Сын Матяша по праву считался отважным, но сейчас ему стало жутко. Лес стоял стеной, небо темнело, только на западе багровела закатная стена. Куда его занесло, Миклош не знал, а когда теряешь дорогу в дурном месте, доверься коню. Витязь отпустил поводья. Вороной всхрапнул, свернул с тропы и, увязая в рыхлом снегу, бросился прочь от ощетинившегося сучьями бревна и страшного следа.
Погони Миклош не боялся, у него еще есть час, а, может, и два. Нечисть боится закатной бездны сильней ночной тьмы и дневного света, но рябиновый час короток, и после него нет человеку защитника, кроме себя самого. Поддашься страху, конец тебе, не струсишь, может, и доживешь до рассвета. Мекчеи был не из робких. Когда проклятая тропа скрылась из глаз, витязь остановил вороного на какой-то прогалине, торопливо содрал подбитую мехом куртку, стащил рубаху, снова оделся, обтер теплым полотном взмыленного коня и вновь вскочил в седло. Жеребец втянул ноздрями странно теплый ветер и уверенно порысил на закат. Судя по всему, ничего страшного рядом не было. Наоборот, было на удивление спокойно, а потом Миклош услышал песню. Кто-то пел прямо в лесу, чистый, звонкий голос сливался с ветром, а, может, это пел ветер, обещая весну, птичьи стаи в синем небе, высокую радугу над зеленым юным лесом.
Песня рвалась сквозь сгущающиеся тени, разгоняя страх и одиночество. Замученный жеребец, и тот вскинул голову и радостно и звонко заржал, и ему ответили другие кони. Выбрался! Вечные Охотнички, выбрался!
5
Барболка смотрела на Миклоша Мекчеи и не верила своим глазам. Сын господаря Матяша уехал в полдень с женой, сыном и немалым отрядом, а вернулся один-одинешенек. Конь заморен, сам без плаща, и лицо какое-то странное.
— Кто здесь? — хрипло спросил Пал.
— Я, дядько, — пробормотал Миклош, глядя на Барболку, — заблудился…
— Поезжай вперед, птиченька, — бросил Пал, и Барболка тронула поводья. Недавняя радость сложила крылья, отчего-то стало страшно. Женщина глянула в догорающее небо. Как они задержались там, у ели. И ожерелье она оставить забыла. Барболка тронула теплый жемчуг, стало немного легче. Почему вернулся Миклош? Почему ее отослали? Она не Аполка, всякое повидала.
— Барболка! — крикнул Пал, — поворачивай! Скачи к ели, нас не жди.
Назад, почему? Звездочка уже повернула, помчалась голова в голову с конем Пала. Вороному Миклоша было не угнаться за свежими лошадьми и муж придержал Кремня. Ему, значит, можно! Барболка натянула повод, переводя кобылку в легкий галоп.
— Барболка, вперед!
— Нет, — дерзко выкрикнула господарка-пасечница, — взял за себя, так не гони.
Пал не ответил. Значит, услышал.
Конские копыта ломали ночную тишину, словно весенний лед, справа выплыл из-за иззубренной еловой стены умирающий месяц, полетел рядом с всадниками. Дурная примета. Как долго они скачут, целую вечность, но вот и поляна. Туманная дымка над неугомонным ручьем, светлые камни, черной дерево рвется в небо диковинной башней.
Пал останавливает Кремня, прыгает на землю.
— Отпустите коней.
Барболка зацепила поводья за седельную луку. Звездочка потянулась к хозяйке мордой, и вдруг вскинула голову, захрапела от ужаса и бросилась к ручью. Кремень и вороной Миклоша кинулись следом и замерли посреди текущей воды.
— Где они?
— В ручье.
— Они знают, что делают. Барболка, живо на лошадиный камень. Миклош, подсади ее.
Лошадиный камень? Ах, да… Сильные руки подхватывают женщину, ставят на валун среди ручья. Тот самый! Миклош помогает Палу забраться на соседний камень, ржут и жмутся друг к другу забившиеся в воду кони. Охотнички Боговы, Магна! С ребенком, Опять за свое взялась!
— Миклош, — кричит мельничиха, — где ты, Миклош? Почему ты меня убил? Почему забрал золото? Почему отпустил помощничков? Теперь тебе на меня работать не переработать…
6
— Миклош, — зовет Аполка, — где ты, Миклош? Почему все время уходишь?
— Миклош, — отец в иссеченном гайифскими саблями доспехе зажимает рану рукой, — где ты, Миклош?
— Миклош, — Янчи со связанными руками опускается на колени, на щеке — рабское клеймо, где ты, Миклош?
— Миклош, — Барболка тянет к нему обнаженные руки, — где ты, Миклош?
Барболка?! Но вот же она! Рассыпаются, стекают с трех лиц родные черты, три Аполки стоят и смеются, четвертая поднимает над головой белый сверток, — Возьми сына, Миклош, мне тяжело его держать, я его сейчас уроню…
Весь мир заполняет отчаянный плач. Это не морок. Все, что угодно, только не это!
— Нет! — вскакивает Миклош, — не смей!
— Я тебя вижу, — кричит первая Аполка,
— Поцелуй меня, улыбается другая, сбрасывая с плеч сорочку,
— Накорми меня, — просит третья,
— Иди ко мне, — обещает четвертая, — иди я отдам тебе сына.
— Будь ты проклята, ведьма!
— Ты сам себя проклял!
— Ты меня обманул
— Ты меня не любишь…
— Твоя клятва на твоей шее, твой грех на твоем сыне.
— Иди ко мне, Миклош… Ты — мой, сын — твой. Отдай себя, возьми его. Смотри, вот он, вот!
— Будь по-твоему, гадина!
— Стой! — хватка у Сакацкого господаря была железной, — не ходи… Себя погубишь, сына не спасешь.
— Пал, я должен!
— Нет!
7
Это сын Миклоша! Заступнички-мученички, это сын Миклоша!
Пал держал Миклоша за руки, хрипели, роняя клочья пены, ошалевшие от ужаса кони, а на краю поляны смеялась, трясла белым свертком Магна Надь, поправлял шляпу Ферек, супил брови папаша да крутила хвостом довольная Жужа. Отец, бывший жених, убитая ведьма, собака… Они знали Барболку Чекеи и пришли за ней. Охотнички Боговы, почему за нее должны платить Миклош, Аполка, их ребенок? Она сама за себя ответит!
Барболка передернула плечами и перекинула косы на грудь. Жить хотелось отчаянно, до крика, но ничего не поделаешь, сама во всем виновата. Взяла браслет из дури да корысти, отдавай теперь руку с головой.
Жужа шагнула вперед, из открытой пасти высунулся язык, словно в жару, Ферек поправил жилетку, Гашпар Чекеи ругнулся и поскреб голову, будто со сна, Магна улыбнулась, еще выше подняв ребенка. Заступнички-мученички, она всегда всех ненавидела, такие только и умеют, что злобствовать да завидовать. Их хоть в золоте купай, хоть на облако посади, все одно ядом изойдут, и все вокруг потравят.
Барболка снова глянула на разряженную мельничиху, слишком подлую, чтоб ее бояться, и рванула гребни, отпуская на свободу волосы. Таких кос у Магны на этом свете не было, и на том не выросло.
Теплый водопад окутал плечи, стало легко и весело, словно в танце, и господарка сакацкая соскочила с камня и пошла, потом побежала вперед к упивающейся победой твари.
— Барболка! — крик Пала резанул по душе и стих.
— Барболка, нет! Неееет!!! — Миклош, а ему-то что до нее? Сына б лучше стерег…
Плач Лукача, конское ржанье, шум ветвей, лунные искры в глазах, сзади ничего нет, впереди — ведьма. Глаза зеленые, словно зацветший, становящийся болотом пруд, богатые серьги, дареный знатным полюбовником золотой браслет… А жемчуга ветряного не хочешь, гадина ты ядовитая?!
Как втекло в руки белое ожерелье, Барболка не поняла, но изловчилась захлестнуть им полную белую шею. Мельничиха рванулась, заревела дурным голосом, выронила ребенка, замолотила по воздуху серыми копытами, в нос ударила вонь век нечищеного стойла. Исчезла Магна Надь, ровно никогда не бывала, только седая ослица рвалась с жемчужного повода.
— Мармалюка! — кто кричит? Миклош? Пал? Она сама?
Чудище из ночных мороков клацает бурыми зубами, из ноздрей валит ледяной пар, руки немеют, но она сдержит мармалюку, ведь там, сзади, Пал…
Охотнички Боговы, помогите! Как она оказалась на плешивой жирной спине? Как держится? Мармалюка визжит, бьет задом, скачет на четырех ногах, вскидывается на дыбы, но она не выпустит тварь, ни за что не выпустит! Ослица ревет, срывается с места, несется сквозь черный сгнивший лес. Впереди — болото, голодное, страшное. Откуда оно? Рядом с Сакаци — горы, горы и лес… Надо спрыгнуть, но нельзя, ночь не кончилась, мармалюка вернется, второй раз ее не поймать.
Серая, бугристая равнина, жидкие камыши, под нечистым льдом — бездонная прорва, в ней так долго умирать… Трещит, ломается ненадежный весенний лед, чавкает под копытами проснувшаяся топь, всплывают со дна, лопаются черные пузыри, глаза ест зеленый дым, сердце сейчас разорвется… Не сердце — связавшая тварь ветряная нить. Звон лопнувшей струны, разлетаются в стороны белые, теплые искры, наливаются рассветной кровью, падают на лед, в воду, в грязь. Вскрикивают и смолкают колокольчики, растет, приближается бурая полынья, длинная, похожая на сапог, над ней пляшет, кривляется зеленое марево. Мармалюка визжит, рвется вперед и тает, растекается липким гнилостным туманом.
Щетка болотной травы, несытая, холодная жижа, пустота, паденье… Охотнички боговы, как же страшно! Мамочка, Пал!.. Все.
Щетка болотной травы, несытая, холодная жижа, пустота, паденье… Охотнички боговы, как же страшно! Мамочка, Пал!.. Все.
Эпилог
Одинокий крик, смерть, тишина и красное небо над черным зубчатым лесом. У любви, у счастья и у боли одно имя — Барболка. Теперь Пал Карои это знает, но почему?! Почему она, а не он…
— Пал! — Матяш, откуда он здесь? Сам молодой, а волосы совсем белые, — Пал, что с Барболкой?!
— Умерла…
Она умерла, а он прозрел, когда Барболка на краю пропасти выкрикнула его имя. Прозрел, сквозь горы увидав ее смерть, узнав, что певунья с пасеки была именно такой, какой он видел ее в своих снах. До последней черточки! Старая поляна вернула ему свет и забрала Барболку. Зачем ему свет?
— Нет! — закричал побратим, сжимая кулаки — неправда, не верю!
Матяш может не верить. Счастливый, он не видел, как погибает его любовь, а он видел и ничего не мог… Не остановить, не прикрыть собой, ни хотя бы умереть.
— Это неправда, — повторял Матяш, — почему она?! Почему не я?
Так ты тоже ее любил, побратим? Что ж, значит и тебе теперь жить лишь половиной сердца.
— Бери лошадей, Мати, надо идти.
— Дядька Пал, я не Матяш…
Миклош?! Сын Матяша? Конечно…
— Ты похож на отца, только Матяш так и не поседел.
— Поседел. В той битве, когда тебя… Охотники Боговы!
Пал обернулся. Миклош стоял и смотрел туда, где еще вчера зеленело могучее дерево. От вековой ели остался один лишь ствол, лишенный ветвей и коры. Заря заливала белую колонну кровью, острая черная тень казалась клинком, рассекшим поляну и их с Миклошем жизни на две неравные половины. С Барболкой и без нее.
Громко и требовательно заплакал ребенок, Миклош бросился к сыну. Не к сыну, у серого валуна заходилась криком крестьянская девчушка. Миклош Мекчеи поднял малышку на руки. Ни одна смерть не станет концом для всего мира. Будут плакать дети, вставать и садиться солнце, ерошить конские гривы ветер, будет скакать по кругу вечная охота. Из весны в осень, из осени в весну.
Черные крылья волос, алые зовущие губы, в глазах летят, смеются золотые искры и звенят, звенят дальние колокольчики. Барболка!
«В 331 году умер господарь наш Матяш Медвежьи Плечи, и по воле Создателя стал над нами сын Матяша доблестный Миклош Белая Ель. В двадцатый день Весенних Молний въехал новый наш господарь на вороном коне в свою столицу, и было с ним множество доблестных витязей, и первым из них следует назвать господаря Сакацкого Пала Карои, разбившего по осени безбожных гайфских разбойников к вящей радости своего господаря и всех добрых людей… »
Хроника монастыря святого Ласло Алатского
Примечания
1
Мармалюка — ослица-оборотень, похищающая детей. Обладает мстительным нравом и ненасытностью.
2
В Алате лето начинается в Соловьиную ночь (ночь летнего солнцестояния), осень — в Золотую ночь (осеннее равноденствие), Зима — в Седую ночь (зимнее солнцестояние), весна — в Березовую ночь (весеннее равноденствие).
3
Гици (гица) алат. Господин, госпожа.
4
Местный обычай. Если невеста — девственница, ее окровавленная рубашка вывешивается на заборе, что б об этом знали все. Если девушка потеряла девственность при помощи местного господаря, тот платит мужу за рубашку выкуп.
5
Семилучевая звезда, надеваемая на ребенка в знак принятия в лоно святой церкви.