А еще эти воспоминания, ввергшие в смятение его ум и душу.
Такие яркие и правдоподобные…
До слуха донеслись приглушенные голоса, в которых почудилось что-то очень знакомое. Поляков невольно прислушался, отвлекаясь от горьких мыслей. Нет, так ничего не расслышать. Что-то бубнят, но что именно… Пока лишь он смог понять, что говоривших – двое. И судя по всему, они где-то в соседней комнате, а дверь плотно прикрыта, поэтому так плохо слышно.
Нужно выяснить наконец, что происходит.
Он приподнял свинцовые веки, повернул голову на влажной подушке, силясь разглядеть обстановку. Не вышло. По-прежнему темно. Черт, в комнате просто выключен свет. Да и очертания предметов, которые с трудом угадывались в темноте, казались какими-то неправильными, что ли. Сергей непослушными руками откинул провонявшую потом простыню, заставил себя сесть. Если он так похудел, что не чувствует собственного веса, то сколько уже болеет? И волосы. Сколько нужно времени, чтобы они так отросли? Волосы липли к шее, щекотали плечи. Какое-то безумие. Нужно немедленно все выяснить, понять, что случилось.
Из-под двери в другом конце комнаты сочилась полоска света.
Он встал, по-прежнему чувствуя какую-то пугающую легкость, словно тело и в самом деле было чужим. И чуть не упал при первом шаге – запнулся, словно его рост вдруг уменьшился, и привычный центр тяжести сместился вниз. Вяло отодвинул какую-то ширму, наполовину прикрывавшую койку. Кое-как добрел до двери, ступая босыми ногами по мягкому. Ковер, что ли? Прямо хоромы… В его жилище не было ковра. Дыхание с хрипом вырывалось из горла, в висках стучало так, что заглушало голоса из соседней комнаты.
Нащупал сбоку выключатель.
Свет ударил по зрачкам, заставил крепко зажмуриться.
А когда Сергей снова поднял веки, то уставился на оказавшееся прямо перед лицом отражение в большом зеркале, висевшем на стене. И долгую минуту разглядывал то, что увидел, не веря собственным глазам. С той стороны стеклянной реальности на него потрясенно смотрел худой, болезненного вида восьмилетний мальчишка. Бледное лицо усеивали бисеринки пота, длинные русые волосы взлохмачены и спутаны. Мятая пижама висит на худом тельце, как на вешалке.
– Нет, – вырвалось у Полякова, и отражение синхронно шевельнуло сухими потрескавшимися губами.
И тогда он рассмеялся. Тоненько, хрипло.
Тело и в самом деле чужое.
А ему просто снился очередной кошмар. Чтобы окончательно в этом убедиться, он медленно оглянулся, скользя взглядом по обстановке в комнате. Ширма, из-за которой только что вышел, чуть дальше – широкая двуспальная кровать, накрытая цветастым бежевым пледом, платяной шкаф, тумбочка, журнальный столик…
Спальня принадлежала Храмовому. Вот так открытие.
Майя. Фиона. Воспоминания – как две вспышки от выстрелов в упор. Они погибли здесь, в Убежище, когда он пытался увести семью. Он их не спас. Боль утраты ударила под дых, согнула пополам. Поляков скорчился на полу под зеркалом, чувствуя, что ему нечем дышать, сотрясаясь всем телом в спазмах беззвучных рыданий…
Чужие слова дошли до сознания не сразу, невольно заставив замереть, сосредоточиться.
Голоса теперь доносились четко, из-под щели внизу двери:
– …Еще раз так напьешься и полезешь ко мне с трясущимися руками, лично удавлю, понял?
– Да мля, каждый раз одно и то же, сколько объяснять-то? Трясучка от нервов, ты и сам прекрасно знаешь! Лет десять уже так колбасит, а ты все шпыняешь…
– А будешь хамить…
– Да знаю я, знаю. Ну, удави, если хочешь. У тебя тут что, лишние врачи завалялись, косяками по коридорам бродят? И вообще, поменьше болтай, у тебя щека и так отвратно заживает. Меньше движенья – лучше заживленье…
Первый голос – злой и раздраженный, принадлежал Храмовому. Ничего удивительно, ведь за дверью находился его кабинет. Обладателем второго голоса, насмешливо-спокойного, являлся врач Затворников, вечный пофигист по прозвищу Костолом. Только старому алкашу и позволялось так фамильярничать с хозяином Убежища. Еще бы, семнадцать лет лечил всего его болячки, да и квасили нередко вместе.
– Зашивать надо лучше! Весь талант пропил, мудила.
– Вот, опять! Ну сколько же можно?!
– Сколько нужно, столько и можно. Как со щекой закончишь, девку проверь.
– Слушай, ну помолчи хоть немного, а? Я и так стараюсь, не моя вина, что швы разошлись раньше времени, материал дерьмовый оказался. Так хоть сейчас не мешай все сделать, как надо. А про девку я и так помню прекрасно, не беспокойся.
– Дашь ей сдохнуть – следом отправишься. И смотри, чтобы ее память не пострадала.
– И как же я смогу тебе это гарантировать, скажи на милость? Ее нехило после взрыва стеллажами с барахлом придавило. Да еще и тело обожгло сильно, вон личико попортилось, об этом надо беспокоиться, а не о ее памяти. Я, блин, хоть и специалист по общей хирургии, но пересадками кожи никогда не занимался, да и не в наших условиях подобное проворачивать.
– А какого хрена она до сих пор не очнулась, умник?
– Ну не знаю я, не знаю! Всякое бывает. Повреждений на черепе нет, кости скелета целы. Ты вот ее пробуждения ждешь, как манны небесной, а если она не в курсе, что именно батя с «пугачами» нахимичил? Грешник-то ушлый мужик. На кой черт ему девку свою во все это посвящать?
– По крайней мере, она всю проводку в Убежище знает. Носом заставлю рыть, все проверит. Без защиты «пугачей» мы как без рук. Зверье еще своего счастья не просекло – давно округу инфразвуком травим, привыкли обходить стороной. Но это лишь вопрос времени, скоро пожалуют. Нам война с мутантами не нужна. Как начнется, ты первый взвоешь, Костолом, и за мою спину побежишь прятаться.
– Паша, будь любезен, заткнись, дай последние швы наложить. Думаю, мужики с проводкой и без Фионы отлично справятся. Большую часть уже проверили, запустят скоро твои ненаглядные «пугачи». Так что зубы мне не заговаривай, не первый год друг друга знаем как облупленных.
– Вот именно, что не первый. Сам видишь, что с сыном творится. Не сегодня-завтра помрет. А Фиона здорова как лошадь, если ты мне не соврал.
– Да чего мне врать, Паша? Родит она тебе ребенка, и наверняка здорового. Как только в состоянии будешь на нее залезть… Сейчас вон шевелиться, и то несладко, а? Ничего, повеселишься еще. Везучая твоя Фиона. Вся в папашку, тоже ведь смылся. Только женушка его и поджарилась, как бифштекс, опознавать было нечего…
– Заткнись, придурок! Не напоминай мне о пожаре. Настя тоже там осталась!
– Тихо, Паша, тихо, заканчиваю уже…
Поляков еще минуту лежал, потеряв нить разговора и не осмеливаясь поверить тому, что услышал.
Фиона? Она жива?! Он помнил, как горела бытовка – пламя хлестало из нее, как из адской топки. Как можно было там выжить?!
Он должен увидеть все своими глазами.
Пусть даже и находится в бреду.
Сергей заставил хилое тело мальчишки подняться на ноги. Постоял, ожидая, пока утихнет дрожь в ногах. Медленно, так, чтобы не скрипнула, распахнул дверь, болезненно щурясь от яркого освещения – люстра под потолком буквально сияла. В кабинете Храмового ничего не изменилось. Все та же вызывающая роскошь и полнейшее пренебрежение к расходу энергии. Загораживая худой спиной в замызганном белом халате фигуру Храмового, полулежавшего в кожаном кресле возле компьютерного стола, над лицом хозяина трудился с иглой и ниткой Костолом. По правую руку от него стоял металлический столик на колесиках, с медицинскими инструментами и перевязочным материалом – щипцы, зажимы, скальпели, марлевые тампоны и хлопчатобумажные полотенца.
А где же Фиона?!
Секундную растерянность смыли злость и досада. Раскатал губу! С какой стати Храмовому держать девушку в своем кабинете? Для этого есть лазарет.
Но кое-что Сергей все еще мог сделать.
Он шагнул через порог кабинета и медленно двинулся вперед. Сердце колотилось в груди сумасшедшей птицей. Глаза застилала черная пелена. Он шел почти вслепую, главным ориентиром сейчас был ненавистный голос, доносившийся впереди. Похоже, мальчишку, в теле которого он сейчас находился, окончательно оставили силы, и от обморока его удерживала лишь ярость чужой воли. И жгучее желание достать врага любой ценой. Оно сцементировало слабую плоть, заставило подчиниться.
Три шага… два…
Что-то инстинктивно почувствовав или услышав почти бесшумные шаги босых ног по ковролину, Костолом неожиданно обернулся и вздрогнул, увидев мальчишку, который приближался к нему с совершенно безумным взглядом.
– Андрюха? – врач выпрямился, от изумления забыв об обязанностях. Медицинская игла, выскользнув из костлявых пальцев, закачалась на короткой нитке над плечом Храмового. «Каратель» расписал тому лицо на славу – сочащийся сукровицей багровый разрез, от которого опухла вся левая сторона головы, тянулся от виска до подбородка. Его-то и штопал сейчас врач на самом сложном участке – пропоротой насквозь щеке.
Что-то инстинктивно почувствовав или услышав почти бесшумные шаги босых ног по ковролину, Костолом неожиданно обернулся и вздрогнул, увидев мальчишку, который приближался к нему с совершенно безумным взглядом.
– Андрюха? – врач выпрямился, от изумления забыв об обязанностях. Медицинская игла, выскользнув из костлявых пальцев, закачалась на короткой нитке над плечом Храмового. «Каратель» расписал тому лицо на славу – сочащийся сукровицей багровый разрез, от которого опухла вся левая сторона головы, тянулся от виска до подбородка. Его-то и штопал сейчас врач на самом сложном участке – пропоротой насквозь щеке.
– Какого черта… – Храмовой недовольно взглянул на сына, кривя губы от боли. – Ты зачем встал? Костолом, отведи его обратно в постель, немедленно.
Поляков нарочито пошатнулся, хватаясь за край столика, скальпель послушно лег в пальцы. И тут же изо всех сил рванул столик в сторону, отшвыривая его с пути. Зазвенели посыпавшиеся инструменты. В следующую секунду Грешник прыгнул вперед, высоко вскидывая дрожащую от слабости руку. Храмовой машинально заслонился, и скальпель с мерзким хрустом вонзился в середину ладони.
– Гаденыш! – взревел хозяин, вскакивая.
Сергей выдернул скальпель и замахнулся еще раз, целясь врагу в горло. Не успел.
Тяжелая хлесткая пощечина Храмового просто смела мальчишку с ног. Удар пронзил голову вспышкой боли, казалось, раздробившей череп. Реальность сорвалась с места – комната резко, до тошноты, закружилась, очертания предметов размылись, как на раскрученной до предела карусели, а свет перед глазами стремительно потускнел. Последним сознательным усилием Сергей инстинктивно попытался сгруппироваться перед падением, но столкновения с полом уже не почувствовал. Он провалился сквозь него и с устрашающей скоростью ухнул вниз – в бездонный колодец тьмы…
Глава 11 Разведка
Кренделя перенесли в глубь лазарета, а Кирпича вместе со Штопором бесцеремонно выставили наружу. Даже Бухалычу, который явился сразу за паханом, после беглого осмотра пациента безапелляционно указали на дверь. Лекарь попытался возразить, но стоило Учителю недовольно шевельнуть бровями, и того словно ветром сдуло. Выгнав нежелательных свидетелей, пахан занял свободную кушетку, а своим гостям указал место напротив.
– Вот интересная штука – интуиция, – Данила Иванович задумчиво провел лопатообразной ладонью по едва заметной сизой щетине на щеках. Даже от этого небольшого движения кушетка протестующе заскрипела под солидным весом хозяина Новокузнецкой. Затем пристально взглянул на незнакомца, заботливо прикрытого до подбородка одеялом. – Забот полон рот, не до больнички, но как чувствовал, что сходить надо, проведать гостя залетного. Прямо свербело от желания…
– А что за птица, Данила Иванович? – с деланным безразличием поинтересовался Димка, хотя любопытство жгло его изнутри, как раскаленные угли. – Не выяснили?
– Кто такой и откуда – неизвестно, никаких документов при нем не обнаружили. Да и какие нынче документы-то… Мои ребятишки его с поверхности приволокли, говорят, Оспа его узнал… – Учитель сокрушенно покачал седой головой. – Но расспросить подробнее Оспу уже не получится, нет его больше среди живых… Ты погоди-ка, стрелки-то не переводи. Так вот, позволь задать естественный вопрос, Дмитрий: вы-то что вдвоем в лазарете забыли? Вон и Фёдора, гляжу, сумели удивить. Не поладили между собой, что ли, разошлись интересы? Кто в лес, кто по дрова?
Димка не мог не заметить, что снайперка, предназначавшаяся для подарка, так и осталась в чехле за спиной Фёдора – сейчас на удивление мрачного и неразговорчивого. Переговоры определенно пошли не так, как они рассчитывали. Это настораживало.
– Да мы Бухалыча зашли проведать, подарок лекарю вашему доставили, от щедрот Ганзы, – нашлась Наташка, похлопав ладонью по сумке с медикаментами, лежавшей в ногах пациента. – Он же нас тогда неплохо подлатал, когда мы едва живые с поверхности вернулись. А пока Бухалыча дожидались, пришлось мне о вашем хвором самой позаботиться. Тут уж как смогла, не обессудьте, я ведь еще только учусь… Вы ведь не возражаете, Данила Иванович?
Она так приветливо улыбнулась старику, что тот от ее улыбки прямо помолодел, расправил плечи, приосанился. Но Димка чувствовал – играет старик. Отговорка, приведенная девушкой, его не удовлетворила. И в самом деле, сложно придумать разумную причину, по которой они здесь оба находятся. Бухалыч – просто коновал без образования, назначенный в лазарет не благодаря своим лекарским умениям, а волею случая. К тому же в прошлый раз лекарь был пьян в стельку, и никак им помочь не смог, обошлись без него, своими силами.
– Ну что ты, дочка, какие тут возражения. Добрую память, значит, Бухалыч оставил? Ну-ну, детишки, это хорошо, что добро не забываете. Но сдается мне, что и на все остальное у вас память неплохая, а? Угадал?
– А мы на вас зла не держим, Данила Иванович, – Наташка улыбнулась еще шире и доверительно добавила: – Мы ситуацию понимаем.
– Сердце радуется на тебя смотреть, милая, – Учитель благожелательно осклабился, демонстрируя крупные щербатые зубы. – На всей моей станции таких светлых лиц, как у тебя, дочка, не встретишь, а эти ямочки на щеках… Эх, вспоминаю жизнь свою молодую, до Катаклизма, была у меня зазноба, ну точь-в-точь, как ты…
– Переходите к делу, Данила Иванович, – Димка неловко хмыкнул, чувствуя себя от всех этих туманных вступлений как на иголках. Оставалось в который раз пожалеть, что мыслей читать он так и не научился.
– Думаю, Дмитрий Михайлович, мы сможем достичь соглашения, – сразу взял быка за рога Учитель, заговорив со сталкером подчеркнуто уважительно. – Фёдор передал мне ваше предложение. У меня есть встречное, и уверяю, условия взаимовыгодные.
– И что же за предложение, Данила Иванович?
– Все было бы просто, если бы не было так сложно, – пахан сокрушенно вздохнул, заметно помрачнев. – И с каждым днем все хуже. Про морлоков на Северной вы в курсе? Агась, вижу, Штопор уже поделился впечатлениями, а сам, впечатленный, вон, валяется в полном отрубе. Совсем оборзели, тварюги, людей мне калечат. Давно планирую зачистить станцию, навести, так сказать, порядок. Но вот проблемка у меня, проблемочка… Народ туда никакими посулами не заманишь, а под стволами гнать не хочу: мы люди вольные, не какая-то там Ганза или Полис. Не говоря уже о Рейхе. С Южными пробовал договориться, пошуровать совместно – не нашел понимания. Трения у нас давние за территорию. Кстати, проход между Северной и Южной они еще года два назад заблокировали насмерть. И нам так бы надо… Но мне кажется это неправильным. Предпочитаю все-таки поглядывать за Мертвым Перегоном, а не отгораживаться и делать вид, что нас это не касается. Тем более что звуки там подозрительные в последнее время. Люди врут – вода плещет. Сам не слышал, но проверить стоит. Затопление – бедствие посерьезнее пожара.
– Так что от нас требуется? – спросил Димка, уже догадываясь, что ему предстоит.
– Разведка, Димон, – буркнул наконец Фёдор, подтверждая худшие опасения. – Разведка ему требуется.
– Агась, – подтвердил Учитель, – зачистку я вам поручать не собираюсь, сами сделаем. Но сперва мне нужно, чтобы ты лично туда сунулся и посмотрел, что к чему.
– Данила Иванович, а что вам позволяет думать, что эта работа именно для меня? И что я не останусь вместе с морлоками в виде кучки обглоданных костей?
– Резонный вопрос, Дмитрий Михайлович. – Учитель смотрел на Сотникова пытливым, задумчивым взглядом, в котором угадывалось тщательно скрываемое сомнение. – Но ларчик открывается просто. Я как раз перед стрельбой разговаривал с дикими караванщиками, так они про тебя такое понарассказывали, что верится с трудом, но не могу не верить. Они люди странные, по нашим меркам, замкнутые, лишнего слова не выудишь, но врать не приучены. Если уж говорят, то по существу – про то, что сами видели или во что искренне верят.
Вот оно как. Значит, дикие все-таки здесь. Жаль только, что при всей своей хваленой замкнутости болтают больше, чем следует.
– А что конкретно они рассказали?
– Что людям помогаешь. И выживаешь, как никто другой.
– Мне это не кажется хорошей идеей. – Приветливость девушки, с которой она встретила старика, испарилась, теперь ее голос звучал почти враждебно. И Димка ее отлично понимал – именно об этом он ей и твердил все это время. Их постоянно используют. Пусть даже ради благих целей. Измененные с их способностями – просто расходный материал, которым затыкают дыры при авралах.
– Удача – штука капризная, Данила Иванович, – Димка сузил глаза. – С караванщиками мне повезло, а морлоки могут и схарчить.
– Не прибедняйся, я ведь не только караванщиков слушал. – Учитель многозначительно покивал, предпочитая не замечать ни неодобрительного взгляда девчонки, ни ее слов. – О вас в метро уже легенды складывают. Сдается мне, что одним везением такую выживаемость не объяснить, ну да допытываться я не стану, как именно у тебя это получается. Нужно сходить, Дмитрий. А когда вернешься – и люди приободрятся. Сумею тогда уговорить на, так сказать, ратные подвиги. И следопытов для тебя найду для похода на Бауманку, и вид сделаю, что вас тут никогда и не было. Вам ведь именно это и нужно? – Хозяин Новокузнецкой хитро прищурился и неожиданно добавил: – А с раненым вы все-таки зря возились. Вон наш лекарь считает, что этот гость залетный и не жилец уже, нужно кончить по-тихому, чтобы не мучился. Лекарства в дефиците, на умирающего тратить – непозволительная роскошь.