— Как это? Я никогда не ною, я просто пользуюсь логикой…
— Умолкни. Я от тебя устал. Пат, ты всегда был самым противным отродьем, вечно ноющим, чтобы добиться своего… И ты, Том, ничуть не лучше. А с годами вы мало изменились; просто отточили свои технические приемы. Сейчас вам задаром предлагают то, за что я с радостью отдал бы свою правую руку. Мне следовало бы отойти в сторону и полюбоваться, как вы своими руками провалите дело. Но этого я не сделаю. Держите свои длинные языки за зубами, будьте тише воды, ниже травы, и вы добьетесь своего. Прибегнете к вашей обычной мерзкой тактике — и обязательно проиграете.
Таких слов мы ни от кого не потерпели бы. Если б это был кто-то другой, Пат просигналил бы мне и врезал противнику выше живота, а я — ниже. Но с человеком, который носит на груди ленточку «За Цереру», так не поступают; его слушают. Пат мне даже ни словечка не шепнул.
Вместо этого мы стали обсуждать сам проект «Лебенсраум». Двенадцать космических кораблей должны были вылететь одновременно, приблизительно по расходящимся от Солнца радиусам, образующим как бы оси двенадцатигранника; однако радиусами их можно было назвать лишь условно, ибо миссия каждого корабля заключалась не в исследовании какого-то сектора космоса, а в том, чтобы посетить как можно больше звезд, относящихся к тому же типу, что и Солнце, сделав это за кратчайший промежуток времени. Дядя Стив объяснил, как для каждого корабля были вычислены минимаксные поисковые орбиты, но я этого не понял; чтобы понять, требовалось знание исчислений, которые мы еще не проходили. Впрочем, это не важно. Каждый корабль должен был затратить как можно меньше времени на прыжки от одной звездной системы до другой и как можно больше на исследование каждой из них.
Пат никак не мог оставить мысль о том, как бы это половчее заставить наших родителей решить дело в нашу пользу.
— Дядя Стив, даже положившись на ваше мнение о том, что нам не надо торопиться, не следует ли одновременно использовать аргумент, к которому они, может быть, прислушаются. Возможно, вы и сами могли бы выдвинуть его.
— Хм?
— Ну, насчет того, что полбуханки лучше, чем ничего. Вероятно, до них еще не дошло, что один из нас останется дома? — Я успел ухватить начало фразы, которую собирался сказать Пат, и это было вовсе не «один из нас останется дома», а «Том останется дома». Я хотел было заспорить, но потом решил спустить дело на тормозах. Фразу-то он ведь не произнес. А Пат продолжал: — Им известно, что мы рвемся в космос. Если они не разрешат нам сделать это сейчас, мы добьемся своего позже и другим способом. Если мы поступим в твой род войск, мы, конечно, сможем приезжать домой в отпуск, хотя и очень редко. Если же мы эмигрируем, то все равно что умрем для них; ведь очень немногим эмигрантам удается набрать денег на посещение Земли и уж во всяком случае не за тот срок, пока их родители еще живы. Поэтому, если нас оставят дома сейчас, то как только мы достигнем совершеннолетия, они, возможно, уже никогда больше нас не увидят. Если же разрешат лететь, то один из нас не только останется дома, но вся семья будет находиться в постоянном контакте с другим — ведь именно в этом контакте и заключена идея использования телепар. — Пат с тревогой посмотрел на дядю Стива. — Так не следует ли нам самим сказать им об этом? Или, может быть, ты сам подсунешь им нашу идейку?
Дядя Стив ответил не сразу, хоть я и не видел никакой логической неувязки в сказанном Патом. Два минус два — это ноль, а два минус один — это все же один.
Наконец дядя Стив медленно произнес:
— Пат, неужели ты не можешь вбить в свою глупую башку, что их надо оставить в покое?
— Не вижу, чем плоха моя логика.
— Да когда же эмоции побеждались логикой? Тебе следовало бы снова прочесть ту историю, где царь Соломон предложил разрубить младенца надвое. — Дядя Стив отпил из своего стакана и вытер рот. — То, что я вам сейчас расскажу, строго секретно. Знаете ли вы, что Планетарная Лига рассматривает вопрос о переводе этих кораблей в разряд боевых?
— Как? Почему? Мистер Говард ничего такого не говорил…
— Говорите потише… Проект «Лебенсраум» исключительно важен для Департамента Мира. Если разобраться, то главной причиной войн всегда были потребности населения в расширении пространства, хотя, конечно, влияли и другие факторы.
— Но мы же запретили войны.
— Верно. И именно поэтому парням, вроде меня, платят жалованье, чтоб они успевали затаптывать горящие кусты, прежде чем пожар охватит весь лес. Мальчики, если я расскажу вам обо всем остальном, вам придется хранить этот секрет не только сейчас, но, возможно, до конца вашей жизни.
Терпеть не могу секретов. Уж лучше брать деньги в долг. Секрет-то не вернешь туда, откуда ты его взял. И все же нам пришлось пообещать хранить его.
— О'кей. Я видел оценки, сделанные Департаментом Мира по этому проекту, заказанные самим ФППИ. Когда «Авангард» ушел в полет, ему давали лишь один шанс из девяти на возвращение. Теперь у нас оборудование куда лучше; мы обладаем лучшей техникой; благодаря этому шансы возросли до одного из шести для каждой посещенной планетной системы. Согласно разработанным индивидуальным траекториям, корабль посетит в среднем шесть звезд. Поэтому у него есть лишь один шанс из тридцати шести на благополучное возвращение из полета. Для двенадцати кораблей это значит, что есть лишь один шанс из трех на то, что хоть один корабль вернется обратно. Вот тут-то и выступаете на сцену вы — «выродки».
— Не смей называть нас выродками, — крикнули мы почти одновременно.
— Выродки, — повторил он. — И все мы благодарим Всевышнего за то, что вы — выродки — существуете, ибо без вас Проект был бы просто не осуществим. Корабли и их команды могут быть заменены: корабли — это просто деньги, а людей, вроде меня, у которых любопытство перевешивает здравый смысл, хоть пруд пруди. И если кораблей можно не жалеть, то информация, которую они соберут, совершенно бесценна. Поэтому те, кто сидит наверху, и не ждут, что корабли вернутся домой, ибо нам необходимы эти планеты земного типа; в них нуждается все человечество. Вот для чего вы, парни, и нужны: передавать на Землю результаты поисков. И если это будет сделано, то совсем не имеет значения вопрос — вернутся корабли обратно или не вернутся.
— Меня ты не напугал, — отозвался я.
Пат посмотрел на меня и отвел глаза. Я без всякой телепатии вполне определенно дал ему понять, что вопрос, кто именно полетит, между нами далеко еще не решен.
Дядя Стив пристально посмотрел на меня и сказал:
— А я и не ожидал другого, учитывая твой возраст; впрочем, я тоже не боюсь; я и так живу взаймы начиная чуть ли не с девятнадцати лет. И я настолько убедил себя в собственной удаче, что, если какой-нибудь из кораблей вернется на Землю, готов спорить — это будет мой корабль. Однако теперь, быть может, вы поймете, почему глупо доказывать вашей матери, будто половина пары близнецов лучше, чем ни одного? Эмоционально ваш довод никуда не годится. Идите-ка вы домой и снова перечитайте притчу о заблудшей овце14. Если вы скажете матери, что один из вас будет вкушать безопасность дома, то это заставит ее сконцентрировать всю силу своих чувств на том, что другой ее сын в опасности и его дома не будет. Если ваш па попытается успокоить ее, он наверняка споткнется на фактах, о которых я говорил, ибо не все они секретны. И это в первую очередь относится к тем, на которых статистики основывают свои расчеты; просто сейчас реклама Проекта будет стараться всячески подчеркивать его выгоды и всячески замалчивать опасности.
— Дядя Стив, — возразил Пат, — я не понимаю, откуда такая уверенность, что большинство кораблей погибнет.
— Такой уверенности нет. Это лишь сравнительно оптимистические предположения, основанные на учете опыта, который накопила наша раса, исследуя неизведанные просторы. Видишь ли, Пат, можно оказаться правым и раз и другой раз подряд, но когда дело касается исследования совершенно неизвестных людям территорий, то первый же раз, когда ты ошибешься, окажется и твоим последним разом. Потому что ты умрешь. Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть данные, относящиеся к истории исследования нашей крохотной Солнечной системы? Исследовать — это все равно что играть в русскую рулетку; ты можешь выиграть раз и другой раз, но если будешь играть долго, игра тебя убьет, будь уверен. Поэтому на данной стадии не следует тревожить своих родителей. Мне-то все равно — я уверен, что человек имеет право умереть так, как ему хочется; и это единственное право, которое пока не додумались обложить налогом. И все же не следует привлекать внимание родных к тому факту, что одному из вас не суждено вернуться в родной дом.
Глава 5
Глава 5
Вторая договаривающаяся сторона
Дядя Стив был прав, когда предсказал, что наши родители капитулируют — через три недели Пат уехал для прохождения тренировки.
До сих пор не пойму, как Пату удалось обойти меня, чтобы полететь в космос. Мы никогда не бросали жребий, никогда не вступали в драку из-за этой проблемы, и я никогда не давал своего согласия. Однако уехал именно Пат.
Не раз я пытался выяснить с ним это дело, но он каждый раз отбрыкивался, говоря, что я зря волнуюсь, что надо подождать и посмотреть, как пойдут дела. И вдруг обнаружилось, что все убеждены, что летит именно Пат, а я остаюсь дома. Может быть, мне следовало проявить больше характера в тот день, когда мы подписывали контракт, и Пат вдруг замешкался, дав мне подписать первым, благодаря чему в бумагах я стал числиться «второй договаривающейся стороной», то есть той, что остается дома, а не «третьей» — той, что летит. Мне, однако, тогда казалось, что вряд ли это повод для скандала, поскольку вторая и третья стороны объявлялись взаимозаменяемыми по согласованию всех трех сторон, выступающих в контракте. Пат сам указал мне на это обстоятельство, как раз перед тем как мы поставили свои подписи; несравненно важнее было закончить формальности, пока наши родители не раздумали, и получить их подписи.
Планировал ли Пат уже тогда, как ему половчее облапошить меня? Если даже и так, то я ни разу не поймал его в тот момент, когда он формулировал бы свои мысли словесно. И другой вопрос — а не попробовал бы я сам поступить с ним так же, если мне пришло бы это в голову? Не знаю. Честно говорю, не имею понятия. Во всяком случае, я постепенно и сам стал приходить к убеждению, что дело решено; члены семьи принимали такое распределение обязанностей как нечто само собой разумеющееся, персонал ФППИ — тоже. Тогда я сказал Пату, что не считаю это дело решенным. В ответ он просто пожал плечами и напомнил, что уже получил распоряжение ФППИ на отправку; сам же он тут вовсе ни при чем. Может быть, я сумею убедить их изменить свое решение… если, конечно, мне наплевать, что своими действиями я рискую провалить все дело вообще.
Конечно, ничего подобного я не хотел. Я же не знал тогда, что ФППИ готов ползать на коленях и плакать горькими слезами, лишь бы не выпустить из рук любую пару молодых и здоровых телепатов. Мы были уверены, что у них от желающих отбоя нет. Думал, что если начну скандалить, то ФППИ просто разорвет контракт, ведь они имели право сделать это в любой момент до наступления «Дня Д»15, заплатив пустячную неустойку. Вместо этого я перехватил па наедине и поговорил с ним. Это уже само по себе яснее ясного показывает, что я дошел до точки; ни Пат, ни я никогда не бегали порознь к родителям, чтобы ябедничать друг на друга. Было жутко принудить себя к этому, я заикался, мемекал и лишь с огромным трудом наконец добился, чтобы па понял, почему я чувствую себя обманутым.
Па, похоже, проникся и сказал:
— Том, я думал, что вы с братом сами решили это между собой.
— Но это же как раз то, что я тебе стараюсь внушить. Ни о чем мы не договаривались.
— И чего же ты хочешь от меня?
— Ну… я хочу, чтоб ты заставил его вести себя порядочно. Мы должны хоть спички тащить, что ли… или ты сам бросишь за нас жребий и присмотришь, чтоб все было по-честному. Можешь так сделать?
Па занялся своей трубкой, как он всегда делает, когда хочет потянуть время. Наконец он произнес:
— Том, я не вижу, как ты можешь выйти из этой ситуации, раз все уже задействовано. Чего ты ждешь, чтоб я расторг контракт? Это не легко, но я наверняка сумею.
— Не надо тебе разрывать наш контракт! Я просто хочу иметь равные шансы. Если я проиграю, то тут же заткнусь. Если же выиграю, то ничего не изменится, кроме того, что полечу я, а дома останется Пат.
— М-м-м… — Па пускал из трубки клубы дыма и казался погруженным в размышления. — Том, ты хоть разок видел в последние дни свою мать?
Я, разумеется, видел ее, но почти не разговаривал. Она бродила по дому, как зомби, совершенно потерянная и убитая горем.
— А что такое?
— Я не могу обречь ее на новые страдания. Сейчас она переживает весь ужас потери твоего брата. Я не могу позволить, чтоб ее снова заставили перенести такое же горе, но теперь уже из-за тебя. Этого она не выдержит.
Я знал, что ма сейчас очень тяжело, но не понимал, что произойдет, если мы с Патом поменяемся ролями.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что ма предпочитает, чтоб все осталось так, как есть? Что она согласна, чтоб летел Пат, но не я?
— Нет, не хочу. Твоя мать любит вас обоих одинаково.
— Но тогда ей должно быть все равно!
— Нет, не все равно. Она уже частично смирилась с грозящей ей потерей одного сына. Если б вы сейчас поменялись ролями, ей пришлось бы пережить все заново, но уже из-за другого сына. Так с ней обращаться жестоко. — Он ударил трубкой по пепельнице — жест, означавший то же, что и удар молотка, извещающий о закрытии собрания. — Нет, сынок, боюсь, тебе придется придерживаться соглашения в том виде, как оно подписано.
Дело было безнадежное, и я заткнулся. Если па вытащил на свет божий вопрос о благополучии ма, то бороться было так же невозможно, как побить козырного туза.
Через четыре дня Пат улетел в Тренировочный центр. В эти дни я видел его редко, за исключением тех часов, которые мы вместе проводили в Транслуна-Билдинг; он удирал каждый вечер на свиданку с Моди, а меня с собой не приглашал. Он объяснил, что это последние дни, которые он видит ее, тогда как у меня впереди вагон времени, а потому «не возникай, дружище!» И я не спорил; это было не только справедливо само по себе, но мне еще просто не хотелось присутствовать на их свиданиях в подобных обстоятельствах. Пат и я в эти дни отдалились друг от друга больше, чем когда-либо.
Однако это нисколько не отразилось на наших телепатических способностях, и каков бы ни был характер этой «настройки», она так легко давалась мозгам, что мы, во всяком случае, могли включать ее столь же просто, как заговаривать друг с другом, и выключать с той же легкостью. Нам не требовалось ни «концентрироваться», ни «освобождать мозг от посторонних мыслей» и не было нужды прибегать к приемам дешевой восточной мистики. Когда мы хотели «говорить» между собой, мы говорили.
Когда Пат уехал, я почувствовал себя страшно одиноким. Конечно, мы были с ним на связи по четыре часа в день и могли связаться в любой момент, если бы мне захотелось с ним поболтать, но уж раз вы прожили всю жизнь, делая все в четыре руки, то трудно не выйти из строя, когда приходится действовать в одиночку. Новые привычки у меня еще не успели выработаться. Например, я уже готовился идти куда-то и вдруг останавливался как вкопанный у дверей, стараясь вспомнить, что я забыл. Оказывалось — Пата. Ужасно плохо идти куда-то одному, если вы всегда бывали там вдвоем. Кроме того, ма стала вдруг какой-то искусственно оживленной, навязчиво заботливой, а потому совершенно невыносимой. К тому же я начал плохо спать по ночам. Дело в том, что швейцарский Тренировочный центр работал по их местному времени, а потому и я, и все прочие близнецы, жившие кто где, но не в Швейцарии, должны были отрабатывать тренировочные сеансы тоже по швейцарскому времени. Каждую ночь уже в два часа Пат начинал свистеть мне прямо в ухо, после чего приходилось работать до восхода, а отсыпаться днем урывками.
Это было страшно неудобно, но необходимо; к тому же платили мне хорошо. Впервые в жизни у меня была такая уйма денег. То же самое случилось и со всей семьей, так как, несмотря на протесты па, я начал щедро платить за свое содержание. Я даже купил себе часы (Пат забрал наши с собой), невзирая на их высокую цену, и мы стали поговаривать о переезде в большую квартиру.
Однако ФППИ занимал все больше и больше места в моей жизни, и я начал понимать, что контракт требует от меня отнюдь не только времени для записи посланий от моего брата-близнеца. Почти немедленно в действие вступила геронтологическая программа. «Геронтология» — смешно звучит, если этот термин применять к человеку, у которого еще и права голоса-то нет, но смысл его был совершенно ясен — я должен был жить как можно дольше, для чего и требовалось эту самую программу запустить с ходу. Теперь вопрос о том, что я ем, перестал быть моим личным делом; я должен был перейти на диету, которую разработали специально для меня, и тут уж никаких сандвичей, схваченных на бегу. Был составлен длиннейший список «особо опасных» вещей, от которых мне было велено держаться подальше. Мне сделали прививки от всего на свете, начиная от «колена горничной»16 и кончая болезнью попугаев. Со мной носились как с писаной торбой и изучали так внимательно, что не хватало разве только жульнического наложения рук.
Единственным утешением служило то, что, по словам Пата, то же самое было с ним. Ведь при всем нашем невежестве и дурном характере, для ФППИ мы были драгоценным и незаменимым средством связи, так что за нами ухаживали не хуже, чем за знаменитыми призовыми скакунами или премьер-министрами; ухаживали так, что обычным людям в это было трудно поверить. Сплошное занудство!