Она открыла сумку, погладила маленький брелочек, но отодвинула в сторону, достала телефон. Номер Кирилла не заносила в память, помнила наизусть: мощные единицы, умные тройки, нехорошие шестерки и в конце – опасное, коварное двузначное «семьдесят два».
– Ух ты, – весело сказал он. – Не ожидал. Рад вас слышать, Люда.
– Взаимно, – ответила она. – Послушайте... Нам надо встретиться.
– Всегда рад. А зачем?
– Закончим наше дело.
– Наше дело? – переспросил он; ей показалось, что испуганно. – Не понял. А какое у нас с вами было дело, Люда?
– Насчет денег. Ну... За возврат вещей.
– Ах, да, да... Простите, я забыл.
– Мы опять на «вы»?
– Ох, – он засмеялся. – Извини. Конечно. Совсем я закрутился, старый дурак. И что насчет вещей?
– Ты говорил, что это было не бесплатно.
– Ну да. Не бесплатно.
– Я приготовила деньги.
Из трубки донесся вздох.
– Люда, мы же договаривались. Я ничего не возьму.
– Мы не договаривались, – возразила она, вложив в голос максимум жестяной официальности. – Давай встретимся. Я отдам долг, и закроем эту тему.
– Ну ты крутая, – веселым баритоном произнес Кирилл. – Давишь, как бульдозер. Между прочим, сегодня Восьмое марта. С чем тебя и поздравляю. Пусть твои сигареты всегда будут тонкие, а кошелек – толстый.
Она подавила усмешку, ответила:
– Я не курю.
– Согласись, Люда, в такой прекрасный день деньги должны поступать от мужчин к женщинам, а не наоборот.
– Послушай, Кирилл, я так не могу. Я не отстану, пока не отдам, сколько надо.
– А я, – он продолжал развлекаться, – специально буду тянуть и не брать, чтобы ты приставала. Мне нравится, когда ты ко мне пристаешь.
– О боже. Я серьезно.
– И я серьезно. Серьезней некуда. Но встретиться всегда готов. Только я сейчас в Москве не бываю. Приезжай ко мне, ага? Я буду рад. Честно. Могу прямо сейчас прислать машину.
– Прости, но мне... Может, все-таки где-нибудь на нейтральной территории?..
– Опа, – сказал он. – Ты боишься меня, что ли?
– О боже. Нет. С чего мне тебя бояться?
– Ты только что рычала, как тигрица. «Давай встретимся», «срочно», «закроем тему»... Я бы даже сказал, как юная пума! Когти выпустила, острые... А теперь боишься зайти в гости к старому приятелю.
– Ты не старый приятель.
– Послушай, девушка, мне сорок два года. По сравнению с тобой я старый. Приезжай. Я в меланхолии, сижу печальный и задумчивый, не хочу выходить из дома.
«Ну не гад ли? – подумала она. – Настоящий гад. Умеет тетке по ушам проехаться».
– Черт с тобой, – пробормотала. – Приеду. Завтра.
– Черт всегда со мной, – сказал Кирилл. – Спасибо тебе, Люда.
Она хотела нажать отбой, но не нажала, палец не дотянулся до кнопки, замер на полпути.
– Извини за любопытство, – постаралась, чтобы голос звучал нейтрально, вежливое любопытство, ничего особенного, – а по какому поводу у тебя меланхолия?
– Не знаю, – ответил он и тяжело вздохнул. – Надоели все. Никого видеть не хочу. И делать ничего не хочу. Жизнь – говно. Люди – уроды. Сплин, понимаешь? Как будто серая штора перед глазами опустилась.
– Весенняя депрессия, – подсказала Мила.
К ней вошла мама, открыла было рот, намереваясь задать какой-то вопрос, но дочь яростно замахала рукой, как махала, бывало, пятнадцать лет назад, в период многочасовых телефонных бесед с первыми воздыхателями; деликатная мама поспешно ретировалась. «Небось, решила, что я выясняю отношения с Борисом», – усмешливо подумала дочь и поймала себя на том, что мысль о Борисе промелькнула совершенно безболезненно. Неужели все-таки остываю, не люблю больше? Нет, не остываю, просто повзрослела; не переживай, Лю, ты умная и красивая, ты умеешь любить и сама любима. – Это у американцев – депрессия, – сказал Кирилл. – Для них это – болезнь, они ее лечат. А у русских это называется тоска. Полезное чувство. Очищает душу и всю природу человека. Приезжай. Не хочешь ко мне домой – пойдем в какое-нибудь место. В ресторан. Или в лес сходим, погуляем. Только там еще снег, сапоги надень, теплые...
Глава 16 Манда обетованная
Он осмотрел ее, одетую во все черное, досадливо покачал головой. – Мы вроде в лес собрались. Гостья улыбнулась. – И что? – В таких сапогах нельзя в лес. Только на подиум. – Успокойся, – развязно сказала девчонка, расстегивая пальто. – Не пойдем мы ни в какой лес. – А куда пойдем? – На кухню пойдем. – Тогда лучше в зал. На кухне анашой воняет. – Ты еще и наркоман?
– Конечно, – кротко согласился Кактус. – Я наркоман, алкоголик, маньяк и уголовник-рецидивист. Ничего не поделаешь. Кофе? Чай? Коньяк? Мартини?
– Мартини. И кофе.
Она села, сдвинув колени. В черном казалась еще изящнее и тоньше, но и старше. «Всё равно – девочка еще, – плотоядно подумал Кактус. – Не малолетка, не юная дура, а первоклассная породистая сучка, переживающая лучшие годы».
Положил перед ней свежий журнал, открытый на последних страницах, где с маленьких фотографий смотрели улыбающиеся лица фигурантов светской хроники. Ткнул мизинцем.
– Смотри. Это она.
Гостья сузила глаза и сделалась ошеломляюще красива.
– О боже. Это что, та самая? Твоя безумная пятнадцатилетняя любовь?
– Да. Я пойду наливать, а ты посмотри. Потом скажешь, как она тебе.
– Я и сейчас скажу, – пренебрежительно ответила Людмила. – Никак. Еще три года – и глаз вообще не будет, одни щеки. Девушка слишком хорошо кушает.
– Согласен, поправилась немного. Но всё равно хороша, скажи?
Когда он вернулся с подносом, журнал еще изучался. Досконально. «Пусть полистает, – подумал Кактус. – Это ее заведет».
– Тогда она была блондинкой, – сказал он.
– Лучше бы осталась. Ей не идут темные волосы. А платье – вообще кошмар.
– Да, – сказал Кактус и процитировал: – «А женщины – те, что могли бы быть сестрами, – красят ядом рабочую плоскость ногтей. И во всем, что движется, видят соперниц, хотя уверяют, что видят блядей».
– Ну, необязательно блядей, – задумчиво возразила гостья. – Это чьи стихи?
– Это не стихи.
Девчонка вздохнула.
– Ладно. Сколько я тебе должна?
– Тысячу долларов, – сказал Кактус.
Она достала кошелек, стала выкладывать новенькие купюры.
– Здесь восемьсот долларами, остальное будет рублями, ладно?
За зелеными американскими бумажками пошли сизые отечественные, он подсмотрел и понял, что кошелек опустел почти полностью.
К деньгам не притронулся. Кашлянул. Изобразил глубокую задумчивость, переходящую в мудрый беззвучный смех.
– Что смешного? – спросила гостья.
– Ничего. Это я так. Прости. Я не могу взять твои деньги. Пусть полежат здесь; я не притронусь. Потом, когда понадобится, приедешь и заберешь. По-другому не будет, поняла, нет?
Она посмотрела с вызовом.
– Поняла. Но я не приеду и не заберу. Я не такая.
– Послушай, Люда, – сказал Кактус. – Я тебе расскажу, как это делается. А ты внимательно слушай. Допустим, ты занимаешься какими-нибудь... – он щелкнул пальцами, – делами. В кавычках. Или без кавычек. Например, воруешь. Или нефть качаешь. Или еще какой бизнес. Тебе нужны знакомые менты. Ты ищешь их – и находишь. Ты устанавливаешь отношения. Приезжаешь в гости или сам зовешь. Водку пьешь вместе с ними. Или в сауне зависаешь, с девками. Или без девок, но всё равно – надо, чтобы тебя не забывали. Ты носишь подарки. Поздравляешь с Новым годом. С днем рождения. Это длится годами. Иногда всю жизнь. Твой знакомый мент продвигается по службе, получает новые звания и должности. Если он важен для тебя – ты ему помогаешь. Вплоть до того, что можно сливать ему каких-нибудь дебилов, чтобы он, этот мент, их арестовывал и сажал, и набирал очки, делал карьеру... Неужели ты думаешь, что я пришел в РОВД, показал эту несчастную штуку баксов – и передо мной все на цырлах забегали? Там был звоночек, из центрального аппарата МВД, там кто-то с кем-то вместе учился, там кто-то кому-то брат или сват, там сложная система... Чтобы задружиться с человечком из центрального аппарата, я потратил много лет. Это невозможно измерить никакими деньгами, там десятки тысяч вложены, и еще нервы, и время, и еще много всего. Это система, поняла, нет? Там деньги не на первом месте. Там главное – отношения. Ты меня знаешь, я тебя тоже знаю. Один предлагает сто тысяч, другой – сто рублей, но того, первого, я знаю три года, а второго – двадцать лет. С кем я буду иметь дело? Конечно, с тем, кого дольше знаю! И так далее. Ты женщина, ты от этого далека, ты не человек системы. Я твою тыщу не возьму просто из принципа. Я мог бы выкатить тебе пять тысяч, и это было бы реальной ценой вопроса. И десять тысяч тоже было бы нормально. Я мог бы жить только этим. Сводил бы одних с другими, злодеев с ментами, и получал свой боковик. Но я этого не делаю, потому что это не мой хлеб... Я бы взял твои деньги, если бы ты была так же богата, как она, – Кактус ткнул пальцем в журнал. – Но ты ведь не миллионерша, правильно? Зачем деньгами кидаешься? Порядочность свою показываешь? Я и так знаю, что ты порядочная. Можно бы порядочнее, да некуда. Поэтому прими от старого негодяя, убийцы и живодера эту услугу и никогда не предлагай ему свои деньги. Поняла, нет?
Девчонка помолчала и гордо ответила:
– Поняла.
– Если б ты была мужчиной, я бы сказал, что ты мне по жизни задолжала. И штукой не обойдешься. Будешь мне каждую неделю такую штуку приносить. Забери деньги, от греха. Они оскорбляют мои чувства.
Она смотрела то на него, то в стену. Слушала внимательно. Давно, уже много лет, никто не слушал Кактуса так внимательно. Потом он услышал ее голос, спокойный, немного хриплый.
– Расскажи мне.
– О чем?
– О чувствах.
– Не буду, – сухо ответил Кактус. – Не получится. Могу только показать.
Подошел к дверям спальни, открыл. Встал в проеме.
– Пошли. Покажу.
Она не пошевелилась.
– Иди сюда. Иди. Ты всё поймешь про мои чувства.
Она выпрямила спину, ровным голосом ответила:
– Когда мне говорят «иди сюда» – я не двигаюсь с места. Из принципа.
– Круто, – сказал Кирилл. – А у меня вообще принципов нет.
– Я догадалась.
– Молодец. Люблю таких, как ты.
– Каких?
– Догадливых.
Он подошел, протянул руку ладонью вверх – красивый, целомудренный жест, его невозможно проигнорировать, – и девочка, слабым шепотом помянув то ли бога, то ли черта, положила в его ладонь свою.
Расстояние меж чертом и богом равно длине обнаженного женского тела; это всем известно.
Начал расстегивать, дотрагиваться, сосредотачиваться, осторожно трогать языком, пока только вполне невинные места, пониже ключиц; поднял глаза – наткнулся на ее взгляд, любопытствующий, однако трезвый и холодный. Почти безучастный. «Что же, – подумал, – знаем. Старый приемчик, банальный. Самцу позволяется действовать, продвигаться, побеждать пуговички, растапливать ледок, а там – посмотрим на его поведение; будет интересно – разрешим продолжать, а не удивит – оттолкнем. Только со мной, Кириллом Корабликом, такие номера не проходят, ни одна никогда не оттолкнула, когда полдела сделано...»
Усмехнулся про себя. Ощутил, как нарастает столь нужное сейчас презрение к девочке напротив. Девочка думала, что умеет играть в самую древнюю человеческую игру, а на самом деле в глубине души надеялась, что не умеет. И сейчас ей покажут что-нибудь новенькое.
Отстранился, выпрямился, полюбовался, наклонив голову.
– Что-то не так? – спросила она. Спокойно, но все-таки чуть жеманно.
– Нет, – ответил он. – Всё хорошо. Смотрю, идет ли тебе полураздетость.
– И что скажешь?
– Юбка – лишняя.
– А остальное?
– Остальное пусть пока будет. Лучше сама скажи.
– Что?
– Нравится ли тебе твоя нагота.
Она всерьез задумалась.
«Эх ты, – подумал Кактус. – Зачем задумываешься? Выключи мозг, сделайся дурой, говори первое, что придет в голову. Мы же просто обмениваемся звуками. Незачем подбирать слова, незачем рассуждать».
– Да, – ответила. – Нравится. А ты, я вижу, тонкий ценитель?
– Вряд ли, – ответил Кактус. – Я не кот, на сексе не торчу.
– Странно. Мне казалось, ты... большой специалист.
– Нет, что ты, – возразил он и отмахнулся, изобразив лицом юмористическое пренебрежение к самому себе. – Иногда люблю, конечно.... предаться, так сказать, чувственным увеселениям... Но в меру. Что касается тебя... Ты – особенный случай.
– И что же во мне такого особенного?
– Не знаю. Ты не улыбайся, пожалуйста. Я понимаю, что глупо выгляжу. Примитивный заход в стиле «Дома-два». Типа, ты не такая, как все, кругом одни сучки тупые, а ты самая чистая и нежная... Я не знаю, насколько ты нежная. И мне всё равно, нежная ты или не нежная. Меня просто к тебе тянет. Сильно. И не просто сильно, а так, что... Еле-еле себя держишь...
Он протянул руку к ее шее, пошевелил расставленными пальцами.
– Иногда смотришь на женщину – и хочешь. Сразу. А иногда – не хочешь. Это не поддается логике, чистая химия... Жизнь дикой природы, канал «Дискавери»...
Девчонка слабо захихикала. «Лучше пусть хихикает, – подумал он, – так честнее и веселее, а все эти жеманные вздохи ей не идут, они ее опрощают».
Пока нес ее в спальню, бормотал на ухо:
– Бывает, вижу очень красивую женщину, ухоженную, интересную, – и не хочу. Как-то сразу, в один момент понимаю, что ничего там не будет особенного... А иногда – наоборот. Я тебе честно скажу: если относиться к сексу чисто потребительски, то интереснее иметь дело с некрасивыми. И даже с ущербными. Толстые, прыщавые, или без сисек, или без талии... – такие обычно в постели стараются, пытаются компенсировать... Она тебе и это сделает, и то, и еще спросит, понравилось или не понравилось... А с королевами трудно. Допустим, длинноногих вообще не люблю, они со стороны шикарно смотрятся, а как дойдет до дела – непонятно, куда эти ноги девать, они торчат и реально мешают...
Произнося это, грубыми движениями снимал с себя всё, пока не остался голым. Когда освобождаешься от одежды, обязательно надо говорить что-нибудь очень интересное. Как правило, их всех пугает вид раздевающегося мужчины. Тебе многое могут простить за то, что ты разделся непринужденно и незаметно.
– Хорошее тело, – сказала она, осмотрев его с ног до головы.
– Благодарю, – церемонно сказал Кактус.
Хотел добавить, что у Бориса тело всё равно лучше, но не добавил. Борис сейчас не нужен, про Бориса потом поговорим.
– А ты всегда первым раздеваешься?
– Не всегда. Бывает, я раздеваю, бывает – меня раздевают.
– Даже так.
– Извини, – деловито сказал он, придвигаясь, – но твои вопросы лишние. Тех, кто был до тебя, я уже забыл. Я не коллекционер, досье не веду, зарубки на память не делаю.
Он показал место, на котором могли бы делаться зарубки, девчонка снова захихикала, а он развернул ее, слабенькую, спиной к себе, погрузил лицо в волосы, потрогал зубами шею, поиграл с ушными раковинами, потом дотянулся до бутылки, налил ей, дал отхлебнуть, взял с тарелки маслину, положил во влажный рот – девчонка послушно взяла и тут же сильно укусила его за палец.
Кирилл ощутил новую волну презрения и удовольствия, он ждал чего-то подобного и вот – дождался, это был сигнал, ключ к дальнейшим действиям, и не только в постели, но и вне ее. Это был знак.
«Я знаю, кто ты и чего ты хочешь».
– Может быть, задернешь шторы?
– Зачем? – удивился он. – Тут окраина, окна выходят в парк. Нас никто не видит. Дневной свет – это прекрасно. Я хочу видеть всю тебя, в подробностях. То, что мы делаем, надо делать днем. Только неудачники трахаются ночью. Днем они добывают средства к пропитанию, а ночью кое-как совокупляются, усталые. Мы будем делать это днем. Вокруг нас – жизнь, все куда-то бегут, работают, надрываются... А мы с тобой – самые умные. Разделись, легли и наслаждаемся... Так что забудь про шторы, Мила.
– Ты никогда не называл меня так.
– Вот, назвал. Но если ты против...
– Нет. Я не против.
– Хорошо. А если я сделаю вот так, ты тоже не будешь против?– Ну... Не знаю. Наверное, нет...
– Выпей еще. Мне нравится, когда от тебя пахнет алкоголем.
– Осторожно, ты пролил...
– Ничего, это можно слизать...
Как обычно, его ожидания оказались завышенными. Девочка оказалась удобная, подвижная и чувствительная – но не слишком понятливая. И техника ее вся была почерпнута, разумеется, из порнофильмов. То есть это ее мужчины – Борис и предыдущие соискатели взаимности – переняли приемы из порно. А откуда еще? Все они выросли на порно. Это тебе не пионерские восьмидесятые, когда важнейшим эротическим переживанием было чтение рассказа «В бане», приписываемого классику. Новое поколение с двенадцати лет знает, как и что делать. Точнее, думает, что знает. Порнуха их испортила. Вот наша девочка пытается исполнить некий помпезный акробатический этюд – зачем? Думает, что ее задача – элегантно подставить.
А Кирилл не любил ничего элегантно подставленного. Элегантность хороша в ресторане, в театральной ложе, на светской вечеринке. А здесь и сейчас он хотел зажима и скольжения, чтобы меж кожей и кожей не было никакого зазора, чтобы ее тридцать шесть и шесть и его тридцать шесть и шесть в сумме дали семьдесят три и две десятых. Чтобы пот обильно выступил и тушь потекла. Чтобы взрослое, социально стабильное, образованное, высокооплачиваемое существо хрипело, визжало и содрогалось в спазмах.
Чтобы засовывать в рот существа виноградину – если существо любит сладкое, или маслину, если не любит, и целовать, играя ягодой в два языка, а потом выпускать виноградину (или маслину) из губ, чтобы она, прохладная, постепенно скатывалась всё ниже, – разумеется, делать это нужно сидя, выворачивая существу бедра, широко их раскрывая, чтобы виноградина или маслина, направляемая пальцем, попала в итоге в нужное место и добавила необычных ощущений.
Или ступни ее берешь, розовые, и погружаешься в них мордой, изумляясь: как такое может быть, что ее кожа на пятках нежнее и бархатнее, чем твои собственные щеки и нос?