Мы победили, мы покорили тундру, и нам есть теперь чем украсить праздничный стол!..
Но сегодня вся эта праздничная суета исчезла из Салехарда. Город был как в осаде – только вооруженные милицейские патрули, гусеничные вездеходы и… ненецкая детвора. Поскольку русские учителя и воспитатели интернатов не вышли на работу, дети безбоязненно шастали по центральным улицам, катались на санках, запряженных собаками, а некоторые даже цеплялись металлическими крючьями за вездеходы и с хохотом катили за ними по скользкой мостовой. 16-17-летние ненецкие подростки разгуливали по улицам в празднично нарядных малицах и кисах, осмеивая по-ненецки милицейские патрули и гэбэшные вездеходы. Что они говорили – почти никто из русских не понимал, но жесты их были красноречивы – при приближении патруля или вездехода они словно бы ненароком вынимали из висящих на поясе ножен красивые ножи с костяными рукоятками (неизменная принадлежность ненецкой национальной экипировки) и делали вид, что пробуют рукой острие – хорошо ли оно отточено. Конечно, надписи вроде «Русские – вон из тундры!» и «Духи тундры за нас!», а также кровоточащие мужские члены, пририсованные на праздничных плакатах, – это их работа…
Кавалькада машин остановилась у гостиницы «Север» – трехэтажного здания со свежепокрашенным к приезду европейских гостей фасадом и огромным фанерным транспарантом с алыми буквами:
«ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»
Шатунов вместе со мной вышел из машины, и мы вошли в гостиницу. Посреди пустого вестибюля в креслах сидели и играли в карты майор Оруджев и патрульный милицейский наряд – молоденький лейтенант милиции и два дружинника. У ног Оруджева дремали две привезенные из лагеря караульно-разыскные собаки.
Увидев Шатунова, милицейский наряд и майор Оруджев испуганно вскочили. Молоденький лейтенантик громко отрапортовал:
– Товарищ майор! Разрешите доложить! На вверенном мне объекте все спокойно, происшествий нет!
Шатунов хмуро кивнул на пустую стойку администратора:
– А где администратор гостиницы?
– Служащие гостиницы на работу не вышли, товарищ майор, – доложил лейтенантик и добавил с улыбкой: – По домам сидят, забаррикадировались, товарищ майор. Духов боятся.
– Та-ак… – проговорил Шатунов. – А кто, по-твоему будет здесь военное начальство расселять? Пушкин? Живо вызови вездеход и – в объезд по домам! Чтобы через полчаса все были на местах! И во всех номерах чтобы белье было чистое! Здесь будет штаб дивизии, ты понял?
– Так точно, товарищ майор. Разрешите исполнять?
– Исполняй. – Шатунов проводил взглядом выскочивших из гостиницы милиционеров и повернулся к Оруджеву. Тот все это время стоял перед ним по стойке «смирно». – А ты почему не уехал? Тебе в лагере надо быть, а то у тебя там вообще все зеки разбегутся!
– Солярки нет, товарищ майор, – сказал Оруджев. – Ехать не на чем. Нас ни транспортная база КГБ, ни милиция не заправляют – на нас нет разнарядки. Мне даже мясо для собак не дают. Второй день собаки не кормлены.
– Не заработали твои собаки на мясо, вот и все! – сказал Шатунов. – Ладно, пока они будут собирать работников гостиницы, посидишь тут, поохраняешь. А потом я прикажу – дадут тебе солярку. И чтоб с глаз моих долой, в ту же минуту понял?
– Слушаюсь, товарищ майор.
Шатунов вздохнул, обвел взглядом вестибюль гостиницы и молча вышел. Его «Волга» тут же умчалась в аэропорт встречать десантную дивизию, а мы с Оруджевым остались в гостинице одни. Я стала подниматься по лестнице на второй этаж. Даже спиной чувствовала на себе собачье-просительный взгляд Оруджева. Один мой жест, один поворот головы – и он бы взлетел по лестнице в мой номер. Но я не оглянулась. Все, что было между нами всего три дня назад в лагере № РС-549, там и осталось – на соломенном матраце в комнате для свиданий заключенных с их близкими родственниками. Но там был один Оруджев, а здесь – совсем другой. Пусть и за то, что было, скажет спасибо…
Я поднялась к себе в номер и на всякий случай дважды повернула ключ в замке. Не было сил принять ванну, я стряхнула с ног валенки, сбросила овчинный полушубок, стянула меховой комбинезон и плюхнулась в постель. Последнее, что я слышала, – тяжелый авиационный гул где-то в стороне, над Обью.
30
БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ
Военной спецсвязью
Министру обороны СССР, члену Политбюро ЦК КПСС маршалу Дмитрию Устинову
от командира авиадесантной дивизии имени Октябрьской революции генерала В. Гринько
Согласно Вашему приказу сегодня, 12 декабря 1983 года, в 16.30 авиадесантная дивизия имени Октябрьской революции в составе трех десантных полков, двух отдельных бронетранспортных батальонов и Девяти вертолетных эскадрилий высадилась в аэропорту г. Салехарда.
Разобравшись в оперативной обстановке, я принял решение: окружить город кольцом имеющихся в моём распоряжении воинских сил и, постепенно сужая это кольцо, войти в город и обыскать каждый дом, оставив за городской чертой заградительные патрули и вертолеты-наблюдатели.
Выполняя это боевое задание, дивизия закончила операцию к моменту прилета из Тюмени первого секретаря Тюменского обкома партии тов. Богомятова и сопровождающих его лиц, т.е. к 20 ч 40 мин местного времени.
В результате проведенной операции арестованы:
– 42 спекулянта фруктами – все лица кавказского происхождения, находящиеся в Салехарде с целью продажи по спекулятивным ценам привезенных с Кавказа овощей и фруктов;
– 39 подростков в возрасте от 14 до 18 лет – все лица ненецкого происхождения, позволявших себе насмешки над проводимой операцией и другие антирусские выходки;
– 132 проститутки, проживающие в Салехарде без прописки;
– 7 лиц татарского происхождения, внешне пoxожие на одного из разыскиваемых преступников, а именно Т. Залоева (все семь выпущены на свободу после тщательной проверки милицией).
НЕСМОТРЯ НА ВСЮ ТЩАТЕЛЬНОСТЬ ПРОВЕДЕННОЙ ОПЕРАЦИИ, ПРЕСТУПНИКИ-УБИЙЦЫ В Г. САЛЕХАРДЕ НЕ ОБНАРУЖЕНЫ.
Совместно с прибывшим из Тюмени партийным руководством области, а также при участии руководителей местных органов КГБ, милиции и уголовного розыска приступаем к разработке операций по более широкому охвату Ямало-Ненецкого округа.
Генерал В. Гринько
Салехард, Штаб дивизии в гостинице «Север»
12 декабря 1983 г., 21 час 30 мин.
31
Поспать мне удалось ровно три часа, а потом гостиница наполнилась грохотом армейских сапог и голосами военных команд – в гостинице начал размещаться штаб прилетевшей десантной дивизии.
Поднявшись с постели, я вытащила из рюкзака хромовые сапожки, серую форменную юбку, офицерскую рубашку с галстуком и свой китель с погонами старшего лейтенанта милиции. Отутюжить их было негде, но, если слегка смочить морщины ткани водой, то на моей далеко не самой худшей в мире фигуре китель и юбка сядут в обтяжку, и все будет о'кей.
Я огляделась, подвела глаза, еще раз осмотрела себя в зеркале и спустилась вниз, в вестибюль.
Еще недавно пустой и тихий, он был теперь заполнен гулом мужских голосов, треском раций, державших непрерывную связь с кружащими над городом вертолетами, беготней вестовых и особым, чисто армейским запахом – сложной смесью мужского пота, кирзовых солдатских сапог, махорки и скрипучей кожи офицерских портупей.
В глубине вестибюля офицеры милиции и КГБ допрашивали арестованных грузинских и армянских спекулянтов фруктами, проституток, ненецких подростков, а также татар, похожих и не похожих на Залоева. Многие ненецкие подростки демонстративно отказывались говорить со следователями по-русски.
Ощущая на себе заинтересованные взгляды офицеров-Десантников – не зря я все-таки надела парадную форму! – я прошла через весь вестибюль к столу майора Зотова, козырнула:
– Следователь Ковина явилась в ваше распоряжение.
– Выспалась? – спросил он и, не дожидаясь моего ответа, посмотрел на четырех арестованных подростков – трех парней и девушку. Они стояли перед его столом, сузив свои и без того узкие глазки, бледные, набычившиеся. – Кто писал На стенах «Русские – вон из тундры»? – спросил их Зотов по-русски.
Ответом было молчание, Я перевела вопрос на ненецкий – за четыре года работы на Ямале я волей-неволей освоила этот довольно простой язык, хотя, честно говоря, так ни разу и не открыла подаренные мне когда-то Худей Вэноканом «Ненецкие сказки и былины».
– Ты думаешь, они не понимают по-русски? – усмехнулся Зотов. – Надписи-то русские, без ошибок. – И снова обратился к парням: – А зачем ножи понадевали?
Молчание. Я снова перевела вопрос.
– Ненцы всегда с ножами ходили, – ответил мне по-ненецки старший из парней. – Ненец без ножа не может в тундре, однако.
Ответом было молчание, Я перевела вопрос на ненецкий – за четыре года работы на Ямале я волей-неволей освоила этот довольно простой язык, хотя, честно говоря, так ни разу и не открыла подаренные мне когда-то Худей Вэноканом «Ненецкие сказки и былины».
– Ты думаешь, они не понимают по-русски? – усмехнулся Зотов. – Надписи-то русские, без ошибок. – И снова обратился к парням: – А зачем ножи понадевали?
Молчание. Я снова перевела вопрос.
– Ненцы всегда с ножами ходили, – ответил мне по-ненецки старший из парней. – Ненец без ножа не может в тундре, однако.
Зотов прекрасно понял ответ по-ненецки, но спросил все же по-русски:
– Здесь не тундра, однако. Здесь город. Зачем тебе нож в городе?
Молчание.
– Русские тебя из тундры в интернат привезли, грамоте научили, электрический свет дали, – сказал Зотов. – Чем тебе русские не нравятся? Я, например.
– Русские свет дали, а тундру отняли, однако, – усмехнулся самый младший, ему было лет 14.
– Они меня из тундры украли, привезли в интернат, в комсомол, а потом секретарь комсомола хотел меня в кабинете изнасиловать, – сказала девчонка, ей было лет 16, не больше.
В этом заявлении не было для нас ничего необычного. Каждую осень, перед началом нового учебного года, работники окружного отдела народного образования летят на вертолетах к ненцам, пасущим оленей в самых северных, у Ледовитого океана, тундрах, собирают детей в интернаты. Ненцы ни в какую не хотят отдавать подростков старше восьми – десяти лет: они лучшие помощники и в оленеводстве, и в домашнем хозяйстве. Любой десятилетний ненчонок знает, как заарканить дикого оленя, как принимать отел у важенок, как найти в тундре сбежавшего оленя и массу прочего. Тогда работники отдела народного образования применяют простой, испытанный годами способ: спаивают упрямых родителей – и отца, и мать – водкой. А потом за дополнительные бутылки водки выменивают детей – по бутылке за подростка. Этих подростков свозят в интернаты Салехарда, Надыма и Уренгоя, и там местное комсомольское, а подчас и некомсомольское руководство позволяет себе порой баловство с юными неночками. Конечно, с точки зрения закона и 16-летняя ненка формально считается несовершеннолетней, но, с другой стороны, разве не сами ненцы выдают своих дочерей замуж в 13, а то и в 11 лет?! Вообще переспать с ненкой – до сравнительно недавнего времени у наших мужиков с этим не было никаких трудностей. Любой бывалый сибиряк расскажет вам о ненецком ритуале гостеприимства: русскому гостю, остающемуся на ночь в ненецком чуме, хозяин сам подкладывал в постель свою жену – угощал. И даже оскорблялся, если «угощение» было отвергнуто. И еще каких-нибудь пятнадцать – двадцать лет назад женщины в ненецких становищах, увидев в небе вертолет русских геологов, выбегали ему навстречу с радостными криками: «Люча[8] прилетели! Жениться будем!..»
Но за последние годы ситуация стала меняться. То ли выросло новое поколение более-менее грамотных ненцев, то ли спрос на женщин неимоверно возрос в связи с притоком в Заполярье сотен тысяч холостых мужчин, и ненецкие девчонки узнали себе цену, а скорее, и то и другое вместе – и вот некоторые юные ненки из школ-интернатов перестали быть безотказными. Больше того! В нашем Уренгойском городском суде уже несколько раз даже разбирались иски на алименты несовершеннолетних ненецких мамаш к местным геологам и инженерам!..
Я взглянула на Зотова. Интересно, как он будет реагировать на заявление этой 16-летней ненки? Наверно, в другое время он тут же стал бы выяснять фамилию того распутного секретаря комитета комсомола, который пробовал соблазнить ее в своем кабинете. Но сейчас Зотов только устало махнул рукой:
– Ладно, пусть идут. Запиши ее фамилию, потом разберемся…
Я записала к себе в блокнот: «Аюни Ладукай, 16 лет, 8-й класс школы-интерната № 3, улица Гагарина, 9».
32
Все смолкло, когда в гостиницу вошел Богомятов. Черт возьми, все-таки лица руководителей нашей партии стали здорово меняться за последние годы. Разве можно сравнить лица Андропова, Алиева, Горячева с теми, кто был в Политбюро раньше?! Если сделать фоторобот типичного члена наших старых правительств, то есть сложить воедино лица Хрущева, Брежнева, Подгорного, Булганина и прочих, чьи портреты сопровождают меня с первой минуты моего появления на свет, то получится сытое, румянощекое, с двойным подбородком лицо, а глаза будут начисто лишены печати интеллекта, романтики или хотя бы элементарной воли. Помню, когда мне было лет 12–13, меня это очень огорчало. Мне хотелось, чтобы нашей страной, прокладывающей всему миру дорогу в светлое будущее, управляли красивые молодые мужчины – например, как киноартист Вячеслав Тихонов, который сыграл князя Болконского в «Войне и мире».
Первый секретарь Тюменского областного комитета партии Богомятов не был похож ни на князя, ни на киноартиста. Но это явно был человек новой, нашей формации. То есть старше меня, конечно, пятидесятилетний, но уже не с хрущевско-брежневской расползшейся физиономией, а с умным, волевым, даже жестким лицом толкового руководителя. И одет он был не в коверкотово-стандартное пальто, а в современную, ладную, по фигуре, дубленку. Стремительной походкой он и его свита – руководители Тюменского областного управления КГБ и милиции – прошли через вестибюль и поднялись в номер-люкс командира авиадесантной дивизии генерала Гринько. Там секретарь Ямало-Ненецкого окружного комитета партии Рогов, майор Шатунов и полковник Синий должны были доложить Богомятову сложившуюся в Салехарде обстановку. Нас, простых следователей, включая Зотова, на это совещание, конечно, не пригласили.
Но я не успела почувствовать ни укола самолюбия, ни огорчения – в гостиницу вошел Расим Салахов – человек-легенда, геолог, который 22 года назад первым нашел нефть в Западной Сибири. Расим Салахов – это отдельная страница в моей биографии, и я бы сказала – особая страница. Теперь о нем снимают кинофильмы и пишут пьесы, теперь он начальник треста «Главтюменьнефтегаз», лауреат Ленинской премии и Герой Социалистического Труда. Но еще восемь лет назад, когда я приехала в Тюменскую область на свою первую студенческую практику, он был лишь начальником одной из геологических экспедиций. Тогда у нас с ним дело чуть не дошло до постели только потому, что я была молоденькой 18-летней дурой, девственницей, которая трясется над своей невинностью. Но я до сих пор помню, как на таежной поляне над Иртышом, где воздух был тягучим от жаркого летнего зноя и таежных цветов, Салахов с кавказской горячностью укрывал меня своим телом, а я, судорожно сжимая ноги, стыдливо шептала: «Только не туда! Только не туда, прошу вас!..»
Конечно, если бы я выросла где-нибудь в Москве или в Париже, у меня, наверно, не было бы этого идиотского стопора – во всяком случае, в 18 лет его бы уже не было. Но, проучившись в МГУ лишь первый год, я все еще была провинциальной воронежской девушкой с крепкими ногами волейболистки, и он, Салахов, не вошел «туда», чего я не могу простить ему, кажется, до сих пор. А все остальное меж нами было, больше того – я сама тогда умирала от желания.
Салахов смеялся над моей «дурью» и, возможно, чтобы отвлечься от очередного приступа желания, рассказывал мне историю открытия тюменской нефти и газа.
В горячечности тех белых летних ночей, в путанице мыслей и желания я почти не слышала его и ничего не запоминала, кроме отдельных урывков его 20-летних приключений в дикой сибирской тайге и ненецкой тундре. Кажется, еще в 30-е годы знаменитый геолог академик Губкин предсказал наличие нефти в Сибири. По каким-то идентичностям в строении Западно-Сибирской платформы с другими нефтеносными районами мира он вычислил, что в сибирской тайге должна быть нефть. Но где? В каком месте вести поиски? Этого академик не знал. А Сибирь огромна, один только Ямало-Ненецкий национальный округ по площади больше Франции. Правда, Салехард – не Париж, а тайга и тундра – не Булонский лес с гаревыми дорожками. Тридцать лет геологические партии бродили по непроходимой тундре, тонули в летних болотах и замерзали в полярной ночи. Тридцать лет государство выбрасывало деньги на разведывательное бурение скважин, которые не давали ничего, кроме опровержения теории знаменитого академика. Среди этих геологов-неудачников был молодой, двадцатитрехлетний геолог из Баку – Расим Салахов. На своем кауром жеребце Казбеке он кочевал по тайге и тундре, кормил гнус своей молодой кровью, проваливался в болотах, дрался с рабочими – бывшими уголовниками (а кто еще работал тогда подсобными рабочими в таежных экспедициях?!) и с упрямством истинного кавказца «выбивал» в Москве новые деньги для новых экспедиций.
Но в 1960 году всему этому пришел конец. Министерство геологии закрыло поиски нефти в Сибири по причине полной бесперспективности. Последние энтузиасты-геологи покидали тайгу.