К ней! Скорее к ней!
Свеча оплыла тяжелыми набухшими каплями, парафин вздыбился вокруг слабо подрагивающего огонька.
Катя сидела на кровати, откинувшись на подушки, волосы чуть растрепаны, локоны падают на бледный лоб. Лицо осунулось, потеряло прежний румянец, но от этого стало только красивее, трагичнее. И так хотелось коснуться этой белой расслабленной шеи с мелко подрагивающей жилкой, прячущейся под ключицей, поцеловать молоко щек, почувствовать тепло ее дыхания.
Сон ее был тревожен. Глаза под веками бегали, ресницы вздрагивали, готовые вот-вот разлепиться.
Он положил пакет с угощениями на стол и тут же ощутил пустоту в руках. Ему было так приятно нести этот кулек, зная, кому все это предназначается. И теперь он словно упускал единственную ниточку, что связывала его с Катей. Ведь она будет брать эти пирожные, есть их.
Катя глубоко вздохнула, открыла глаза. Виктор встал в тень, чтобы не напугать ее своим внезапным появлением.
— Кто здесь? — Спросонья ее голос был чуть хрипловат.
— Добрый вечер, Катя!
Виктор сделал шаг вперед и тут же заметил — выражение лица, глаза, округлившийся рот — все говорило о страхе.
— Что случилось?
Ее лицо еще больше побледнело, выдавая панику. Виктор быстро прогнал в памяти сегодняшнюю ночь. Пробуждение, спешный завтрак, посещение города, пирожные… Что-то было еще. Ах да, цветок! Он нашел его на могиле, поднял, и теперь он красуется в его петлице. Кладбище, могила… Она не знала! С чего он взял, что известие о том, КТО он, ее обрадует?
— Не подходите! — Катя выставила руку, словно эти тонкие пальцы, эта слабая ладонь могли ее защитить.
Виктор прошел вдоль стены, мимо двери, выдерживая между собой и девушкой постоянное расстояние в пару метров, чтобы не напугать ее, чтобы она не начала кричать.
Дверь, стена, угол. Виктор повернулся, сделал еще шаг и остановился около рукомойника. Перед ним было зеркало. Прямоугольник стекла, с одной стороны покрытый серебристой краской, тускло отражал железный бочонок с носиком, таз, щелястый деревянный пол, темное окно с вялой геранью на облупившемся подоконнике. Не было только в этом отражении его, Виктора Марциновича.
— Так это правда?
Катя, чуть покачиваясь, стояла около кровати, держась слабой рукой за шишечку на спинке.
— Разве это может иметь отношение к нашему чувству?
Виктор сделал осторожный шаг вперед. Ее волнение усилило запах, зубы стало ломить от желания почувствовать ее кровь на вкус.
— Ты меня обманываешь! — закричала Катя, не замечая, что от страха перешла с гостем на «ты».
— Зачем мне это делать? — Виктор старался говорить как можно спокойней. — Если бы я был тем самым дьяволом, которого ты во мне пытаешься увидеть, мне бы не понадобилось тратить столько времени. Зло не терпит промедлений. Я не несу с собой несчастье.
— Тогда уходи! — Ноги ее не держали, и она упала обратно на кровать.
— Не гони меня! Мое отношение к тебе искренне!
— Ты пришел ко мне, чтобы погубить мою душу!
— Твоя душа останется при тебе. Я на нее не посягаю. Разве любовь может кого-то погубить?
— Не говори мне о любви! — Катин голос звенел. Страх сменился яростью, кровь хлынула к щекам.
— Как же можно о ней не говорить, когда она есть? Ты вправе прогнать меня, вправе потребовать лечь и умереть около твоих ног, но мою любовь это не изменит. Где бы я ни был, сколько бы миль нас ни разделяло, мое чувство будет неизменно жить во мне. И ты будешь знать о нем, помнить, мучиться. Так зачем нам устраивать такое испытание?
— Ты все врешь! — как заклинание повторила Катя, бессильно роняя руки.
— В таких делах невозможно врать, — Виктор заговорил вкрадчиво, стараясь не очень давить на девушку своей способностью очаровывать. — Что я с этого получу? Душу твою не покупаю, не торговец я таким товаром. Отнять у тебя честь не тороплюсь — для этого мне не нужно было бы столько ходить сюда. Я приношу сюда более ценное — свою любовь, и ничего не требую взамен.
— Замолчи!
Виктор опустил глаза. Как он мог забыть об этой малости, которая разделяла его и Катю? О незначительной вещи под названием «жизнь». Неужели это помешает им?
— Позволь мне убедить тебя в моих чувствах. Я готов сделать что угодно, лишь бы доказать тебе искренность своего отношения. Я не дьявол, не обольститель, не обманщик. Правда — вот она. Да, я житель ночи. Не более того. Но я не страшнее и не опаснее любого человека. Возможно, мы убиваем, но только по необходимости. Человек же готов убить просто так, ради потехи, легкой наживы или просто из-за другого взгляда на жизнь, другого цвета кожи. Так чем же мы страшнее людей? Между тем ты скорее пожалеешь душегуба, убившего пятерых и приговоренного к казни. А меня возненавидишь только за то, что я люблю тебя.
— Не говори, не надо! — простонала Катя, зажимая уши руками.
Но даже сквозь ладони она слышала этот мягкий, зовущий к себе голос, зажмурившись, она видела его горящие страстью глаза. И было понятно, что никогда ей этого уже не забыть, что никто и никогда больше не скажет ей этих слов, не посмотрит на нее так.
— Зачем же нас тогда наделили способностью чувствовать и делиться своими чувствами, если ты запрещаешь мне даже говорить об этом? — воскликнул Виктор. — Вспомни, ты сама разрешила мне войти, ты не отказалась принять от меня подарки.
— Можешь их забрать! — Катя спрыгнула с кровати, упала на колени перед сундуком, но крышка не поддавалась. И только тогда она заметила, что сверху на сундук легла маленькая крепкая рука.
— Не торопись.
Виктор чуть склонился над девушкой. Он не мог поверить, не соглашался принимать, что все может закончиться прямо здесь, сейчас. Ярость в его душе мешалась с нежностью, желание силой убедить Катю в своей искренности переплеталось с жалостью к самому себе, к своей наивности. Все это вместе завязывалось в тугой узел боли и отчаяния. Впервые он не знал, как поступить. Одно быстрое движение, один укус — и все было бы решено. Да, потом были бы долгие ночи мучений, страданий, но время — десятилетия, столетия — лечит все. Однако ему не хотелось заболевать отчаянием. Виктор хотел счастья. Он видел его прямо перед собой, читал в глубоких испуганных глазах девушки. Ах, это было так просто — довериться ему, откинуть ложный страх и стыд. По заплаканному лицу Кати он видел, что страх и стыд непреодолимы. И это убивало вампира.
— Каждый мой подарок преподнесен от души, — прошептал он, опускаясь рядом с Катей на колени. — Я понимаю, что все это недостойно тебя. Что, может быть, я должен был с самого начала все рассказать. Но мне хотелось, чтобы ты увидела во мне человека, а не порождение ночи. Я не зову тебя в свой мир, не обещаю несметных богатств. Прошу лишь о терпении и чтобы ты позволила доказать мою любовь. Любовь не знает рамок и сословий, она не подчинена правилам и порядкам. Это дар свыше, и я хочу положить его к твоим ногам.
Катя смотрела на него широко распахнутыми глазами. Пальцами она так крепко вцепилась в крышку сундука, что костяшки побелели.
— Подари мне эту малость, — молил Виктор. — Крошечный шанс. Небольшую уступку. Я докажу, что моя любовь бескорыстна, что она ничего не потребует от тебя взамен.
— Нет. — Голос ее был глух. — Ты проклят.
— Ты ошибаешься!
Виктор боролся с желанием коснуться ее руки. Он знал, что легко может это сделать и никакие крики, никакая слабая девичья сила не остановят его. Но он не смел пугать ее. Только не сейчас! Только бы не совершить никакой ошибки!
— Тот мистический бред, что рассказывают вам в церквях, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я не причиню тебе вреда.
Катя тяжело опустила голову на сложенные руки.
— Я не верю тебе, — простонала она.
— Не верь. Просто позволь любить. И не запрещай себе любить меня!
Эти слова, словно удар, заставили ее распрямиться.
— Приди завтра днем! Познакомься с моими родителями.
В ее глазах появилось что-то сумасшедшее.
— Я не могу ходить днем. Солнце губительно для меня.
— Ага! — с неожиданной радостью воскликнула Катя.
— Но ведь и я не зову тебя идти со мной сейчас гулять, не требую от тебя ночных бдений. Скоро заполощется рассвет, мне надо будет уйти. Умоляю тебя, не торопись. Подумай хорошенько. Я положу к твоим ногам мир. Не бойся меня.
Виктор стремительно наклонился над Катей, с легкостью приподнял ее с пола, прижался губами к ее губам. От таких близких желанных запахов закружилась голова. Он чувствовал, как в первую секунду напрягшиеся губы тут же расслабились, как Катя глубоко вздохнула, поддаваясь его страсти.
А потом все закончилось. Они стояли в разных углах комнаты. Его сердце все так же мерно билось, отсчитывая скупые удары. Ее же лицо полыхало то ли от ярости, то ли от желания повторить поцелуй.
Виктор стремительно наклонился над Катей, с легкостью приподнял ее с пола, прижался губами к ее губам. От таких близких желанных запахов закружилась голова. Он чувствовал, как в первую секунду напрягшиеся губы тут же расслабились, как Катя глубоко вздохнула, поддаваясь его страсти.
А потом все закончилось. Они стояли в разных углах комнаты. Его сердце все так же мерно билось, отсчитывая скупые удары. Ее же лицо полыхало то ли от ярости, то ли от желания повторить поцелуй.
— Не торопись! — повторил он, поднимая руку. — Дай себе возможность свыкнуться с мыслью, что я люблю тебя. Прощай!
Виктор шагнул к окну и исчез. Шелохнулся застоявшийся воздух комнаты. Катя опустилась на стул. Сегодня Виктор им так и не воспользовался. Заметила на столе кулек с пирожными. В сердцах смахнула его на пол, уронила голову на руки. К горлу подкатил комок рыдания. Но горе и отчаяние были столь велики, что Катя смогла лишь завыть, проклиная свою несчастную судьбу.
Виктор торопился к кладбищу. Пока он был в городе, пока шел этот бесконечно мучительный и такой необходимый разговор, короткая летняя ночь кончалась, уступая место смертельному рассвету. И ему так не хотелось уходить, так много всего еще хотелось сказать. Просто держать ее руку в своей, просто смотреть в глаза, стоять перед ней на коленях, ожидая, когда ее перепуганная душа очнется и разглядит в его смиренной позе настоящее чувство.
Да, да, он так завтра и сделает. Придет и будет ждать ее благосклонности, пусть хоть десяток солнц вывалится на небосклон, пусть он трижды сгорит в их испепеляющих лучах, пусть последнее, что он увидит, будут ее невозможные глаза.
В груди поселилась странная боль. Виктор думал, что не сможет уснуть, что весь день пронянчится с этим новым странным ощущением, но природа взяла свое, заставив его забыться в неудобной позе.
А над его головой, через толщу камня и земли, сквозь шаркающие звуки шагов по натоптанному полу церкви, лился-перекатывался день. Жаркое солнце заставляло быстрее расти цветы и травы, наливало соком яблоки и ягоды, румянило лица детей, покрывало пеплом загара руки взрослых.
Катя проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. Долгие секунды она не могла сообразить, кто она и где находится, кто может рядом с ней шуршать.
— А я слышала, как ты ночью разговаривала.
Лизонька сидела на полу, на коленях у нее лежал разорванный пакет со сладостями, губы были измазаны белым кремом, в пальцах она держала крепенький коричневый брусочек шоколадного пирожного.
— М-м-м… Какие вкусные! — Лизонька отправила в рот весь кусочек и, шамкая, добавила: — А тебе их только ночью будут носить?
— Не ешь! — сорвалась с постели Катя, рванула на себя пакет. Разноцветные колобочки раскатились по полу, сыпя глазурной крошкой.
— Да ты что? — Лизонька подняла на сестру полные искреннего изумления глаза. — Я таких в жизни не ела. Они холодные, точно только что со льда. Кто принес?
— Если и несли, то не тебе!
От резкого пробуждения и такого стремительного прыжка к сестре Катя никак не могла перевести дыхание. Почему она сразу не убрала сверток? Как она могла о нем забыть?
— Хорошо, тебе. А кто?
Личико сестры выражало покорность. Но сквозь эту готовность принять любой ответ крылось столько лукавства и хитрости, что Катя еле сдержалась, чтобы не ударить Лизоньку по лицу. Сестры все эти дела не касались!
— Кто надо! — Катя стала спешно переодеваться.
— Вы целовались? — Глаза Лизоньки стали в два раза больше, она вся подалась вперед.
— Что ты несешь! — Катя набросила на кровать покрывало.
— Неужели это брат священника? — догадалась Лизонька. — Что же ты не дала мне их съесть?
— Зубы заболят от сладкого.
— А у тебя не заболят?
— Я есть не буду! — Катя подобрала раскатившиеся пирожные.
— А я все маме расскажу!
— Не устань рассказывать!
Катя поглядела на искореженные гостинцы у себя в руках, и у нее вдруг родилась идея отнести их в церковь. Если Виктор проклят, то они должны загореться дьявольским огнем. Катя сдернула со спинки кровати косынку, завернула в нее пирожные.
— Куда? — подалась вперед Лизонька.
— Здесь душно, прогуляюсь.
— Я с тобой!
Катя не обратила внимания на сестру. Ей сейчас было все равно, кто идет рядом. Недлинная дорога до церкви показалась ей бесконечной. На каждом шагу ей чудилось, что за ней наблюдают, каждую секунду казалось, что ее сейчас окликнут. Пирожные в узелке жгли пальцы. Но проходили мгновения, минуты, и ничего не происходило. Узелок оставался узелком, дорожка дорожкой, встречные люди приветливо улыбались ей.
От неожиданной мысли Катя остановилась. Ну, конечно же, это все шутка. Ну, какие дьяволы и вампиры в их селе? Просто кто-то решил зло над ней подшутить. Выдумал себе такой мистический образ и стал являться к ней по ночам. Как входил? Через окошко! Оно наверняка неплотно прикрыто. И пирожные в ее руках самые обыкновенные. Прохладные же они оттого, что все утро пролежали в тени под окном.
Поняв все это, Катя остановилась. Руки ее опустились.
— Что же ты? — догнала ее Лизонька.
— Голова закружилась. От солнца, наверное. Пойдем домой.
— А пирожные?
— Странникам отдадим. Я кого-то вчера около церкви видела.
Катя снова заспешила вперед, опустила узелок рядом с первым встретившимся нищим. И вдруг замерла. Ей показалось, что под ногами у нее что-то происходит, словно там кто-то есть и она слышит размеренное биение чужого сердца.
Встретилась с внимательным взглядом сестры.
— Книгу свою можешь забрать, — прошептала Катя, смутившись. — Она мне больше не нужна.
— Прочитала? — По Лизонькиному лицу было видно, что она запуталась окончательно, но с чего начать узнавать тайну сестры, не знает.
— Сама же говорила, что писатели не выдумывают ничего нового, — расстроенно пробормотала она. — Описывают то, что есть. Зачем же мне чужой рассказ?
— Странная ты какая-то, — только и смогла ответить Лизонька, недовольно поджимая губы.
— Дни стоят жаркие, и ночь не дает прохлады.
Они медленно пошли обратно. Лизонька все забегала вперед, заглядывая сестре в лицо.
— Что же у тебя своего, если не нужно чужого? — Лизонька злилась, что все надо вытягивать из сестры по крохам, что Катя не хочет ей сразу всего рассказать.
Катя остановилась, долгим взглядом окинула приземистый ряд знакомых домов, нависшую над ними громаду церкви, крутой обрыв, на который, словно недошитый ковер, было наброшено кладбище с сеткой крестов, блеснувшую на повороте реку, на другой стороне плавно поднимающийся берег и одинокую кибитку, бегущую по кромке горизонта.
— Нет, наверное, ничего своего. — Незаметно для себя Катя сдернула с плеча платок, тонкими пальцами пробежала по обметанному краю, встряхнула его, зачем-то поправила волосы. — Что-то сердце щемит. И тоска такая…
— Ой, — Лизонька схватилась за щеку, непроизвольно ухватилась кончиками зубов за ноготь. — Влюбилась? В поповского брата?
Катя покачала головой и медленно побрела дальше. Платок выскользнул из безвольных пальцев.
— Не знаю я, ничего не знаю, — с болью прошептала она, опустив голову, так что Лизоньке пришлось присесть, чтобы услышать.
— Да объясни ты толком! — не выдержала сестра. — Он хотя бы красив? Местный?
Катя снова оглянулась на кладбище. Местный? Красив? Ах, разве это имеет значение? А потом вдруг вспомнила — шутка, это чья-то злая шутка. Никакого кладбища, никаких мертвецов.
— Городской, — быстро заговорила Катя, скорее себя убеждая в этом, чем рассказывая сестре. — Приехал на неделю. В церкви я его заметила. Подарок подарил. Бусы. С зелеными камнями. Я тебе как-нибудь покажу. Пирожных привез.
Лизонька от восторга закатила глаза.
— Только дай слово, что никому не скажешь! — Катя стиснула руку сестры.
— Могила, — помертвевшими губами пообещала Лизонька.
От неприятного слова заколотилось сердце.
— Нет, лучше жизнью поклянись. А завтра я тебе все расскажу.
— Почему же не сегодня? — Глаза сестры горели любопытством.
— Хочу проверить одну вещь. — Катя попыталась придать своему голосу как можно больше беззаботности.
— Но вы хоть целовались? — Лизонька прижала руки к груди.
— Под окошко приходит. — Катя уже не знала, как избавиться от назойливых вопросов. Ей хотелось побыть одной, подумать.
— А говорила, любви не бывает! — Лизонька теперь шла, повиснув на локте у сестры, победно подняв голову. Она была уверена, что владеет всей тайной. — Это ведь та самая, единственная, да? — Полумер Лизонька не признавала.
— Любовь бывает разная, — Катя снова потупила глаза. Чем ближе они подходили к дому, тем мутнее становилось у нее на душе, ноги наливались тяжестью, хотелось сесть, закрыть глаза.