Простые рассказы - Кривин Феликс Давидович


Кривин Феликс Давидович Простые рассказы

Феликс Кривин

Простые рассказы

ПРИВЕТ ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ

У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет у нас на лестнице Белинский - тоже не критик, а так. И вот Белинский (не наш) написал статью про Некрасова (тоже не нашего). Вообще-то он ее написал давно, только мы о ней недавно узнали.

Наш Белинский говорит:

- Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально, чтоб почитать, записался в библиотеку. Прочитаю - выпишусь.

- Надо и себе записаться, - говорит наш Некрасов. - Интересно, как там твой моего...

Некрасов - тот еще - выпустил сборник. Не то московский, не то ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник написал, были там еще, не с нашей лестницы. А Белинский (тот) возьми и грохни статью.

Наш говорит:

- Их там на сборник человек десять, а он один - про всех.

- Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.

Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?

- А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и про других, только я фамилий не запомнил.

И правда, всех запоминать - мозгов не напасешься. Тут хоть бы со своей лестницы.

У нас на лестнице хватает жильцов, и каждый норовит, чтоб его запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому что, говорит, моя фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная. А он: это был великий химик. Ты бы, говорю, придумал чего поинтересней. Полководец Менделеев. Или космонавт.

Но - запомнил. Через химию эту самую. Теперь как про химию услышу, вспоминаю Менделеева и смеюсь.

Каждому хочется, чтоб его фамилия прозвучала. С Некрасовым-то легко звучать - под одной фамилией. И с Белинским. Как начнут они на лестнице звучать - битый час, и все о литературе.

- Сейчас, - говорит Белинский, - уже не та критика. Нет того, чтоб про целый сборник - статью.

- А сборники? - поддает Некрасов. - Кто их теперь пишет, сборники?

Словом, разговор.

Пошел и я в библиотеку.

- Дайте, - говорю, - что-нибудь под моей фамилией.

Чего, думаю, не бывает. А вдруг?..

Не надеялся, честно говоря. А она - выносит. Видно, писателей у нас развелось, в какую фамилию ни ткни...

Полистал книжечку - стихи.

- А про него у вас нет? Статейки хоть маленькой?

- Две статьи Белинского. Добролюбова. Чернышевского. Салтыкова. Щедрина...

- И все про него? Про одного?

Про одного, оказывается.

С тех пор пошел у нас разговор на троих. Соберемся мы - Белинский, Некрасов и я, Кольцов, - и давай про литературу! Наконец и я себя человеком почувствовал, веселей зашагал по жизни.

Недавно встретил Менделеева.

- Ну, как твоя химия? - смеюсь. - Привет тебе из литературы!

1975

ТАУЭР

Кто за рулем, кто за рублем, а остальные все пьющие. Сидим мы за столиком и ведем между собой разговор.

- У нас один вернулся из Англии.

- Из Великобритании?

- Черт его знает. Из Англии, говорит. Из туристической поездки.

- У нас один был в Испании. Тоже по путевке.

- Этот, из Англии, был там в тюрьме.

- По путевке?

- Я же рассказываю: у них тюрьма - это музей... Нет, не так. Музей это тюрьма. Тауэр.

- В тюрьме я бывал. А в музее не приходилось.

- Там, в этом Тауэре, все осталось, как было в тюрьме.

- И свидания разрешают?

- У них не свидания, а посещения. Это же музей.

- Но если ничего не переменилось...

- Это для посетителей не переменилось. У них служебный персонал переодет в тюремщиков и арестантов. Одни в тюремщиков, другие в арестантов. Сходство удивительное. Наш, который туда приехал, специально поинтересовался: настоящие они или их только для вида посадили.

- Ну?

- Сами не помнят. То ли они в музее работают, то ли по-настоящему сидят. Настолько, понимаешь, все убедительно.

- Великобритания, ничего не скажешь!

Да, хорошо за рулем, хорошо за рублем, хорошо и где-нибудь в туристической поездке.

Но лучше всего вот так, за столиком.

Правда, не всегда помнишь, где сидишь.

С кем сидишь.

Почему сидишь.

Как те, в Тауэре.

1980

ДИРЕКТОР РЕСТОРАНА

- Алло, это ресторан? Это директор ресторана?

Нужно было просто сказать: "Вы ошиблись номером". Но хотелось побыть директором ресторана.

- Да, это я. Директор.

- Товарищ директор, с вами говорит прокурор.

Не успел войти в должность - и уже прокурор. Вот что значит быть директором ресторана!

- Я вас слушаю, товарищ прокурор.

- Нет, это я вас слушаю. Чем вы кормите людей? Вы сами это есть пробовали? А порции? У вас ресторан или детский сад? Разве это порции для взрослого человека? Цены взрослые, а порции детские.

- Я этим лично займусь, товарищ прокурор.

- Уж займитесь лично. А то лично ответите. И сдачу во забывайте давать. У вас жулье или честные работники?

- Я точно не знаю, я здесь недавно, товарищ прокурор.

- Ну, ладно. Пока работайте.

На том конце повесили трубку. И на этом повесили.

Директор ресторана не испугался, потому что он не был директором ресторана. Он даже радовался: как он прокурора разыграл! Прокурор принял его за директора ресторана. За настоящего директора ресторана!

А прокурор на другом конце провода тоже ликовал. Директор-то, директор! Поверил, что с ним говорит прокурор! Как же не поверить, что с тобой говорит прокурор, когда работаешь директором ресторана!

1985

НАСТУЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Между печкой и стеной жизнь запечная, между полом и землей жизнь подпольная.

А между стулом и столом? Настульная? Пристольная?

Вот там, между стулом и столом, жил-был один служащий. По фамилии Варфоломеев или Петухов - что-то в этом роде.

К столу он сидел лицом, а к стулу задом, поэтому стол у него был постоянно в центре внимания, а о стуле он даже иногда забывал. Сядет - и забудет.

У стола, конечно, масштабы пошире, а у стула как бы ни были они широки, не представляют никакого общественного интереса. И сколько по этому поводу ни скрипи, ничего не изменится...

И все же скрипишь. Целый день скрипишь, а уже потом, так сказать, постскриптум, задумаешься: почему оно так?

Время, однако, шло, и в какой-то момент жизнь Петухова или, допустим, Варфоломеева, стала из пристольной превращаться в настульную. То ли скрип сделал свое дело, то ли было придумано что-то после скрипа, в постскриптуме, но только стол в поле зрения Варфоломеева-Петухова стал удаляться и при этом уменьшаться, а стул - не то, чтобы приближаться, приближаться ему было некуда, а как бы прирастать к своей персональной миссии и при этом расти. И стал Петухов-Варфоломеев приходить к убеждению, что главное не то, что у него на столе, а то, что у него на стуле.

А надо сказать, что по роду своей службы этот служащий ведал открытиями. Открытия совершают великие люди, а утверждают их люди маленькие. Все от того зависит, какую резолюцию написать: разрешаю или запрещаю.

Слова, между прочим, похожие, в каждом по восемь букв, но при всем этом сходство - какая разница! Тут-то и приходится советоваться со стулом. Поскольку он ниже, к тем местам ближе, по которым получишь, если со стула слетишь. Стул-то как раз и прикрывает эти места, а когда слетишь, они останутся неприкрытыми.

- Погоди открывать, - скрипит стул. - Сначала историю почитай: за открытия у нас вон сколько народу сгорело, а от закрытий еще пока никто не пострадал.

Дубовый-дубовый, а какую подал мысль. Зачем нам открытие, когда нам нужно прикрытие?

И открытие, так и не открывшись, было закрыто.

Ну, теперь-то оно, конечно открыто.

Петухов-Варфоломеев об этом даже воспоминания написал. О том, как он открывал открытие. Потому что открытие уже открыто, и теперь можно смело его открывать.

ИСПОВЕДЬ СИДЯЩЕГО НА СУКУ

Мы тут рубим сук, на котором сидим. Все мы - потомственные сукорубы. Сук-то рубили еще наши деды, но таким дедовским способом, что нам его еще рубить и рубить.

А в сукпромхозе у меня девушка - красавица на весь суктрест. Посмотришь на нее - сразу жениться хочется. Я бы давно женился, но наш бригадир сделал предупреждение:

- Пока не срубим сук, на котором сидим, о женитьбе и не думай.

О женитьбе можно не думать, но дети рождаются. Вот уже и первый родился.

Бригадир, конечно, недоволен:

- Что ж это вы, сукины дети? Тут конец квартала, конец месяца, а они вон что надумали - детей рожать!

Смутился я, взял повышенные обязательства. Тут и второй сынок родился. Сук попался крепкий, а человек слаб.

Время тем временем идет. Старший наш уже и сам сукоруб, средний учится на сукоруба, а самый младшенький пока на горшке сидит. Сидит, а уже задумывается; где он будет завтра сидеть? Когда срубят сук, на котором ему завтра сидеть, где он будет завтра сидеть?

Пусть подумает, пока сидит на горшке. Вырастет, возьмет в руки топор некогда будет думать.

1986

ПРОСТОЕ, КАК МЫЧАНИЕ

(Рассказ коровы)

Родилась я в городе, в областном центре.

Город большой, промышленный, три института и университет, ну и, само собой, театры и кинотеатры. Парк культуры и отдыха. Молокозавод.

По документам я, правда, в селе родилась, но я-то помню, что родилась в городе. Нас тогда целое стадо в одной комнате родилось - на шестом этаже, в самом центре города. Как замычали мы в один голос, Андерсен от радости на стуле подскочил.

- Умницы, - говорит, - чтоб вам всем быть здоровенькими. Ваше здоровье - это наше здоровье.

У Андерсена жизнь длинная и однообразная, как проспект в нашем городе. Живет Андерсен давно и каждый день ходит на работу. Для него, говорит он, идти на работу все равно, что идти на казнь. Только на казнь один раз сходил - и все, а на работу нужно ходить ежедневно.

И при этом Иван Иванович еще упрекает Андерсена, что тот мало любит свою работу. Кто ж это будет любить свою казнь? Разве что какая голова отчаянная.

В нашем поголовье мало отчаянных голов, но все же иногда попадаются. Когда мы только еще родились, Андерсен спросил у нас:

- Ну, красотки, какая из вас на молоко, а какая на мясо?

Все, конечно, дружно кричат, что на молоко, а одна голова отчаянная радостно завопила:

- На мясо!

Андерсен улыбнулся - так грустно, как улыбается он, когда его вызывают к Ивану Ивановичу, - и говорит:

- Это хорошо, что ты такая сознательная, только радоваться зачем? Не в театр идешь, а на мясо.

Жизнь, я вам скажу, пролетает - не успеваешь оглядываться. Только что Андерсен поздравил меня с рождением - и вот я уже даю молоко. Много молока, в среднем по три тысячи на корову. И другие дают столько же - и те, что в городе, и те, что в районе, и даже те, что в селе, хотя у них там плохие условия и кормов не хватает. И это при том, что у них там и доярки, и зоотехники, а у нас только Андерсен - и больше никого.

И даже не Андерсен - просто его так Иван Иванович называет.

- Ты, - говорит, - слыхал про Андерсена?

Андерсен - наш - вытягивается столбиком, опускает глаза в стол и начинает там что-то отколупывать. Всякий раз отколупывает и никак не отколупает.

- Это великий сказочник, что ли?

Иван Иванович кивает:

- Великий. Только не по сравнению с тобой. По сравнению с тобой он маленький сказочник.

После такого разговора Андерсен долго не смотрит в нашу сторону, говорит, что мы ему надоели, что он не дождется, когда уйдет от нас на пенсию. Мы, оказывается, должны быть там, в селе, а не здесь, в городе. Каждая из нас приписана к какому-то колхозу. Одни еще там, в колхозе, приписаны, другие в районе приписаны, а мы уже здесь, в областном центре. Нас Андерсен собственной рукой приписал.

Сам приписал - и сам недоволен.

- Что-то, - говорит, - больно много вас развелось, вот погодите, я вас всех в колхоз отправлю. Будете там в холодных коровниках стоять по колено в грязи, будете просить, чтоб вас покормили.

Это он так грозится. А на самом деле - куда нас пошлешь? Мы здесь, в городе, родились, какая от нас в колхозе польза?

Сын Андерсена, пианист, ездит в колхоз на уборку картофеля, а какая там от него польза?

Андерсен хоть нас и ругает, но не заругивает до конца. Он ругает потому, что его ругает Иван Иванович. А Иван Иванович ругает потому, что его тоже кто-то ругает. И даже того, кто ругает Ивана Ивановича, тоже кто-то ругает.

Все ругают друг друга.

И все - за нас. Как будто все они нами недовольны.

А на самом деле без нас им не обойтись. Мы и кормов не требуем, и коровников нам не надо. Живем мы все в одной комнате, на шестом этаже, - и те, которые в колхозе приписаны, и те, которые в районе приписаны, и те, которые в области приписаны, и даже те, которых сам Иван Иванович собственной рукой приписал.

1982

ЗАЙЦЫ

Последний трамвай. Остановка - улица Трифоновская. В вагоне двое: один входит, другой уже сидит.

- Семен Семенович, это вы? Так поздно?

- Иван Степанович, это я. Здравствуйте, дорогой. Садитесь, там все равно нет билетов. Поедемте зайцем. Все контролеры спят.

- Вы думаете, это удобно? Кстати, у меня проездной.

- Спрячьте! Никому не показывайте! А я думаю: что это Ивана Степаныча давно не видать? А вы, оказывается, по ночам ездите. Да еще зайцем!

- Вот именно: зайцем. Хотя, между прочим, у меня проездной.

- Прекрасно придумано: проездной. У каждого зайца - проездной. Поди догони их с проездными.

Остановка Рижский вокзал. Никто не входит, никто не выходит.

- Время-то позднее: половина второго. А вы, Семен Семеныч, живете в другом конце города. Куда это вы среди ночи, если не секрет?

- Иван Степаныч, у зайца не спрашивают: куда. Зайцы бегают не куда, а откуда. Спугнут их, они и побежали. У них, как у "запорожца", двигатель с задней стороны.

- У вас что, на работе неприятности? Или дома? Семен Семеныч, может, вы ушли от семьи?

- Нет, оттуда еще не ушел. Но уже спугнули меня, Иван Степаныч, спугнули, дорогой.

- Вы рассуждаете, как настоящий заяц.

- А разве нет? Я и есть настоящий заяц. И как зайцу мне положено ездить в общественном транспорте без билета. И вам положено.

- Ну, у меня-то проездной...

- Спрячьте. Никому не показывайте. Вы заяц, вам положено без билета.

- В чем-то я с вами согласен, Семен Семеныч, но в чем-то не согласен. Хотя и приходится оглядываться и уши прижимать, но в чем-то я не заяц... Не настоящий заяц...

- А кто же? Случайно не контролер?

- Возможно, контролер.

Опыт показывает: из двух зайцев непременно один контролер.

- Напрасно вы меня спугнули, Иван Степаныч. Так хорошо ехали...

Семен Семеныч достал билет и предъявил Ивану Степанычу - на случай, если тот контролер.

Иван Степаныч предъявил проездной - на случай, если контролер Семен Семеныч.

Предъявили и поехали. И каждый спрятал билет.

Разве настоящий заяц осмелится ездить без билета?

1982

ЛЕВ, СКАЖИ: "Р-Р-Р!"

- Лев, скажи: "Р-р-р!"

- Р-р-р!

- Ты слышал? А теперь ты скажи.

- Ы-ы-ы!

- У тебя не получается.

Лев тоже видит, что не получается, и повторяет наставительно:

- Р-р-р!

Работа у него хорошая. Скажешь "р-р-р" и можешь спать целый день, только на обед просыпаться. И помещение, во-первых, отдельное, а во-вторых, открытое, так что, во-первых, никто за хвост не дергает, а во-вторых, все хорошо видно.

Не сплошь, конечно, а так: немножко видно - немножко не видно - видно не видно - видно - не видно... В полосочку.

Хорошее место. Сколько тут народу околачивается в надежде, что место освободится. Жизнь такая пошла: многого не имеем, но главное - то, что имеешь, не потерять. А то будешь вот так ходить, на чужие места заглядываться. Потому и стараешься, чтоб не остаться без места.

- Р-р-р!

- Слышишь, как он говорит? А ты как говоришь?

В том-то и дело. Говорил бы ты так, ты бы здесь сидел и говорил, а пока что лев будет говорить, а ты будешь слушать. Подрасти сначала, выработай произношение. И палец вынь из носа. Ты видел, чтобы лев держал палец в носу? Держал бы он палец в носу, разве б его на такое место посадили?

И лев говорит:

- Р-Р-Р!

Просто так говорит, чтоб не потерять квалификации.

Потом лев засыпает, и ему снится кошмарный сон. Будто сидит он на этом уважаемом месте и кто-то говорит ему:

- Лев, скажи: "а-а-а!"

- Лев, скажи: "бе-е-е!"

А он молчит. Ни "а", ни "бе" он не может сказать, потому что умеет говорить только "р-р-р", одно только "р-р-р" из всего алфавита. И он в ужасе просыпается.

Ну и что ж. Свою работу он знает, и больше с него пусть не спрашивают. Когда его сюда брали, от него одно требовалось: чтобы он умел хорошо говорить "р-р-р!". Это в последнее время пошла мода чесать от первой до последней буквы весь алфавит, но спроси у них "р-р-р!", настоящее "р-р-р!", какое в прежние времена говаривали, и они тебе скажут:

- Ы-ы-ы!

Интеллектуалы.

Лев успокаивается. Ничего, без него все равно не обойдутся. Пусть попробуют, кто им будет говорить "р-р-р!"?

1979

ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ПЕРЕГИБАЮЩИХ ПАЛКУ

Перегибать палку - дело серьезное, тут главное - не наломать дров. Хотя и дрова - дело хорошее. Особенно в осенне-зимний период.

Но меру в любой период надо знать. А то наперегибаем, наломаем, глядишь - ни перегибать, ни ломать нечего.

И что тогда остается? Разве что те палки, которые мы - помните? ставили в колеса.

Много мы их наставили. Если все эти палки повытаскивать из колес да в землю повтыкать, можно восстановить весь лес, вырубленный за последние полстолетия.

А если все эти палки взяться перегибать, какие дела можно делать!

Только вот проблема: как тогда быть с колесами? Ведь надо же палки и в колеса ставить, а не только перегибать.

Все надо учесть, обо всем позаботиться. И о том, чтобы палок хватило на колеса, и о том, чтобы, перегибая их, не наломать дров, и о том, чтобы и дров наломать, - сколько потребуется в осенне-зимний период.

И еще что важно: в какую сторону палку перегибать. Если вчера мы перегибали концами внутрь, то сегодня - обратите внимание - мы перегибаем концами наружу!

Дальше