– Не мое кино, говоришь, – недобро усмехнувшись, Грешник развернулся к троице лицом и развел в стороны руки. Выдернутая чека с кольцом коротким движением кисти полетела к Робинзону. Тот машинально поймал, уставился на нее, и его вечно насмешливая ухмылка слегка поблекла. Но всего после секундной заминки Робинзон с наигранным испугом всплеснул руками:
– Ай, молодца, Серёга! Могёшь, значит, если хочешь!
– А то, – усмехнулся Поляков в ответ. – Думаю, мы еще можем договориться, Паша.
– Договоримся, – самодовольно улыбаясь, кивнул Храмовой. – Но сперва исключим из наших разборок женщин, ты ведь не против? Вдруг у тебя рука устанет и дрогнет? Жена ведь твоя на складе? Ну, тогда и Фиону туда же, не будем разделять. Настя, веди. И оставайся там, присмотришь за бабами.
– Ты чего, Паш?! Хочешь, чтобы я самое интересное пропустила? – Язва возмущенно топнула ногой.
– Не спорь, делай, как говорю. Ты ведь не против, Грешник? – Робинзон насмешливо приподнял уголки губ – не улыбка, а уродливая гримаса на холеном лице, испачканном пигментными пятнами – словно йодом вымазался.
– Вообще-то против. – Полякова привело в ярость то, с какой уверенностью вел себя Храмовой в его присутствии, словно не нуждался ни в какой защите вообще, а граната для него не опаснее новогодней петарды. Любимый прием Робинзона – сбить противника с толку любым возможным способом, подавить морально раньше, чем тот решится что-либо предпринять. – Стоять! – гаркнул Сергей, заметив, что Язва толкнула Фиону в спину, заставляя идти к складу. – Ты совсем страх потерял, Паш?
– Хех… Граната ведь неподготовленная, а, Серёга? – Робинзон хитро подмигнул. – Самый обычный запал. Ну, кинешь ты ее. За три секунды можно к черту на кулички сбегать. Да и не кинешь, собственно.
– А ты проверь, – на лице Грешника тоже застыла напряженная улыбка.
Неожиданно дочь рванулась из рук конвоирши, что-то яростно замычав сквозь склеенные скотчем губы и глядя куда-то за спину отца. Скрип шлюзовой двери… Уже понимая, что происходит, Сергей все равно не успел уклониться. Сильный удар по затылку заставил его рухнуть на колени. В глазах вспыхнуло, и тут же зрение затянуло багровой мутью. Быстрые силуэты бросившихся к нему фигур смазались, словно чернильные кляксы. Чужие пальцы схватили его за обе руки, растянув в стороны с такой силой, что он не смог бы дернуться, даже если бы сумел сразу оправиться от удара. Его повалили лицом вниз, кто-то запрыгнул на спину, больно вдавив лицо в бетонный пол. Сквозь звон в ушах донесся странный треск слева… что-то липкое капканом обвило руку…
И тут же последовали удары ног. Ребра Полякова протестующие затрещали, он задохнулся от вспыхнувшей в груди и животе боли, скорчился на полу.
Били недолго, но основательно, от души. Когда экзекуция прекратилась, Сергей, пошатываясь, поднялся на колени. Руки слушались плохо, комната перед глазами все еще плыла.
Он поднял голову.
Люди Храмового отступили на прежнее расстояние, наставив на него оружие. Жердяй, Головин, а теперь еще и Увалень, второй помощник завхоза – они все издевательски щерились, с явным удовольствием предвкушая дальнейшую расправу над бывшим палачом. Робинзон улыбался иначе. Снисходительно, даже сочувственно, с умело отпущенной толикой грусти. Он всегда хорошо умел играть собственными эмоциями. Видеть это напускное сочувствие было для Полякова даже больнее, чем потерпеть поражение – и Робинзон это отлично понимал. Правой рукой Храмовой подбрасывал и ловко ловил знакомый нож, который забрал у Сергея во время свалки. Дочери и Язвы в караулке уже не было – пока его месили на полу, Настя отволокла Фиону на склад. Все-таки обвели вокруг пальца…. Разыграли всё, как по нотам. Отвлекли внимание, чтобы навалиться с тыла. Черт… видел же, что дверь шлюза приоткрыта, а одного помощника Пятницы не хватает!
Он медленно поднялся с колен, выплюнул на грязный пол скопившуюся во рту кровь. Странно, но связывать его не стали. Настолько уверены, что он теперь всецело в их власти?
– Сказал же, что хорошо тебя знаю, а ты со своими фокусами, – снисходительно заговорил Робинзон. – Нехорошо, Серёга, обманывать старых друзей. Так теперь и сдохнешь с этой гранатой.
Грешник поднес к лицу руку и мрачно усмехнулся, увидев, что кисть с зажатой в ней «лимонкой» надежно обмотана толстым слоем скотча. Универсальное средство на все случаи жизни. Могли просто забрать, но нет, Паша никогда не упустит случая продемонстрировать свое превосходство. Даже таким способом.
– Знаешь, до последней секунды не верил, – Робинзон вздохнул нарочито скорбно. – Думал, на тебя наговаривают. Многие ведь метили на твое теплое местечко, поближе ко мне.
– И как, уже подыскал мне замену? – вместо голоса вырвалось сиплое карканье. Поляков закашлялся, снова сплюнул. Кровь сочилась из разбитых десен, содранных изнутри о зубы щек, из прокушенного языка, пульсировавшего жгучей болью. Каждое слово давалось с трудом. – Паша… отпусти по-хорошему. Смогу помочь твоему сыну – помогу, обещаю. Ты меня знаешь.
Все-таки у Храмового имелось больное место, и Грешник угодил точно в него.
– Мой сын – это мой крест, – Робинзон надменно вздернул подбородок, отбросив лживые эмоции. Тонкие губы зло искривились. – Ему не нужна помощь. Создатель его судьбу уже решил. А ты решил свою, предав.
– Так ты не собирался меня отпускать, – запоздало дошло до Грешника. – Просто проверял. Ну и паскуда ты, Робинзон.
– Спокойнее, Серёга, спокойнее, – как и ранее, самообладание вернулось к Храмовому быстро, он снова насмешливо заулыбался. – Мне от тебя больше ничего не нужно, лишь сжигает любопытство – так почему же ты решил уйти? После стольких-то лет?
Объяснять ведь бесполезно. Не нужны ему объяснения. Робинзон все уже решил. Кровь наполнила рот, Сергею пришлось снова сплюнуть.
– А то ты не знаешь. Прогуляться захотелось… подышать свежим воздухом. Душно здесь, рядом с тобой и твоими псами. Смердит мертвечиной.
– Да ведь и ты не ангел, – не без иронии парировал Робинзон. – Немало желающих найдется поквитаться с тобой за прошлое.
– Твои приказы развязывали мне руки. Может, лучше они поквитаются с тобой?
– Но кровь-то на тебе, Грешник. Не дергайся, стой на месте. Дернешься – и разговор закончится. Выпишем тебе путевку в ад. Твоей жене жизнь не обещаю, зачем мне старуха? А дочку, так и быть, пощажу. Девок у нас мало, глупо разбрасываться. Она мне родит нового сына.
– Знаю… – Поляков запнулся от нахлынувшей ярости. Не смог сдержать чувства в узде, как привык. – Знаю, ты давно на нее заришься, сволочь.
– Не кипятись, дружище… Знаешь, а вот не буду я решать твою судьбу. Пусть люди решают. Что скажешь, Головин?
– А вот и скажу, – завхоз шагнул вперед, глаза гнома горели обжигающей ненавистью. – Я все скажу. Помнишь мою жену, Грешник? Помнишь, что ты с ней сделал?
– Она была смертельно больна, Головин, – глухо ответил Поляков, чувствуя вдруг навалившуюся на него жуткую усталость. Бессмысленный разговор. – Радиация ее рано или поздно бы доконала. Я избавил ее от мучений, и, насколько помню, тогда ты был не против. Сам-то не смог, кишка тонка.
– А как же его сын, Грешник? – Головин дернул подбородком в сторону недобро оскалившегося Жердяя, стоявшего от него по левую руку.
– Ублюдок и насильник его сын, весь в папочку пошел, – Поляков машинально коснулся саднившей щеки, отдернул руку, всматриваясь в кровь на пальцах. Затем спокойно взглянул в глаза Жердяю. – Я вспорол ему глотку с удовольствием, и прикончу тебя, если потребуется.
Тот злобно прищурился, шагнул было вперед, замахиваясь, чтобы ударить пленника в лицо прикладом АКС, но завхоз перехватил его за руку, толкнул назад:
– Мы не закончили, успеешь еще. Скажи, Грешник, а брат Увальня тебе чем дорогу перешел? – оторвав руку от цевья дробовика, Гном хлопнул по плечу второго помощника.
– Предатель. Хотел уйти и рассказать о нас, хотел сдать убежище.
– Предатель, говоришь? Если он предатель, то кто же тогда ты?
– Кто я… Тот, кто уйдет, и если потребуется – по вашим трупам, – пообещал Грешник.
– Ты переоцениваешь свои возможности, – усмехнулся Пятница. – Лаешь ты по-старому, но клыки-то мы у тебя уже вырвали… Да хватит уже с ним говорить, Робинзон. Кончать надо эту мразь.
Грешник все еще на что-то надеялся. Оценивал шансы, стараясь не показывать, что взведен, как пружина и, несмотря на побои, все еще готов к драке. Нужно усыпить их бдительность. И не пропустить момент, когда тот подвернется, а подвернется обязательно… Четверо против одного, все вооружены, все ждут, что он дернется, и все его боятся, хотя и делают вид, что палач им больше не страшен. Но баланс сил и правда не в его пользу. Неужели действительно все? Черт, как тоскливо подыхать вот так… И Майю точно убьют, твари.
Робинзон тонко улыбнулся:
– Предатель. Хотел уйти и рассказать о нас, хотел сдать убежище.
– Предатель, говоришь? Если он предатель, то кто же тогда ты?
– Кто я… Тот, кто уйдет, и если потребуется – по вашим трупам, – пообещал Грешник.
– Ты переоцениваешь свои возможности, – усмехнулся Пятница. – Лаешь ты по-старому, но клыки-то мы у тебя уже вырвали… Да хватит уже с ним говорить, Робинзон. Кончать надо эту мразь.
Грешник все еще на что-то надеялся. Оценивал шансы, стараясь не показывать, что взведен, как пружина и, несмотря на побои, все еще готов к драке. Нужно усыпить их бдительность. И не пропустить момент, когда тот подвернется, а подвернется обязательно… Четверо против одного, все вооружены, все ждут, что он дернется, и все его боятся, хотя и делают вид, что палач им больше не страшен. Но баланс сил и правда не в его пользу. Неужели действительно все? Черт, как тоскливо подыхать вот так… И Майю точно убьют, твари.
Робинзон тонко улыбнулся:
– Ну, Серёга, пойдем, подышим свежим воздухом, как ты и хотел…
Его голос перебил звук выстрела на складе.
– А ну тихо! – прикрикнула Язва на всхлипывавшую Майю, с нездоровым любопытством прислушиваясь к разговору в караулке. Она сидела на ящике, в паре метров от двери, вполоборота к пленницам, придерживая на коленях «Сайгу», а «Витязь» бросив на полку рядом с «Вепрем» Полякова, чтобы не мешался. Пленниц она заставила встать на колени в трех шагах от себя. Руки Майе она даже не потрудилась связать – что может сделать перепуганная насмерть, непрерывно всхлипывающая старуха?
Фиона закрыла глаза, стараясь успокоиться. Ей казалось, что она задыхается. Чудовищная тяжесть вины за то, что сейчас происходило, давила на сердце, но ее глаза были сухими. В отличие от матери, она не умела плакать с детства. После всех тех зверств, на которые она насмотрелась в метро еще в трехлетнем возрасте, в психике Фи что-то перемкнуло. Если бы она не решила вот так внезапно сорваться именно сегодня, задействовав все свое упрямство, ее семья была сейчас бы в безопасности. И зачем ты только согласился, папа… Не стоит потакать всем капризам взбалмошных детей…
Так, нужно взять себя в руки…
Нужно что-то делать. Время отца истекает, любые разговоры имеют свойство рано или поздно заканчиваться, и Робинзону вскоре наскучит самоутверждаться за счет бывшего соратника. Так, а это что?.. Она нащупала связанными за спиной руками какой-то матерчатый ком на полу. Рюкзак. Не отрывая взгляда от надзирательницы, кое-как подтянула рюкзак ближе к себе. Может, и хорошо, что его не успели наполнить. Потому что пальцы, кое-как продравшись сквозь складки клапанов, нащупали тесак. Лезвие острой болью резануло по запястьям, но Фи не издала ни звука. Еще раз. Теплые ручейки крови побежали по коже, но скотч ей удалось перерезать. Язва ничего не заметила, продолжая прислушиваться к разговору в караулке. Зато заметила мать и тревожно уставилась на дочь.
«Не смотри на меня» – одними губами беззвучно прошептала Фиона, опасаясь, что та ее выдаст своим вниманием.
– Дочка… – вырвалось у матери, но она тут же осеклась.
Резко повернув голову, Язва наткнулась на испуганный взгляд Майи, и лицо все еще красивой, моложавой женщины сначала вытянулось от удивления, а затем перекосилось от брезгливости.
– Май, ты совсем спятила? Какая я тебе дочка? Ты на шесть лет меня старше! Ты что, издеваешься, старая сука?!
– Насть, зато мы с тобой подруги, не забыла еще? – вмешалась Фиона, отводя гнев Язвы от матери. Та тут же окрысилась на новый объект для вымещения злобы:
– И эта туда же! Ненормальная семейка! Девочка, какие такие подруги? Я почти вдвое старше!
– Раньше разница в возрасте нам не мешала ладить.
– Но теперь ты захотела лучшей жизни, – презрительно сощурилась Язва.
– Настя, отпусти нас, – через силу тихо попросила Фиона. – Помоги…
Язва неожиданно рассмеялась, затем покачала белобрысой головой:
– Ну, точно цирк сегодня. Не стоит унижаться мольбами, Фи, это так на тебя не похоже. Я была о тебе лучшего мнения. Дай лучше послушать, о чем там мужчины толкуют. Ваш Грешник прямо отжигает. Ведь понимает, что сдохнет, а все тявкает.
– Не оскорбляй его, дрянь, ты мизинца его не стоишь! – выкрикнув, Майя вдруг вскочила и, неумело выставив сухонькие кулачки, бросилась на Язву.
Фи никак не ожидала, что мать выкинет такой номер прямо сейчас. Но даже у кротких людей иногда кончается терпение, а своего мужа Майя любила самозабвенно, даже после всех прожитых лет.
Выхватив тесак из рюкзака, Фиона тоже вскочила, уже понимая, что не успевает спасти маму. Язва резким движением развернула ствол «Сайги» на коленях и, совершенно не колеблясь, нажала на спусковой крючок. Майя вцепилась в ствол ружья и попыталась его вырвать из рук Анастасии именно в тот момент, когда грохнул выстрел, и пуля ударила женщине в грудь, отбросив на стеллаж. В следующий миг Фиона едва успела отклониться в сторону. С такого близкого расстояния грохот «Сайги» ударил по ушам, пороховые газы обожгли правую щеку. В ушах зазвенело. Словно в замедленной съемке Фиона выхватила взглядом, как пуля ударила в ящик с газовыми баллончиками, со звоном рвущегося металла прошила его насквозь. Газ зашипел, вырываясь наружу.
Крутанувшись волчком на полусогнутых ногах, Фи с исступленным криком обреченного взмахнула тесаком. Поворачиваясь корпусом за ее движением, Язва сдвинула ствол «Сайги», обнажив мелкие ровные зубы в волчьем оскале. Лезвие вонзилось Храмовой в руку, обхватившую цевье, на ружье и одежду брызнула кровь из страшно разрубленной кисти, отсеченные пальцы посыпались на пол.
Женщина завопила от боли и непроизвольно снова нажала на спуск.
Вырвавшись из оружейного дула, яркий сноп огня воспламенил выходящий из баллонов газ.
Сразу после выстрела Грешник услышал отчаянный крик дочери, дернулся к складу, но тут снова грохнула «Сайга»…
Дверь распахнулась и ударилась о висевший на стене пожарный щит с такой силой, что сорвалась с петель, а весь инвентарь с грохотом посыпался на пол. Волна ревущего пламени и дыма ворвалась в караулку, подхватила и отшвырнула оказавшегося на пути Полякова к остальным затворникам. Весил Грешник немало, и удар его тела сбил завхоза с ног. Тот, в свою очередь, судорожно пытаясь схватиться руками за помощников, тоже повалил их на пол, и кто-то из них зацепил Робинзона, заставив опрокинуться навзничь и его. Грешник ни единой секунды не потратил зря, используя отпущенный судьбой шанс на полную катушку. Он перекатился прямо по телам, яростно орудуя локтями и зажатой в левом кулаке «лимонкой», как кастетом. Хрустнул чей-то нос, брызнули зубы. Отчаянные вопли и остервенелый мат. Наконец он добрался до Робинзона. «Каратель», мгновенно вырванный из чужих пальцев, тут же злобно резанул бывшего шефа по лицу, вспарывая плоть от виска до подбородка. Заливаясь кровью, Храмовой вскочил и стремглав бросился в коридор, напрочь забыв про так и оставшийся в кобуре пистолет.
Грешник проворно развернулся к остальным.
Куча-мала уже распалась, люди начали подниматься, озираясь в поисках оружия, которое выронили при падении. Никогда в жизни Грешник не двигался и не реагировал на опасность так стремительно, как сейчас, мгновенно выхватывая взглядом массу деталей и тут же просчитывая контрмеры. Адреналин буквально кипел в его крови. Пинком отбросив вставшего на четвереньки Головина, он тут же прыгнул на Жердяя, подхватившего автомат, и со всей дури резанул «Карателем». Острая сталь легко рассекла кадык, вспорола глотку от уха до уха. «Как твоему сынку-ублюдку!». Жердяй захрипел и забулькал, опрокидываясь на спину, страшная рана под подбородком открылась, словно брызжущий кровью огромный рот, пытающийся что-то сказать. Сергей хотел выхватить из рук умирающего врага автомат, но для этого требовалось выпустить «Карателя», ведь левая рука с лимонкой по-прежнему была связана скотчем.
Некогда.
Рядом уже возник Увалень, с перебитым носом и окровавленным подбородком – это ему он засветил локтем, когда перекатывался по груде тел. Хакнув, словно дровосек при замахе топором, помощник завхоза замахнулся дробовиком, держа его за ствол. Грешник увернулся от летящего в голову приклада и перекатился в сторону. Не дожидаясь, когда враг перехватит ружье для выстрела, метнул нож. Неудачно! Лезвие лишь скользнуло Увальню по виску, оставляя кровавый след.
«Для граффити нынче, так уж сложилось, лучший цвет – красный».
Здоровяк хотя бы отшатнулся, что дало возможность схватить оказавшийся рядом ломик – из инвентаря разгромленного пожарного щита. Короткий разбег, и острый стальной конец вонзился Увальню в живот. Захрипев от боли, он вновь выронил дробовик.
Но теперь поднялся на ноги завхоз. Подхватив с пола автомат Жердяя, но не заметив, что в ходе свалки из него вывалился рожок, он рванул спусковой крючок. Хлопнул одиночный выстрел загнанного в ствол патрона. Поляков отшатнулся, и пуля вырвала клок одежды на его боку. А Головин уже лихорадочно озирался в поисках рожка, сообразив, что безоружен. Засевший в теле Увальня ломик пришлось отпустить. Прыжком сократив дистанцию с завхозом, Грешник нанес удар со всей силы. «Поцелуй» гранаты с мерзким хрустом раздробил врагу нижнюю челюсть, вбив ему в глотку оставшиеся зубы, и гном упал, захлебываясь кровью.