Тогда Маттиас взял сестру за руку и повёл её в ворота. Он повёл её на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные берёзовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла матушка и звала:
– Сюда, сюда, детки мои!
За спиной у них в ожидании зимней ночи застыл морозный лес. Глянула Анна через ворота на мрак и стужу.
– Почему ворота не закрыты? – дрожа спросила она.
– Ах, милая Анна, – ответил Маттиас, – если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить. Разве ты не помнишь?
– Да, ясное дело, помню, – отозвалась Анна. – Их никогда, никогда больше не отворить.
Маттиас и Анна глянули друг на друга и улыбнулись. А потом тихо и молча закрыли за собой ворота Солнечной Полянки.
«Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…»
Давным-давно, в пору бед и нищеты, в каждом приходе была своя богадельня. Это был дом, где под одной крышей ютились местные бедняки: разорившиеся хозяева, немощные старики, калеки и хворые, и дурачки, и сиротки, которых никто не брал на воспитание, – все они попадали в это скорбное пристанище.
В приходе Нурка тоже была богадельня, и девочка Ма́лин попала туда, когда ей было восемь лет. Папа и мама Малин умерли от чахотки, и хотя осиротевших детей обычно отдавали на воспитание, эту девочку никто не согласился взять, хотя на её содержание от прихода выдавались деньги; деньги деньгами, но, не ровён час, сиротка занесёт в дом заразу, – вот девочку и отправили в этот приют.
Дело было в начале весны, в субботу вечером, и все богадельщики глазели из окошка на дорогу, это было их единственное субботнее развлечение. Смотреть там, по правде сказать, было не на что. Проехала запоздалая телега, возвращающаяся из города; прошли мимо несколько деревенских мальчишек, отправляющихся на рыбалку, а потом показалась Малин со своим узелком; на неё все так и уставились.
«Бедняжка ты, Малин! – подумала про себя девочка, подымаясь на крыльцо. – Вот уж горе-то – жить в богадельне. Бедная Малин!»
Она отворила дверь и на пороге встретила Помпадуллу. Помпадулла была в богадельне за старшую и вела себя как начальница.
– Добро пожаловать в наш приют, – сказала Помпадулла. – Теснота у нас, видишь, такая, что дальше некуда. Да уж ладно! Ты много места не займёшь, вон какая худышка!
Малин, потупясь, молчала.
– Смотри, не вздумай тут бегать или скакать! У нас баловаться нельзя, – продолжала Помпадулла. – Это я тебе наперёд говорю.
По краям избы сидели обитатели богадельни и печально глядели на девочку.
«Кому уж тут захочется бегать и скакать, – подумала Малин. – Никому, наверно. А мне уж и подавно!»
Малин хорошо знала всех бедняков, которые жили здесь. Изо дня в день они с сумой обходили приход, выпрашивая Христа ради милостыню. Да, всех тут знала Малин. Вон сидит Страшила – такой урод, что детишки боятся его точно пугала, хотя на самом деле он – добрый и смирный человек и ни разу никого не обидел. А вот и Юкке Киис, которого Бог лишил разума, и ненасытный Ула из Юлы, которому ничего не стоит съесть в один присест десять кровяных лепёшек, вот Старичок-Летовичок на деревянной ноге и Хильда – Куриная Слепота с вечно слезящимися глазами, и Костылиха, и Милушка-Голубушка, и Анна Перкель, и самая главная из них – великая и могучая Помпадулла, которую приход назначил старостой в богадельне.
Остановившись у порога, Малин оглядела избу, увидела всю нищету и всё убожество богадельни и поняла, что вот здесь ей придётся жить, пока она не станет взрослой, потому что маленькую её никто не возьмёт в прислуги. Сердце у неё сжалось от тоски при одной этой мысли. А как проживёшь в таком месте, где нет нисколечко радости и красоты!
У себя дома она привыкла к бедности, но там всё же были и красота, и радость. Стоит только вспомнить, как весной за окном расцветала яблоня. И рощу с ландышами. И шкаф, расписанный розанами. И большой голубой подсвечник с сальной свечой. И румяные, с пылу с жару, лепёшки, которые мама подавала на стол. И свежевымытые полы на кухне, которые по субботам посыпали мелко рубленным можжевельником. Ах, как бывало красиво и радостно дома, пока не вошла в него болезнь! А здесь, в богадельне, всё было так гадко, что впору заплакать, а за окном виднелось одно только тощее картофельное поле – ни тебе яблоньки, ни рощи с ландышами.
«Бедная Малин! – подумала о себе девочка. – Будешь ты теперь самой маленькой богаделкой в приходе Нурка. Прости-прощай, радость и красота!»
Спать её уложили в уголке на полу, и она долго не могла уснуть, слушая сопение и храп остальных обитателей. Им полагалась одна кровать на двоих, и они отсыпались после дневных трудов и странствий. Страшила – с Милушкой-Голубушкой, Костылиха – с Анной Перкель. Одна Помпадулла жила отдельно в чердачной каморке и делила постель только с клопами.
Малин проснулась, когда утро ещё только занималось, и в предрассветных сумерках увидала на обоях целые полчища клопов. Они спешили спрятаться в укромных местах, чтобы на следующую ночь снова выползти из всех щелей и трещин и вволю попить кровушки у спящих бедняков.
«На месте клопов я бы тут не осталась жить, – подумала Малин. – Наверно, клопам не нужны красота и радость. С них довольно четырёх кроватей, на которых спят восемь бедняков. А тут ещё и на полу маленькая богаделочка завелась!»
Со своего места Малин увидела, что делается под кроватями. Всё, что беднякам удавалось выклянчить, обходя приход, они рассовывали по сундучкам и мешочкам и прятали под кровать; каждый отдельно хранил свой хлеб, свой горох и крупу, свой кусочек сальца, свою горсточку кофейных зёрен и котелок со старой кофейной гущей.
Не успели старики проснуться, как тут же принялись ссориться, кому после кого ставить на огонь свой кофейник, каждому хотелось быть первым. Все толклись вокруг очага, ворчали и хныкали, но тут явилась сама Помпадулла, всех распихала и первая поставила свой котелок с треногой на огонь.
– Сперва будем пить кофе мы с моей девчушкой, – заявила Помпадулла.
За ночь Помпадулла успела поразмыслить и поняла, что вдвоём с девочкой ей проще будет собирать подаяние. Уж теперь-то народ скорее расщедрится на милостыню, постыдится небось уморить голодом невинного ребёнка! Поэтому Помпадулла ласково погладила Малин по щёчке, дала ей на завтрак чашечку кофе с корочкой хлебца, и с этой минуты Малин раз и навсегда стала девочкой Помпадуллы.
Пока пили кофе, погрустневшая Малин с тоскою поглядывала по сторонам в надежде отыскать среди окружающего убожества и нищеты хоть что-нибудь красивое, но, сколько ни искала, так ничегошеньки и не углядела.
И вот они отправились с Помпадуллой в свой первый поход по крестьянским усадьбам. Они заходили на каждый двор, и Малин просила хлебушка. Она собрала богатое подаяние, так что Помпадулла осталась довольна своей девчоночкой и в награду поделилась с ней лучшими кусочками, а после хвасталась своей удачей перед другими обитателями богадельни, у которых не было такой девочки.
Но Малин была доброй девочкой и всякому старалась услужить, как родная дочка. Бывало, Хильда – Куриная Слепота никак не может своими распухшими от работы пальцами завязать башмаки, а Малин возьмёт да и завяжет; или у Милушки-Голубушки вдруг закатится куда-нибудь клубок, а Малин найдёт и подаст; а не то ещё Юкке Киис испугается голосов, которые звучат у него в голове, – кому же ещё, как не Малин, его утешить и успокоить! И только для самой себя Малин не находила утешения: ведь она не могла жить без красоты, а в богадельне ей нечем было утешиться.
Однажды, во время своих странствий, они пришли с Помпадуллой в пасторскую усадьбу. Хозяйка подала им Христа ради хлеб, а потом позвала на кухню и налила обеим похлёбки. И случилось в тот день для Малин самое важное: нежданно-негаданно она получила утешение, потому что встретилась с красотой, по которой изнывало её сердце. Она и думать о ней не думала, когда села за кухонный стол есть похлёбку, как вдруг через приоткрытую дверь горницы до неё долетели слова – до того прекрасные, что Малин вся задрожала. В горнице кто-то читал сказку пасторским детям, и чу́дные слова сквозь щёлку донеслись до Малин. Она раньше и не знала, что слова, оказывается, тоже бывают сладостными.
Эти слова освежали ей душу, как утренняя роса освежает лужайку. Увы! Малин думала, что сохранит их в сердце и вовеки уж не забудет, но не успели они с Помпадуллой вернуться в богадельню, как всё услышанное уже бесследно изгладилось из её памяти. Запомнился ей только совсем коротенький кусочек, где были самые красивые слова, и Малин без конца повторяла их про себя наизусть:
Вот какие слова повторяла Малин, и перед их ослепительным сиянием исчезало убожество нищенского приюта.
Малин не понимала, отчего так делалось, но радовалась этому чуду.
А жизнь в приходе Нурка шла своим чередом. В тоске и вздохах, в голоде и лишениях уныло тянулись дни бедных богаделок, полные тоскливого ожидания. Но Малин знала теперь слова, которые приносили утешение её сердцу, эти слова помогали ей сносить все горести. А горестей в богадельне хватает – чего только там не навидишься, чего не наслышишься!
Бывало, сидит Милушка-Голубушка со своим клубочком, с утра до ночи она перематывает один и тот же клубок, не давая себе ни минуты отдыха, целый день она занята совершенно бесполезной работой. И вдруг вспомнит, сколько ниток за свою жизнь перемотала, сколько разных вещей из них навязала, да и заплачет тихонько. А Малин-то смотрит, видит!.. «Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…»
Или вдруг Юкке Киис испугается, потому что ему почудились какие-то голоса, и давай биться головой о стенку и просить, чтобы кто-нибудь с ним головами поменялся, а все вокруг смеются. Все, кроме Малин. «Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…»
А каково было им без свечки проводить долгие вечера! Сидят, бедняжки, в потёмках, и вспоминается им прошлая жизнь, один бормочет, другой охает и вздыхает, кто-то причитает, а Малин всё слушает… «Звенит ли моя липа, поёт ли мой соловушка…»
И вот со временем Малин поняла, что одними словами ещё не утешишься. В её душе зародилась мечта, которая не давала ей покоя ни днём ни ночью. Теперь Малин знала, чего ей надо. А надо было ей настоящего соловушку и звенящую липу, как у сказочной королевы. Эта мысль не давала ей покоя, и решила Малин посадить на картофельном поле семечко – вдруг да и вырастет из него липа!
«Вот только бы мне семечко найти! – думает Малин. – Будет у меня тогда липа, будет и соловушка, а уж как соловушка появится, тогда небось и в богадельне станет и красиво и радостно».
Как-то раз, проходя мимо чужого сада, Малин спросила у Помпадуллы:
– А где можно найти липовое семечко?
– Там, где растут липы. Да не сейчас, а по осени.
Но девочке некогда было осени ждать. Ведь соловьи весною поют и липы звенят весною, а весенние деньки быстро бегут, как вода в ручье, – были и нету, и если сейчас не найти семечка, то потом уж будет поздно.
Однажды поутру Малин проснулась раньше всех: может быть, клопы помешали спать, а может быть, её разбудило солнышко, заглянувшее в окошко богадельни. Не успела Малин со сна хорошенько причесаться, как вдруг солнечный лучик скользнул под кровать Старичка-Летовичка, и Малин увидела там что-то маленькое, жёлтенькое, кругленькое.
Это была всего лишь горошина, которая выкатилась из рваной сумы Старичка-Летовичка, но Малин подумала, отчего бы не взять горошинку вместо семечка. Как знать, может быть, на её счастье, один-единственный раз из горошинки всё-таки вырастет липа!
«Надо только верить и как следует захотеть, – подумала Малин, – тогда всё получится».
Вышла она в огород и посреди картофельного поля выкопала голыми руками ямку и посадила свою горошину, чтобы выросла из неё липа.
Малин верила в свою мечту и надеялась, что она сбудется. Она верила так горячо, так страстно мечтала! Чуть проснётся утром, ещё встать не успеет, а уж прислушивается, не зазвенит ли на картофельном поле липа, не запоёт ли соловушка. Но сколько ни прислушивалась, в избе раздавался только храп приютских, а за окном чирикали воробьи.
Что поделаешь! Так сразу ничего не бывает. Надо верить в свою мечту и надеяться, тогда всё сбудется.
И Малин заранее радовалась тому, как красиво и хорошо станет потом в богадельне. Однажды, когда Юкке Кииса до слёз довели звучащие в его голове голоса и он принялся колотиться головой о стенку, Малин взяла да и рассказала ему, как хорошо у них скоро станет.
– Вот увидишь: как зазвенит липа да запоёт соловушка, так и голоса твои замолчат.
– Это правда? – спросил Юкке Киис.
– Правда. Надо только хорошенько захотеть и крепко верить, тогда сбудется всё, о чём мечтаешь.
Юкке Киис рад был без памяти. И он в тот же час начал верить и ждать и каждое утро прислушивался, не зазвенит ли на картофельном поле липа, не запоёт ли соловей. И однажды он возьми да расскажи Уле из Юлы о том, какая скоро наступит радость. Ула так и покатился со смеху и сказал, что ежели, мол, среди картофельного поля вырастет липа, то он её сам срубит.
– Нам нужнее картошка, – сказал Ула. – Да и не вырастет там никакая липа!
Тогда Юкке Киис со слезами прибежал к Малин и сказал:
– Послушай, правду ли говорит Ула, что нам нужна картошка, а никакая липа там не вырастет?
– Была бы вера да желание, тогда всё будет как надо, – отвечала Малин. – А когда зазвенит липа и запоёт соловушка, тогда и Ула забудет про картошку.
Но Юкке Киис никак не мог успокоиться и всё спрашивал:
– А когда зазвенит липа?
– Может быть, завтра, – ответила Малин.
В эту ночь они долго не могли уснуть. Малин верила и мечтала так горячо и так сильно, как ещё никогда и никто не мечтал и не верил; перед такой силой даже земля не может устоять, а должна расступиться, чтобы повсюду, во всех лесах и рощах, выросли липы.
Наконец девочка заснула, а когда проснулась, солнышко стояло уже высоко в небе. Малин сразу поняла: что-то произошло, потому что все богадельщики сгрудились у окошка, смотрели во все глаза и дивились. Посреди картофельного поля и в самом деле появилась липа: такое хорошенькое деревце, что лучше и пожелать нельзя. У него были нежные зелёненькие листочки, хорошенькие маленькие веточки и стройный тоненький ствол. Малин до того обрадовалась, что у неё сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Смотрите! Липа появилась!
Юкке Киис был вне себя от восторга, он совсем ошалел от радости. И даже Ула перестал хохотать и сказал:
– В Нурке случилось чудо… Смотрите! Настоящая липа!
Липа-то настоящая, да вот только она не звенела. Нисколечко. Липа молчала, и ни один листик на ней не шелохнулся. На счастье Малин, из простой горошинки взяла и выросла липа. Но, ах! Отчего же она стоит будто неживая?
Все вышли из дому и собрались на картофельном поле, все ждали, когда же зазвенит липа, когда же запоёт соловушка, как обещала Малин. Малин в отчаянии стала трясти липу. Ведь если липа не зазвенит, тогда и соловушки не будет. Малин это знала. Соловья не обманешь. Но липа молчала.
Весь день Юкке Киис просидел на крылечке, всё прислушивался и ждал, а вечером в слезах прибежал к Малин и сказал:
– Ты обещала, что липа будет звенеть! Ты говорила, что прилетит соловушка!
А Ула из Юлы уже и вовсе не верил, что липа – волшебная.
– На что мне липа, которая не звенит? – сказал он. – Завтра я её срублю. Нам нужнее картошка.
Тут Малин заплакала, потому что не знала, как быть дальше и откуда тогда взять радость и красоту для богадельни.
Все улеглись спать, никто уже не ждал, что появится соловей, все ждали только клопов. А клопы, забившись по щелям и трещинам, только и ждали своего часа.
Наконец весенняя ночь спустилась на Нурку.
Во всей богадельне только Малин не могла уснуть. И вот она встала и вышла в огород. Чистое, светлое весеннее небо простиралось над мрачной лачугой, над молчащей липой, над спящими хуторами.
Наверно, в приходе Нурка спали все, кроме Малин, но отовсюду в ночной тьме к девочке неслись живые голоса. В каждом листке и в каждом цветке, в каждом кустике и в каждом деревце так и играла жизнь, каждая травинка и каждая былинка жила и дышала. И только липа была мертва. Стоит она посреди картофельного поля – такая красивая и такая безжизненная.
Малин дотронулась рукой до деревца и вдруг почувствовала, как тяжко липе оттого, что она одна такая безмолвная и не может зазвенеть. И Малин вдруг поняла, что может вдохнуть жизнь в деревце, если не пожалеет себя и отдаст ему свою душу. Тогда оживут зелёненькие листочки и тоненькие нежные веточки, и липа от радости зазвенит, и соловьи со всего света, во всех рощах и лесах, услышат её.
«Да, тогда зазвенит моя липа, – подумала Малин. – Тогда запоёт мой соловушка, и в богадельню придут радость и красота».
И ещё она подумала: «Меня уже не будет на свете, раз я отдам свою душу. Но моя душа будет жить в липе. Всегда, пока есть жизнь на земле, я буду жить в моём прохладном зелёном доме, и весной соловьи будут петь для меня всю ночь до рассвета. Вот будет услада!»
Во всём приходе Нурка все люди спали, поэтому никто так и не узнал, что случилось на самом деле в ту давнюю весеннюю ночь в местной богадельне. Наверняка стало известно только то, что на рассвете обитателей богадельни разбудила чу́дная музыка, которая доносилась с картофельного поля. Это звенела липа и пел соловушка, и потому ко всем пришла радость. Липа звенела так упоительно и так сладостно пел соловушка, что в избушке стало красиво и люди в ней могли радоваться.