которые были когда-то в Салехарде…
– Н-да! Действительно заповедник! Но за какие заслуги мне лицензию дают? – сказал он с улыбкой Ханову, как бы сразу предлагая деловой разговор бизнесмена с бизнесменом.
– Кха… Кхм… – усмехнулся в темные усы Ханов и по своей обычной манере произнес выжидательно: – Покушаем пока…
– Садитесь, садитесь… – хлопотали вокруг них три «официанточки», подставляя стулья Зигфриду, Ханову и Колесовой. Их юная удмуртская плоть выпирала из укороченных халатиков с такой силой, что, казалось, пуговички, стягивающие эти халатики на груди, вот-вот отлетят с силой пистолетного выстрела.
Глядя на этих девиц, Колесова опять вспомнила глухие слухи об оргиях в Затайке и возбудилась заинтригованно. При этом она старательно отводила глаза от Зигфрида, словно смущалась двусмысленной ситуации. Но тут Ханов налил ей в бокал не вино, не коньяк и даже не водку, а чистый спирт из бутылки с этикеткой: «СПИРТ ПИТЬЕВОЙ, 96°», и Колесова ухватила этот фужер за ножку так, словно сжала копье в руке. Все ее смущение тут же исчезло. Теперь рядом с Зигфридом сидела женщина-воин – так жестко держалась она за фужер, будто за державный жезл. «Да она просто алкоголичка», – вдруг подумал Зигфрид.
– Ну что? – повернулась к нему Колесова. – Попробуем вас на спирт, товарищ Шерц?
В ее глазах и голосе, разом осевшем до хрипоты, был вызов.
– Вера! – резким окриком, как хлыстом, одернул ее Ханов. И прибавил уже мягче, явно для гостя: – Господин Шерц к спирту не привык. Мы с ним с водочки начнем, да?
– Я начну с закуски, – решительно сказал Зигфрид.
Он немалому научился у русских за эти шесть лет, но он не любил эту русскую манеру напиваться еще до ужина, чуть ли не до первых закусок.
– Ну и мужики пошли! – усмехнулась Колесова. Теперь, когда у нее в руке был бокал со спиртом, она не боялась ни черта, ни Ханова. – Неужели даже за историческую русско-немецко-удмуртскую дружбу спирту выпить не можете?! А еще говорят, «великая Германия»! Полмира во время войны завоевали! Эх, жалко, что у нас шнапса нет!..
Зигфрид обозлился. Кажется, у этой идиотки какие-то исторические претензии к Германии. Придется поставить ее на место. Сам он никогда не придавал значения своей национальности. Рожденный в России, но будучи немцем по крови и американцем по паспорту, он считал себя гражданином мира, бизнесменом вне расовых предрассудков и политики, даже его бизнес был интернациональным. Если обращать внимание на политические игры, расовые барьеры и прочее, денег не заработаешь. Но тут…
Он протянул руку к бутылке с питьевым спиртом. Спокойно, под взглядами всех, налил себе полный фужер, затем чиркнул зажигалкой и поднес огонь к спирту сначала в своем, фужере, потом в фужере Колесовой. Оба фужера вспыхнули голубым, потрескивающим в тишине пламенем. «Сейчас я тебя проучу, сучку», – подумал с усмешкой Зигфрид, глядя прямо в изумленные глаза этой Колесовой. Подняв свой полыхающий голубым огнем фужер, он произнес:
– Я хочу сказать несколько слов. Вот уже больше десяти лет я веду дела с Советским Союзом. Конечно, как президент своей фирмы, я мог послать в Россию своего вице-президента или еще кого-нибудь. Но я всегда прилетаю сюда сам. И знаете почему? Потому что поездка в Россию – это всегда приключение! И самое замечательное в этих приключениях – русские женщины. Это всегда загадка, которую не терпится разгадать. Я хочу сейчас выпить за вас, Вера, и в вашем лице – за всех русских женщин! Надеюсь, вы не откажетесь выпить за это?
Сказав это, он поднес полыхающий голубым огнем бокал ко рту и спокойно выпил горящий спирт. Этому фокусу его научил еще при первом знакомстве главный геолог салехардского треста «Ямалнефтегазразведка» Розанов – толстый весельчак и любитель ненецких девочек. Нужно, поднеся горящий бокал ко рту, носом дышать на пламя, и тогда от силы дыхания пламя гаснет прямо у ваших губ…
«Официанточки»-удмурточки зааплодировали, а Колесова, так и не рискнув выпить горящий спирт, вдруг восхищенно чмокнула Зигфрида в щеку.
– Браво! – сказала она. – Откуда вы так хорошо говорите по-русски?
– Я родился в Саратове, на Волге… – сказал Зигфрид.
– Тогда вы вообще наш! – Она задула огонь в своем бокале и залпом выпила остатки спирта. Так она покончила со своими историческими претензиями к Германии. А Зигфрид подумал: «Вот она, уникальная способность русских женщин перестраиваться „под мужика“. Немки, шведки, француженки, а уж тем более – англичанки или американки остаются сами собой с любым мужчиной, сохраняя внутреннюю автономию, как тибетские ламы в Китае. Но русские женщины выше феминизма…»
Через двадцать минут за русско-немецко-удмуртскую дружбу, за мир во всем мире, за женщин вообще и за каждую присутствующую здесь даму в отдельности было выпито бутылки четыре чистого спирта. Колесова включила магнитофон с песнями ансамбля «АББА» и требовала, чтобы Зигфрид пил с ней на брудершафт.
Через двадцать минут за русско-немецко-удмуртскую дружбу, за мир во всем мире, за женщин вообще и за каждую присутствующую здесь даму в отдельности было выпито бутылки четыре чистого спирта. Колесова включила магнитофон с песнями ансамбля «АББА» и требовала, чтобы Зигфрид пил с ней на брудершафт.
«Просто сюрреализм какой-то, – подумал с усмешкой Зигфрид, – в сибирской тайге под шведскую музыку американский бизнесмен пьет с гэбэшниками и удмуртскими проститутками! Действительно каждая поездка в Россию – приключение!»
Он наклонился к Хагнову и сказал негромко:
– Слушай, Ханов. Не физди мне больше, что ты директор заповедника. Скажи честно, на кой хрен эта пьянка? За что мне такой почет в Удмуртии?
Однако Ханов лишь снова усмехнулся в свои черные усики.
– Я думаю, мы сейчас все в баньку пойдем, – сказал он. – Пусть нас девочки помоют…
26
Бревенчатая баня стояла у реки, и красное закатное солнце освещало всю компанию, когда они, пальто внаброску, а в руках по бутылке водки и коньяка, бежали по заснеженной тропинке от дачи к бане.
В бане, в темном предбаннике, стояли деревянные лавки, а на них – ящики с жигулевским пивом. Разогретый спиртом, хорошей закуской и бедовыми взглядами черноглазых удмурточек, Зигфрид, раздеваясь вместе со всеми в предбаннике, уже не чувствовал никакого стеснения. Все было ясно, как в борделе, только церемония тут, видимо, другая, тем все и интересно.
Быстро сбросив одежду, но все же рефлекторно прикрывая низ живота ладонями, Зигфрид шагнул вслед за Хановым в парилку. Это была не сухая парилка, как в саунах. Наоборот, одна из «официанточек» плескала здесь на раскаленные шипучие камни ковши воды и пива, и воздух был утяжелен белым и пахучим паром. Вслед за Хановым Зигфрид сразу полез на верхнюю полку парилки – и почувствовал, что хмелеет. Но хмель был веселый, воинственный. «И вообще, – подумал Зигфрид, – с верхней полки парилки на мир смотришь иными глазами!» Смешно, например, наблюдать, как, больше инстинктивно, чем сознательно, прикрывая руками грудь и пушисто-рыжеватый лобок, вошла в парилку воинственная Вера Колесова и тут же попала под ушат воды, которым плеснули на нее девчонки-«официантки». Колесова тут же забыла свою стеснительность.
А вскоре и вообще все перемешалось в парилке. Здесь стояли хохот и визг, на нижней полке девочки стегали друг друга вымоченными в пиве березовыми вениками, подбавляли парку и выскакивали в предбанник хлебнуть холодного пива. Четыре женские фигуры с округлыми линиями бедер и задниц, с подрагивающими грушами грудей то выныривали из завесы пара, то скрывались в ней, чтобы в другом месте возникнуть с очередным визгом и хохотом. Потом, сговорившись, они полезли на верхнюю полку и с тем же визгом стащили с нее Ханова и Зигфрида. Они распластали обоих мужчин на нижней лавке лицами вниз и стали хлестать их спины березовыми вениками, периодически смачивая зеленолистые эти веники в ведре с холодным пивом.
От хлестких, но не болючих, а истомительно-обжигающих ударов этих веников тело становилось словно легче в весе, а от запахов березовых листьев, пива и от женских рук, пробегающих по мокрому телу, было приятно и, словно на взлете, кружило голову. И когда, отдавшись этому кайфу, Зигфрид воспарил над миром и душой и телом, чьи-то руки перевернули его с живота на спину, и обжигающе-знобящий веник зачастил своими трепещущими листьями по его груди, плечам, животу и по ногам, отчего Зигфрид ощутил необыкновенно резкий и мощный всплеск желания. Даже не открывая глаз, только по голосам и хохоту вокруг, он понял, что того же они добились от Ханова.
Дальнейшее было подобно карусели: три черноволосые удмуртские амазонки и одна русская блондинка поочередно седлали мужчин, не задерживаясь ни на одном дольше минуты, но успевая за эту минуту продемонстрировать разницу и темперамента, и опыта. От этой карусели ощущений душа Зигфрида взвилась уже в космическую высь, а из тела вместе с дыханием исходили стоны. Затем Вера Колесова, встав на колени, обмыла его подрагивающую от нетерпения плоть все тем же питьевым спиртом и с ритуальной торжественностью в строгих голубых глазах медленно склонила голову к этой теперь стерильно чистой плоти и стала поглощать ее. Зигфрид обмирал – он ясно почувствовал, что теперь и тело его устремилось вверх – вдогонку за витающей в космосе душой…
Через два часа Зигфрид и Ханов продолжали трапезу за обильным столом. «Официантки» подали запеченного целиком молочного поросенка. Зигфриду казалось, что он может съесть и целого борова.
– Не слышны в саду даже шорохи… – вдруг запел он с такой непосредственностью, словно мотив этой популярной советской песни только что сам родился в его душе. – Все здесь замерло до утра…
– Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера… – тут же подхватили Ханов, «официантки» и Колесова.
И они еще долго пели в этот вечер. Пели и пили, и снова пели, словно не было меж ними греха и, как пишут в газете «Правда», «ожесточенной борьбы двух идеологий»…
Когда Ханов провожал Зигфрида наверх, в его комнату, Зигфрид сказал ему с хмельной безмятежностью:
– Знаешь, старик! Даже если ты гэбэшник и сфотографировал в бане все эти художества, чтобы потом меня шантажировать, я не жалею! Это было клево.
Ханов только молча усмехался в свои черные усы: он ничего не фотографировал и не собирался ничем шантажировать Зигфрида. Он честно развлекал гостя, и завтра их действительно ждала охота на лося, а вечером – новое застолье и очередная пьянка, и так – до сигнала из Москвы, по которому Зигфрида можно будет выпустить из этой веселой клетки. Все шло хорошо, точно по плану, и Ханов уже полюбил этого покладистого американца, как какой-нибудь естествоиспытатель любит своего подопытного зверька…
Оставшись один в своей комнате, Зигфрид вытащил из чемодана ночную пижаму и маленький, но мощный транзисторный «Грюндиг»: из любой части света Зигфрид должен был каждую ночь перед сном слышать курс акций на Нью-Йоркской, Лондонской и Гамбургской биржах и другие экономические и политические новости. Иначе он не мог уснуть. Улегшись, он включил приемник, и первое, что услышал, – голос русского диктора:
«Прослушайте сводку погоды. На всей территории Сибири, от Урала до Иркутска, второй день стоит ясная безветренная погода. Температура сегодня была: в Свердловске – минус 27 градусов, в Тюмени – 32 градуса, в Уренгое – 37 градусов, в Салехарде – 39 градусов мороза. Синоптики обещают, что завтра в Сибири удержится ясная, безоблачная погода, местами возможна легкая метель. Теперь передаем легкую музыку для покорителей Крайнего Севера».
«А нам не страшен ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты! – грянул тут же бодрый комсомольский голос. – А мы ребята, а мы ребята семидесятой широты!!!»
Зигфрид выключил радио. Весь хмель и прочие радости этого вечера отлетели от него мгновенно, и все тело отяжелело страхом. Значит, они наврали про непогоду в Тюмени. Значит, его сняли с самолета и увезли в этот заповедник нарочно для того, чтобы…
Ледяное подозрение вдруг сковало сердце. Конечно, КГБ хочет отнять его проценты! 17 декабря, когда Международная экспертная комиссия подпишет акт о готовности газопровода, западноевропейские банки выплатят русским 9 миллиардов долларов, из которых комиссионные Зигфрида составляют 225 миллионов. Но одно дело – щедро пообещать 2,5 процента, а другое – отдать 225 миллионов. Зигфрид не первый год в бизнесе, он-то знает, как неохота расставаться с деньгами. А русские любят деньги, особенно – валюту! Он нужен был русским раньше, чтобы вытянуть у немецких и французских банков этот гигантский заем – 18 миллиардов! Даже под гарантии французского и западногерманского правительств этот заем не так-то легко было выбить, черт возьми! И гарантии эти тоже не сами собой с неба упали! Хоть он и не знает подробностей и нет у него в руках никаких фактов, но он хорошо чувствовал, что кто-то в высших правительственных сферах Германии и Франции здорово ему подыгрывал в этой игре, или, как говорят русские блатные, кто-то там очень «тянул мазу» за СССР. Потом, правда, французы спохватились, и прошлым летом Миттеран вдруг выгнал из Франции чуть не сотню советских дипломатов-шпионов.
Но получить у банков согласие дать Советам заем – это еще не все, деньги-то текли порциями каждые два-три месяца по мере строительства газопровода, и каждый раз очередная выплата зависала в воздухе, потому что русские, что ни день, дестабилизировали международную ситуацию: то Афганистан, то Польша, то покушение на папу римского, то ссылка Нобелевского лауреата Андрея Сахарова в Горький, то зеки на стройках газопровода, то корейский авиалайнер! И каждый раз – мировая шумиха в прессе, банки нервничают и хотят остановить выплату очередной порции займа…