Но я видела… видела дыру у него во лбу… и как он лежал, выкинутый из машины… Она хотела обернуться назад, но я схватил ее за плечо.
Ничего,- сказал я.- Поверьте моему слову. Он еще дышит. Но скоро перестанет, если мы не поторопимся к доктору.
– Кто они были? – прошептала Кей.- Почему они это сделали?
– Ответит полиция,- сказал я. И включил зажигание.
– Полиция,- прошептала она, но могла б во все горло крикнуть – я знал ее мысли: полиция… огласка… скандал… Парсонз, Хоппер, Грейем[Луэлла Парсонз, Хедда Хоппер, Шила Грейем – киножурналисты, задававшие тон в голливудской светской хронике в тридцатые-пятидесятые годы], Сколски, Фидлер[Джимми Филлер – известный журналист светской хроники]…
– Мы обязаны заявить в полицию? – шептала она.
Я пожал плечами.
– Мы – нет. Но доктор заявит. О пулевых ранах обязательно заявляют.
– А нет ли доктора, который держал бы язык за зубами, я хочу сказать…
– Я знаю, что вы хотите сказать.- С мрачным видом я въехал опять на шоссе и помчался через Бель Эйр.- И знаю такого доктора.
– Вы к нему едете?
– Возможно, поеду.- Я помолчал.- С одним условием.
– Каким?
Я бросил на нее взгляд.
– Чтоб ни случилось, вы забудете сегодняшний вечер. Никогда никаких вопросов. Чтоб ни случилось.
– Даже если… умрет?
– Не умрет. Я обещаю.- Я опять взглянул на нее.- Ну, а вы – обещаете?
– Да.
– Хорошо,- сказал я.- Теперь я завезу вас домой.
– А разве не к доктору прежде? Он потерял столько крови…
– Никаких вопросов,- напомнил я ей.- Домой.
У дома я ее высадил. Вылезая из машины, она очень старалась на заднее сидение не смотреть.
– Вы позвоните мне? – прошептала,- Дадите мне знать, как все будет?
– Узнаете,- я заверил ее.- Узнаете. Она слабо кивнула, и я уехал. Я направился прямиком к Локсхайму и все ему рассказал.
Доктор Локсхайм меня сразу понял, как я и предполагал.
– Проигрался, долг, без сомнения.- Кивнул он.- Verdammten – проклятый бездельник. Да, трудно подыскать человека совершенно надежного. А теперь вы должны другого найти. На это время уйдет, пока же нам надо быть весьма осторожными, всем нам. Полу сказали?
– Нет еще,- ответил я.- Прежде всего, подумал, нам следует от тела избавиться.
– Это мне предоставьте,- Локсхайм улыбнулся,- Это не сложно. Уверен, прикончившие его будут молчать.- Он нахмурился.- Но вот девушка, эта Кей Кеннеди?
– Тоже будет молчать. Пообещала. Кроме того, она побоится огласки.
Доктор Локсхайм попыхивал сигарой.
– А она знает, что он мертв?
– Нет. Я сказал ей, он только ранен.
Доктор торопливо выдохнул дым. – Но все-таки знает, что его выбросили на ходу из машины. И слышала выстрелы. И по меньшей мере видела рану на голове, коль не другие раны. А сегодня у нас пятница. Думаете, сможет молчать, пока узрит Пола Сан-дерсона на съемках в понедельник утром? Я поднял руки.
– Что еще мог я при тех обстоятельствах? – спросил я.- Хотя вы правы.
Когда она его в понедельник увидит, это будет для нее шоком.
– И сильным,- поправил Локсхайм.
– Думаете, следует держаться поблизости?
– Определенно. Думаю, вам следует держаться теперь все время поблизости, следить за ней.
– Как скажете.
– Хорошо, теперь оставьте меня. Много работы.
– Хотите, помогу внести тело? Доктор Локсхайм улыбнулся.
– Не надо. Я и раньше их сам заносил… Утро понедельника приготовило настоящее испытание для Кей Кеннеди. Я находился в студии, вместе с внештатником Крейгом руководил операторами. Я видел, как вошла Кей Кеннеди, она была в полном порядке.
Я видел ее, когда появился Пол Сандерсон. У нее и мускул не дрогнул. Может, потому, что она заметила там меня. Во всяком случае, она с утренней съемкой справилась. В полдень я ее потащил на ленч.
Мы завтракали не в буфете. Я повез ее к Оливетти. Подробности не важны.
Важен наш разговор.
– Я, наверное, отгадала, в чем дело,- сказала она.- С субботы, когда в газетах не оказалось ни строчки, я все думала.
– Газеты и должны были молчать, – напомнил я ей.- Кто бы им сообщил?
– Ну, кто-нибудь,- продолжала Кей Кеннеди.- Прекрати Пол Сандерсон на месяц-два съемки, состряпали бы историйку для газет. Но ведь там ни словечка. И я отгадала правду.
– Какую?
– Такую: человек, в тот вечер сидевший со мной в ресторане, застреленный человек, был вовсе не Пол Сандерсон. Помните, я говорила вам, как не похоже он вел себя вне студии, будто совершенно иное лицо. Ну да, конечно. Он был иным лицом. Двойником Пола Сандерсона. Я промолчал.
– Ведь так?
Я избегал ее взгляда.
– Помните, что обещали мне? Никаких вопросов.
– Помню. И я не спрашиваю вас о том вечере. Я не спрашиваю, умер ли двойник или уже лежал мертв, когда вы в машине брали с меня обещание. Я не спрашиваю, как вы от тела отделались. Я только спрашиваю о Поле Сандерсоне, который вообще был к этому не причастен. Или все-таки был?
Она раздавила в пепельнице сигарету. Третью.
– Вы курите слишком много,- заметил я.
– А вы не курите вовсе,- сказала она.- Не пьете и к сэндвичу даже не прикоснулись. Будто это вам и не важно.
– Хорошо,- сказал я.- Важно. Больше, чем вы представляете.- Я наклонился к ней.- Вы уверены, что хотите услышать от меня ответ?
– Да.
– Ладно. Тот человек был двойником Пола Сандерсона. Несколько лет. Как вы убедились, Пол жив. Он должен беречь себя для работы. На публике, на торжествах появлялся, для рекламы снимался его двойник. Ему хорошо платили, наверное, слишком уж хорошо. Очевидно, он много играл.
Проигрывал. Не возвращал долги. Очевидно, большие долги. Все разъяснил?
– Не все. Он говорил несколько другим голосом. Хотя походил на Пола просто поразительно.
– Его очень тщательно подбирали,- сказал я.- Ну, и небольшая пластическая операция. Очень знающий доктор…
– Тот самый, к которому вы хотели его отвезти тем вечером? – спросила она.
Я понял, что сказал слишком много, но поздно.
– Да.
– Его зовут случайно не Локсхайм?
Я раскрыл рот.
– Кто вам сказал? Она улыбнулась.
– Прочла. Я говорила, что с субботы много думала. Ну, и кое-что выясняла.
Про Сандерсена и про вас. Раздобыла прессу о вас. Там все черным по белому.
Точнее,- в пожелтевших вырезках. Некоторые ведь порядком стары, мой дорогой. Например, та, датированная 1936 годом, где сообщается о несчастном случае с вами за игрой в поло. Поначалу думали, вы безнадежны, но через несколько дней сообщение появилось, что вас перевезли из Канады в частную клинику доктора Конрада Локсхайма.
– Он чудо,- сказал я.- Он меня спас.
– Тридцать шестой,- напомнила Кей Кеннеди.- Сколько воды утекло. Вы были независимым» продюсером тогда, вы «независимый» продюсер сейчас.
По крайней мере, считаетесь. Как так, что вы ни единой самостоятельной картины с тех пор не сделали?
– Сделал не одну дюжину…
– Каждый раз вы фигурируете в помощниках постановщика, – поправила она.- На самом деле вы не поставили ни единой картины. Я проверяла.
– Что ж, любительствую понемногу,- допустил я.
– И, однако, вы по-прежнему влиятельный человек в Голливуде. Все вас знают, вы многим тут вертите, за кулисами, и это тут, где никто не держится наверху, если вовсю не работает.
– У меня связи.
– Начиная с доктора Локсхайма?
Я пытался овладеть голосом, готовым сорваться в крик.
– Послушайте, Кей, мы с вами условились. Вы не задаете вопросов. Зачем вам все это, а? Зачем?
Она упрямо тряхнула головой.
– Я говорила вам в прошлый раз. У вас есть секрет, и я его разузнаю. Пока не разузнаю, не отступлю.
Вдруг она опустила голову на столик и разрыдалась.
Спросила – голос обессиленный и глухой:
– Я вызываю у вас отвращение, да, Эд?
– Нет. Восхищение. У вас выдержка. И вы показали ее сегодня утром, когда Сандерсон появился в студии. И в недавний вечер отлично себя показали. Бьюсь об заклад, такой останетесь впредь, на вашем пути к вершине.
– Да.- Услышал я чужой голос – маленькой девочки.- Вы понимаете, ведь понимаете, Эд? Ну, про родителей. Я не бесчувственная. Я не хотела им смерти. У меня… у меня разрывалось сердце. Но что-то во мне неуязвимо. Оно толкает, толкает к вершине. И не важно, какая от меня потребуется жертва. О, Эд, помогите!
Она подняла лицо.
– Я сделаю, что хотите, я обещаю. Возьмитесь за меня, Эд, я прогоню своего агента, любой процент вам отдам, половину отдам.
– Я не нуждаюсь в деньгах.
– Я за вас замуж выйду, я даже…
– Я человек старый.
– Эд, ну что мне сделать, какое пройти испытание? Эд, в чем секрет?
– Поверьте мне, рано. Подождем. Может, лет через десять, когда вы добьетесь признания. Сейчас вы молоды и прекрасны, все только у вас начинается. Вы будете счастливы. Я хочу, чтоб вы были счастливы, Кей, правда, хочу. И потому не скажу вам. Но обещаю вот что: берите вершину и через десять лет приходите ко мне, тогда поглядим.
– Через десять? – Глаза ее были сухи, голос хрипел.- Думаете, так вот сможете водить меня за нос десять лет? Да к тому времени вас не будет в живых!
Буду,- сказал я.- Я из прочного материала.
Но не настолько уж прочного, похвалилась она,- чтобы мне не поддался.
Я кивнул. Она, конечно, права. Я видел, она не отступит.
Если я не добьюсь правды от вас,- продолжала она,- сама обращусь к Локсхайму. Что-то подсказывает, я должна познакомиться с ним, Я опять кивнул.
Да, – сказал я в раздумье.- Возможно, вы скоро с ним познакомитесь.
***
Заручиться согласием самого доктора Локсхайма оказалось не просто. Все же, узнав от меня факты, он, наконец, решился.
– На карту поставлено слишком много, мы рисковать не можем,- сказал я.- Вы это знаете.
– А остальные? – напомнил он мне.- У них тоже есть право решать.
– Конечно, пускай голосуют. Но это единственный выход.
– Считаете, эта девушка стоящая?
– Считаю. Мы все равно ее взяли б лет через восемь-десять. Она на пути к славе, да вы сами поймете. Единственное, как я объяснил, ждать не хочет.
Значит, возьмем сейчас.
– Если остальные не против.
– Если остальные не против. Но они согласятся.
Они согласились. Мы всех созвали в тот же вечер к Локсхайму, и все явились.
Я рассказал историю, Пол подтвердил. Этого было довольно.
– Когда? – спросил Локсхайм.
– Чем скорее, тем лучше. Я подготовлю необходимое сразу же. Ожидай ее через неделю.
Ровно через неделю, день в день, я появился с ней. Только закончила свои съемки в картине. Только получила четырехнедельный отпуск. Только лично свозил ее к Фрэнку Битцеру, моему агенту, и склонил его подписать с ней долгосрочный контракт.
Тут же поехали.
– Куда вы меня везете? – спросила она.
– К Локсхайму.
– О, значит я узнаю секрет?
– Да.
– Что заставило вас передумать?
– Вы заставили.
– Я все-таки вам немножко нравлюсь?
– Я уже вам говорил, разве нет? Было б иначе, я бы не дал вам узнать секрет.
Лучше покончил бы с вами.
Она рассмеялась, я же хранил серьезность. Я ей правду сказал.
Доктор Локсхайм ждал нас у входа и встретил очень приветливо. Я взял с Кей обещание ни о чем не спрашивать, пока доктор не проведет обследование, и она ему подыгрывала великолепно. Он сделал анализ крови, взял образец кожи, записал на магнитофонную ленту голос и даже срезал у нее прядь волос.
Потом перешел к истории клиентки, и беседа заняла больше часа. Он был, конечно, ужасно дотошен: интересовался не только ее знакомствами, но инветаризовал ее вкусы, включая цветовой выбор, предпочтительную косметику, излюбленные духи.
Все это казалось, в общем-то, лишним, но, как человек методичный, он хотел быть готовым на случай необходимости. Я его цель видел: повернись дело к худшему, вынуди нас обстоятельства спешно, в последнюю минуту переключиться, у него нужные сведения окажутся под рукой.
Но в прошлом никаких случаев я не помнил, и оставался абсолютно спокоен.
Кроме того, Кей не возражала. Она предполагала, думаю, что подвергается психоаналитической процедуре.
Наконец, когда все закончилось, она вскочила.
– Хорошо, я ответила на кучу вопросов,- сказала она.- Теперь моя очередь задать несколько. Первый: когда я узнаю секрет?
Она на меня смотрела, но ответил ей доктор Локсхайм:
– Прямо сейчас, милочка,- сказал он. Зайдя сзади, он ловко вонзил ей иголку в основание черепа.
Я подхватил ее падавшую, и мы отнесли тело в операционную.
Почти четыре недели заняла операция. Бедняга Локсхайм, боюсь, позабыл про отдых. Что до меня, то я занимался своим: успокаивал волнение в студии, пустив хорошо продуманный слух об отъезде актрисы инкогнито на отдых в Канаду, и проводил поиски. Я убил много времени, но, наконец, набрел на коечто подходящее.
Потом мне оставалось лишь ждать двадцать девятого дня, когда я мог ее видеть. Локсхайм пичкал ее наркотиками, успокоительными все эти дни, но уверял, что последние сутки она уже обходилась.
– В норме,- заверил меня.
– В норме?
– Ну, как говорится.- Он усмехнулся.- Я хочу сказать, она в состоянии принять правду.- Он помолчал. Вы считаете, лучше вам, не мне, ей все сообщить?
Я покачал головой.
– Это моя обязанность.
– Осторожней, чтоб с ней не случилось шока. Пока держалась она замечательно, но никогда ведь не знаешь… Помните, что было с Джимом, когда он узнал?
– Помню. Но сейчас он в порядке. Они свыкаются, когда уясняют смысл.
– Она еще так молода.
– Я ее предупреждал.- Я вздохнул,- Бог свидетель, я ее предупреждал.
Ну, я иду ей сказать.
– Удачи,- пожелал доктор Локсхайм.
Я оставил его и вошел к ней в комнату.
Она лежала. Голова – на подушке, но никаких простыней, тело скрывала длинная рубаха. Глаза, конечно, открыты, и они мне показались прежними. Все мне казалось прежним. Голос тоже не изменился.
– Эд! – проговорила она.- Он сказал, что ты придешь, но я не верила.
– Почему бы мне не прийти? – Я улыбнулся ей,- Ты опять в порядке. Он ведь то же тебе говорил.
– Да. Но ему я и в этом не верила.
– Мне-то поверь. Ты в порядке, Кей. Давай-ка, садись! Можешь встать, если хочешь. Можешь одеться и отправляться домой, в любое время, когда пожелаешь.
Она медленно села.
– Да,- прошептала.- Сесть могу. Но, Эд, странно как-то. Я ничего не чувствую. И поэтому я не уверена, Эд. Похоже, что я… без чувств. Я вся… онемела.
– Пройдет,- подбодрил я ее.- На улице, на воздухе.
Она встала, и я схватил ее за руку.
– Осторожней! – предупредил.- Ты долго на ногах не стояла, они будут, как деревянные. Все равно, что учиться ходить заново.
Она сделала несколько судорожных шагов – какая-то координация у нее присутствовала. Я помог ей сесть в кресло. Взгляд поплыл, потом опять обрел сосредоточенность.
– Ну вот,- сказал я.- Ты, вообще, видишь?
– Вижу, о'кей, Эд. Но я по-прежнему ничего не чувствую. Как нога, бывает, затекла, так я вся…
– Не тревожься.
– Да, но еще… С тех пор, как я пробудилась, я такой остаюсь. День за днем. Я говорила доктору Локсхайму, просила таблеток успокоительных, он не дал.
Заявил, что опасно. И вот я бодрствую день и ночь. Удивительно, я не ощущаю усталости.
Я кивнул. – По правде, что я такое, если вообще что-нибудь? Я совсем не хочу есть, пить. Я даже…
Она запнулась, и я похлопал ее по плечу.
– Я все знаю. Это неважно.
– Неважно? – Она нахмурилась.- Эд, что со мною произошло? Доктор Локсхайм не говорит. Я знаю, он что-то со мною сделал… Когда ж это, как давно? Мне кажется, меня оперировали. Долгая, долгая операция, или их много было? Не помню.- Она помолчала.- Когда последний раз я пробудилась и при сознании так и осталась, я вспомнить пробовала. Но не смогла.
– Это тебя беспокоит?
– Да. И еще другое меня беспокоит, даже сильнее. Я хочу плакать и не могу.- Она взглянула на меня распахнутыми глазами.- Эд, скажи правду. Я свихнулась? Я в какой-то клинике нахожусь?
Я покачал головой.
– Тогда что же произошло? Что со мною произошло?
Я улыбнулся.
– Произошло, что хотела. Отныне для тебя секрет не секрет.
– Секрет!
Она сохранила память, порядок. Наверняка, помнила все до того, как игла вонзилась, куда ей следует. Я больше не волновался. Она оправится, я мог с ней теперь говорить.
– Да,- сказал я.- Секрет Локсхайма, наш общий секрет. Секрет, который ты хотела выведать, чтоб оказаться в Первой десятке и – навсегда. Ты не забыла, конечно же, Кей, что признавалась: на все согласна, только б его узнать.
Что ж, теперь для тебя секрета нет. Поэтому не пугайся.
– Что Локсхайм сделал со мной? – спросила она. Спокойно, владея голосом.- Кстати, кто он?
Я присел рядом с ней.
– Удивительно, что не знаешь,- сказал я.- Ведь ты такой знаток кинематографа. Впрочем, технических специалистов никогда вниманием не баловали, тем более на заре звукового кино.
Тогда именно Локсхайм тут появился. Делал кое-какие объемные мультипликации в одной-двух студиях – тогда Купер и Шедсак выпускали «Кинг Конга»[Имеется в виду первая серия картин о горилле Конге, открывшаяся фильмом «Кинг Конг» (1933)].
Он специализировался на фигурах в натуральную величину, разработанные им самим технологии были немцам не по карману. Оказалось, и нам дороговаты.
Чудные штуковины – не просто папье-маше с механизмом, не просто заводные. В конце концов, он же врач и преотличный. Хирург, анатом, невролог – полный набор. Но в мире зрелищ места ему не нашлось.
Он открыл небольшую клинику в Беверли Хиллз, как только разрешение на практику получил, и к хирургии вернулся. Пластическая хирургия – вот что было самое прибыльное. «Сделал» несколько лиц, а заодно – себе репутацию.