В сущности, Карла вовсе не был уверен в том, что в убийстве старого кладовщика виноват лично он. Ну, подумаешь, наподдал разок-другой ботинком под ребра... Евреи - народ живучий, их и ломом не разу зашибешь.
Однако, некоторые ребята в погонах полагали иначе. Так что, пойди теперь, доказывай, что ты не верблюд, когда тебя уже и в зоопарк засунули, и табличку на клетке повесили, и даже соломки дали. Поэтому, во время задушевной беседы с куратором из "конторы", Ян Карлович не отрицал ничего.
Ты кашу заварил? - хмурил брови тогда ещё подполковник Бойко.
Ага, - пустил слюни Карла.
И перестарался?
Переборщил немного...
И что теперь с тобой делать прикажешь?
Может, отпустите вы меня, товарищ начальник, а? Ведь верой и правдой, столько лет... столько зим. Для общего дела ведь старался - сами же просили Витька подставить... Хотел как лучше!
Сработало. Отпустили. И даже с документами на выезд помогли.
Вот Карла и ушел. В дураках ему оставаться было не с руки, изворотливый ум, смекалка и развитый великолепно инстинкт самосохранения не позволяли.
Ясно же, что это сегодня товарищ начальник добрый. А завтра? Переменится что-нибудь где-нибудь наверху - и все, пожалуйте бриться! Достанут, откуда угодно...
Нет уж! Нырять, так нырять, - усмехнулся Карла наивности "куратора", и на всякий случай сварганил себе заграничный паспорт на чужое имя.
Разумеется, ни в какую Аргентину он не собирался. Нечего ему там было делать.
А собрался Ян Карлович поступить намного хитрее. И махнуть из Швеции не в Америку или на Гавайи, куда все обычно стремятся, а общедоступную, бестолковую Польшу. К двоюродной тетке с непроизносимой девичьей фамилией, о существовании которой не могла знать ни одна спецслужба.
В последний раз Россию тетушка видела осенью сорок второго года, когда фашистские оккупанты запихнули её, совсем ещё маленькую девочку, в поезд, и отправили батрачить на поля фатерланда. Однако, по назначению эшелон с малолетними узниками так и не прибыл - польские партизаны что-то там в суматохе войны перепутали, и пустили его под откос вместо вражеской живой силы и техники.
Тетушка выжила чудом. Не помня себя выбралась из-под горящих обломков, и после долгих скитаний попала на двор к местным жителям, которые её приютили. Со временем она подросла, напрочь забыла русский язык, после войны вышла замуж и осела в старинном городе Кракове. Мужем её, по странной прихоти судьбы, оказался бывший советский военнопленный, послуживший во время оккупации Польши полицаем - дальний родственник Яна Карловича, так сказать, "нашему забору двоюродный плетень". На Родине он считался геройски погибшим в бою, и по вполне понятным причинам не горел желанием сообщать о себе компетентным органам ни в суровые сталинские годы, ни при развитом социализме эпохи товарища Брежнева.
... Карла замедлил шаг и остановился напротив витрины какого-то магазинчика. Мысли в его голове совершенно перепутались, сплелись в клубок, как несвежая собачья шерсть, и перестали слушаться. Ян Карлович очень устал за последние месяцы. Он даже подумал, что Паше Ройтману сейчас можно бы позавидовать - ну, какой с дурака спрос...
Я извиняюсь! Не подскажете ли...
Что? Что такое?
Не подскажете, как на Второй Муринский пройти?
Перед Яном Карловичем стоял и вежливо улыбался невзрачный мужчина средних лет.
Видок у него был не ахти: помятые, обвисшие брючата, потрепанные штиблеты, в руке - старомодный дермантиновый портфель времен застоя.
Вы на нем стоите, - довольно сухо ответил Ян Карлович.
Не может быть, - удивился мужчина. - Это же проспект Шверника?
Был - Шверника, стал Второй Муринский. Переименовали.
Надо же... прямо, все вверх тормашками. Сегодня так, завтра - эдак... Свихнулись там, наверху! Уж лучше бы беспризорникам помогали.
Кому? - Не сразу понял Ян Карлович. - При чем тут беспризорники?
Ну как это - при чем? Можно сказать, будущее страны, наше будущее...
А тебе-то до них какое дело? - Карла неожиданно для самого себя перешел в разговоре с собеседником на презрительное "ты". - До страны? До будущего этого сраного - какое тебе дело?
Собеседник даже не возмутился:
Помилуйте, я же не посторонний какой-нибудь... не малаец, не скандинав. Я родился здесь, я здесь живу. Здесь все предки мои похоронены, в конце концов! Должно же быть у нас, у русских, чувство собственного достоинства? Честь, совесть?
Совесть? - Повторил зачем-то Ян Карлович. - Совесть...
Он уставился невидящим взглядом на витрину, за стеклом которой слащавая девица - манекен призывала прохожих потратиться на дешевую бижутерию и китайские фотоаппараты:
Где ты видел-то её, людскую совесть? Обираем друг друга на каждом шагу, всякую дрянь втридорога втюхиваем... Шмотки сплошь бракованные, продукты - тухлятина, лекарства дрянь, даже презервативы с дырками! Где она, совесть?
Ответа Ян Карлович не дождался. Незнакомец исчез, будто и не было его - ни "спасибо" за подсказку, ни "до свидания"...
Ну? - Неожиданно для самого себя Карла выкрикнул это громко, на всю улицу. - Ну, что? Ур-роды моральные! Где она прячется, совесть нации? Шкурники, мать вашу... лишь бы брюхо набить, денег побольше нахапать - и за бугор. А остальное - зарасти говном! Ни морали, ни идеалов, но все туда же... Совесть? Нет её у меня! Кончилась. Ясно вам? Нету! Я такой же, как все, понятно?
Карла шагнул к шарахнувшимся по сторонам прохожим, вывернул наизнанку карманы, рванул рубаху, и пуще прежнего заорал:
Смейтесь, сволочи! Развлекайтесь! Добро пожаловать на душевный стриптиз...
Глава 3.
Сначала он служил в войсках Фридриха II Великого, а уж после был пленен и назначен лакеем к самому генерал-фельдмаршалу Апраксину...
Круто заливаешь, Петрович!
Ничего я не заливаю, Борюсик, - снисходительно усмехнулся рассказчик. - Говорю, как было. Значит, а к двадцати годам высочайшим соизволением за усердие и смекалку зачислили его в Киевский мушкетерский полк.
Мужики, давайте работать! - вмешался в разговор третий собеседник. Не ровен час нагрянут, а проходов толковых нет, тумбы не установлены и края...
Погоди, Славик, - отмахнулся Петрович. - Успеем. Дай я сперва растолкую этому сермяге насчет своих родовых корней, чтобы он, пролетарий потомственный, слюной захлебнулся.
Да я чего? - Пожал плечами Славик. - Я же за всех пекусь. Не понравится заказчику - и плакали наши башли.
Ладно, все правильно, - согласился Борюсик. - Но пусть уж Петрович наш потешится на старости лет. Слышишь, Петрович? Ври давай дальше про свое благородное происхождение.
Я не вру! Я как было рассказываю... Имя пращура моего - Михель. А так как у
Апраксина второго лакея так же звали, то к моему прицепилось прозвище Маленький, по-немецки "кляйн". Отсюда и пошла фамилия Кляйнмихель.
А ты при чем? У тебя-то фамилия Малмишин.
Эх, ты, - покачал головой Петрович. - Деревня... Малмишин - это же на российский манер фамилия Коляйнмихель! Так сказать, вольный перевод. Дед мой после революции переименовался, от греха подальше. Отец его, прадед мой, при Николае Первом большим вельможей был, графом. Его при дворе за глаза даже "Великим визирем" прозвали. Ох, говорят, и крут был! Генералы трепетали... Один раз даже митрополиту по репе засадил.
Как это? - Смутился немного верующий Славик.
Очень просто. Кулачищем - да в нос! Шуму было на весь Петербург. Еле замяли.
Ну, Петрович, все! - Не выдержал Борис. - Надоело. Я, конечно, понимаю - все теперь в графья лезут, на крайний случай - в простые дворяне. Но сейчас, ваше сиятельство, работать надо! Вот гости прикатят, плеснут тебе водочки, помидорчика маринованного поднесути - и трави им байки, сколько угодно.
Согласен, - отозвался вместо Петровича Слава. - Борис, как ты думаешь, песка хватит?
Хватит. Гора приличная, не то, что две - пять могил затрамбовать можно.
... С восточной стороны Южного кладбища покой мертвецов тревожит аэропорт Пулково.
С западной, прямо после шоссе, начинаются сельскохозяйственные угодья и вонючие котлованы городской свалки. В небе над свалкой парят грязно-белые чайки, а над аэропортом - серебристые самолеты. А ну, как хрястнется какой-нибудь авиалайнер об землю? И ходить далеко не надо. Все здесь, рядышком: пассажиров на кладбище, металлические обломки на свалку. Сплошное удобство обслуживания и полная гармония.
Трое могильщиков закончили перекур и вновь принялись за дело. Ямы выкопал, конечно, эскаватор, но такую тонкую, ответственную работу, как выравнивание краев приходилось делать вручную.
Покойничков привезут с минуты на минуту. И не простых. Судя по всему, при жизни они большими авторитетами считались, вопросы решали серьезные, достигали чего-то, проигрывали, побеждали... А конец - вот он. Для всех один. И равняй края могилы, не ровняй - самому покойнику, честно говоря, без разницы.
Чтобы все было, как положено, чинно, благородно, не ему надо. А тем, кто за гробом идет, оплакивает и в последний путь провожает. Тем, кто в долгу. Тем, кто не доглядел, не уберег, не долюбил. Для них и камень с души, и слезы - все едино, все в его могилу...
Чтобы все было, как положено, чинно, благородно, не ему надо. А тем, кто за гробом идет, оплакивает и в последний путь провожает. Тем, кто в долгу. Тем, кто не доглядел, не уберег, не долюбил. Для них и камень с души, и слезы - все едино, все в его могилу...
Кажись, прутся, - заметил Петрович, приглядываясь поверх оградок к дальнему концу кладбищенской аллеи. - Ишь, сколько народу-то!
Назвать появившуюся из-за поворота похоронную процессию просто большим или даже очень большим скоплением людей значило не сказать ничего. Под душераздирающие рыдания и всхлипы полного оркестра к свежевырытым могилам приближался широкий и бесконечный людской поток, сопоставимый по масштабам и организованности разве что только с майскими демонстрациями периода застоя.
Впереди всех шел поп, постоянно "обслуживающий" у братвы подобные мероприятия, за ним дьякон с кадилом и служка с текстами. Потом два мальчика, облаченные во все черное и бережно несущие перед собой широкоформатные, траурные, в позолоченных рамах, портреты усопших. Затем уже появились гробы, после которых, на почтительном расстоянии, брели, рыдая, немногочисленные родственники, многочисленные друзья, соратники с печальными лицами, соболезнующие знакомцы и приглашенные, равнодушные зеваки и случайно прибившиеся к процессии бомжи.
По мере приближения к месту захоронения людской поток увеличивался и разрастался, постепенно заполняя все окружающее пространство.
Говорят, какого-то князя хоронят. И барона, - переговаривались те, кто случайно попал на кладбище. - Вроде, приехали обратно в Россию из-за бугра, и от счастья того... преставились.
Глупости! Бывший первый секретарь обкома, забыл фамилию, в автомобильную катастрофу попал, вместе с водителем своим.
А откуда роскошь такая?
Ну, сумели люди скопить на черный день.
Вот, сволочи, прости Господи!
Конечно, золото партии...
Аи я давеча слышала, - подала голос маленькая бабушка в платочке, что хоронят бандюков-душегубов. Самых, что ни на есть, главных по всей России.
Точно! Писали в газете. Два вора в законе...
Стыдно, граждане, - упрекнули из толпы. - Стыдно ведь напраслину-то на усопших возводить. Грех это!
А чего такого?
Вы что, не видите, сколько народу пришло в милицейской форме? Полковники разные, майоры, даже один генерал. И сюда в сопровождении машин с мигалками приехали.
Точно. Сам видел. С чего бы это менты к бандитам на похороны пошли?
Наверное, общественный порядок охраняют.
Ага, как же! С цветами, с венками...
Я думаю, министров каких-нибудь хоронят. Или депутатов.
Может, и так... Пойди теперь, разберись, кто ворюга, а кто в правительстве заседает.
Они друг друга стоят - и те, и эти!
Оркестр тем временем смолк. Гробы установили на специально смонтированные тумбы, сняли крышки - и родственники зарыдали в голос, как по команде.
Бандитский батюшка зашелся в молитве. Добросовестно отчитав все, что положено, он замолк и прислушался к воцарившейся окрест тишине... а потом вдруг чихнул так, что стайка ворон на окрестных деревьях стремительно взмыла под облака.
Присутствующие заволновались, но в конце концов посчитали происшедшее добрым знаком. Вновь всхлипнул оркестр, затянула что-то ведущая скрипка...
Можно прощаться.
Народ, выстроившись в колонну по одному, потянулся к покойникам.
Первыми забились в рыданиях, запричитали родственники, за ними, в строгом соответствии с неписаной иерархией - остальные. Кладбищенские бомжи кучковались отдельно, ждали щедрот в виде милостыни и остатков еды.
Кто-то пару раз порывался толкнуть речь, однако вмешались распорядители: чай, не на митинге, не на сходняке и не на совете директоров, нечего словоблудить. К тому же, возникла проблема с траурными венками - из их оказалось такое великое множество, что вскоре стало невозможно подойти к гробам на более-менее пристойное расстояние.
Тимур Курьев окинул происходящее презрительным взглядом, отошел в сторону и закурил.
Отлично сработано, - подумал он. - Слезы, прощания... молодцы "родственники"!
Дело в том, что настоящих родственников ни у Болотова, ни у Булыжника не было. Старый вор в законе их отродясь не имел, даже матери своей не помнил. А бывший полковник медицинской службы... Жена развелась с ним, когда Болотов ещё отбывал срок за взятки, удачно вышла замуж второй раз и выехала на постоянное место жительства в Израиль. Сын вырос, закончил военное училище и погиб в девяносто пятом под Алхан-Юртом.
В общем, "родственников" на похороны Курьеву пришлось просто нанять в самодеятельном театре при Доме культуры водопроводчиков. Получилось недорого, очень пристойно и благородно.
Тимур Курьев расположился так, чтобы иметь возможность без помех изучать собравшихся. Это было непросто: толпа непрестанно передвигалась, перетекала с места на место, люди в ней тасовались, как карты в колоде умелого шулера.
И все же, Тимур успевал примечать все, что нужно.
Вот сыскари из Невского района. Вот городская прокуратура. Рядышком жмутся несколько депутатов Законодательного собрания и чиновников из Смольного. В конце аллеи, на почтительном расстоянии, переминается с ноги на ногу милицейский наряд.
Отдельно сгруппировались очень серьезные, дорого, но безвкусно одетые дядечки в возрасте и так называемые "правильные пацаны", представляющие криминальный мир города. Среди множества знакомых лично или заочно воров-"законников", "положенцев", "авторитетов", "лидеров", "бригадиров" и просто ветеранов различных группировок, наметанный взгляд Курьева сразу выделил несколько новичков, только что приобщенных или, как говорится, "подтянувшихся" к миру организованной преступности. Тимур нехорошо усмехнулся: люди без будущего, расходный материал...
Привет!
Привет.
Мимо Курьева прошмыгнул, озираясь по сторонам, старый знакомый его по имени Алексей и по прозвищу Уж. По христианскому обычаю швырнул горсть земли на крышки гробов, которые уже опустили в могилы - и сразу же растворился в толпе.
Несколько лет назад они с Ужом вместе неплохо потрудились.
Алексей до эпохи всеобщего бандитизма работал в морге. Но вот, изменился мир, изменились экономические условия, и бывший санитар решил переквалифицироваться в кооператора. Надоело Ужу трупы по холодильникам растаскивать, и начал он прятать по этим же холодильникам скоропортящиеся продукты, вроде мясных полуфабрикатов и масла подсолнечного.
Когда Курьев пришел к Алексею с предложением "крыши", тот уже имел приличных размеров офис на улице Зины Портновой, несколько торговых точек в разных районах города и пятьдесят процентов прибыли в небольшом борделе, оформленном, как санаторий. Алексей оказался человеком разумным и не жадным - тем более, что популярную книжку про нравы "бандитского Петербурга" он прочитать успел.
В общем, зажили Куря с Ужом душа в душу. Тимур раз в месяц приходил к нему "за долей малой" и время от времени ездил на стрелки - отпугивал от "своего" барыги случайных "братков" из чужих группировок. А сам Алексей процветал, спокойно и без помех зарабатывая деньги. Дела его пошли в гору не Гусинский с Березовским, конечно, однако сыт, пьян и нос в табаке...
Однако, не даром Алексей получил свое прозвище. В один прекрасный день, набрав разных кредитов и сделав множество личных долгов, он оставил и офис, и бизнес на своего заместителя, а сам исчез, как все думали навсегда.
Курьев начал было активные розыски "соскочившего" бизнесмена, однако получил "сверху" короткий, но недвусмысленный запрет: не дергаться! Пусть, мол, дышит человек спокойно. Ушел - и Бог с ним, вольному воля. Дело-то свое людям оставил... Так впервые Тимур убедился, что правила игры в этом воровском и бандитском мире вовсе не ограничиваются общеизвестными "понятиями".
А ещё через некоторое время узнал Курьев, что никуда Леша Уж по-настоящему и не исчезал, отсиживался здесь же, под Питером. А вскоре на деньги, которые он "скрысил" от друзей и деловых партнеров, открыл в центре города частный и, можно сказать, элитарный клуб для представителей сексуальных меньшинств.
Извините...
Да ничего.
Мимо Тимура боком протиснулся тучный мужчина в костюме и с траурной ленточкой на рукаве - один из распорядителей похорон, с которым они вместе утром ехали на автобусе. Кроме Курьева забирать покойников из морга пришли только те, кому это было поручено: несколько крепких мужчин для переноски тяжестей, оркестранты, милиционеры из машин сопровождения, водители катафалков... Кстати, катафалки на этих похоронах были не совсем обычные. Не желтые или темно-синие, вместительные "ПАЗики" для бедных, на которых одновременно следуют и гроб, и родственники. Нет, Булыжник и Болотов удостоились иссиня-черных, лакированных "кадиллаков", украшенных позолотой и хромированными колесными дисками. Таких, наверное, всего-то два в городе и нашлось.