Таким образом, венчурный фонд государственного банка и государственная венчурная компания придали ускорение стратегически важному для экономики страны сектору резиновых изделий. В сети по этому поводу появился издевательский комментарий под заголовком «Миллионы на гондоны». Позже группа управляющих «ВТБ — Фонд венчурный» покинула компанию.
«РВК оказалась в положении заложника, — вспоминал один из чиновников, знакомых с ситуацией. — Дурацкий устав не позволял компании вмешиваться в суть проектов, отобранных венчурными фондами. Давать деньги приходилось людям, которые не знали, как с этими деньгами обращаться. Все это привело к тотальному коллапсу и разгону первой команды РВК».
Генпрокуратуре, которая в 2009 г. занялась проверкой РВК, не понравилось, что компания медленно инвестирует и держит большую часть средств на банковских депозитах. «Государство не получило от этих проектов прибыли и инноваций», — тревожились проверяющие. В обращении к Владимиру Путину генпрокурор Юрий Чайка выразил сомнение в целесообразности дальнейшей деятельности РВК. Глава компании Алексей Коробов подал в отставку.
Хотя некоторые претензии проверяющих и могли показаться обоснованными (например, компания закупала в качестве корпоративных подарков мужские шарфы по 9 тыс. руб. и авторучки по 25 тыс. руб.), вмешательство силовиков в процесс не могло не нанести урона имиджу создаваемой в стране венчурной системы. Ведь надзорные органы потребовали от венчурный компании того, что от нее требовать в принципе невозможно — обеспечить сохранность и доходность капитала одновременно. Но, видимо, у бюджетных денег в нашей стране нет права на ошибку.
На момент прихода проверяющих некоторым венчурным фондам, созданным при участии РВК, не было и трех месяцев. Да и три года, которые проработала компания с момента своего запуска, — это слишком маленький срок для того, чтобы серьезно судить об эффективности инвестиций. Главная же причина медлительности РВК заключалась в дефиците по-настоящему инновационных технологий.
Ситуация получалась крайне запутанной и простой одновременно. Начав строить здание венчурной системы, запустив компанию с причудливым уставом, государство забыло положить первый кирпич. Еще более абсурдным все стало выглядеть с приходом прокуроров, когда государство само же себя проверило и высекло за неэффективное расходование своих же средств.
Новой команде РВК во главе с Игорем Агамирзяном, поработавшим в компаниях Microsoft и EMC, пришлось буквально встать на уши, чтобы исправить ситуацию, не меняя при этом несуразного устава РВК. В декабре 2009 г. был запущен Фонд посевных инвестиций РВК. Принцип его работы был принципиально иным: фонд в 2 млрд руб. был полностью сформирован из средств госкомпании, которая выступила его единственным учредителем. Государственные и частные деньги было решено смешивать не на уровне фондов, а уже на уровне проектов. Частные инвесторы по этой схеме получали статус венчурных партнеров, которые должны готовить проекты и предоставлять их РВК. Право принимать окончательное решение по поводу выделения инвестиций менеджмент госкомпании оставил за собой.
Инновационные компании могли претендовать максимум на 25 млн руб. при условии частного соинвестирования в объеме не менее трети от этой суммы. Хотя РВК и собиралась инвестировать в инновационный проект до 75 %, в создаваемом стартапе она претендовала не более чем на 25 %. Оставшимися долями предполагалось мотивировать управляющую компанию конкретного фонда, разработчиков и частных соинвесторов.
Спустя полтора года, к маю 2011-го, Фонд посевных инвестиций одобрил финансирование 21 проекта на общую сумму 550 млн руб. Невысокую активность в РВК объясняли тем, что венчурные партнеры так и не смогли сформировать и обеспечить достаточный поток подготовленных проектов, а качество проработки самих венчурных сделок зачастую оставляло желать лучшего.
Тем не менее новая команда РВК оптимистично пообещала за десять лет увеличить объем российского венчурного рынка до 300 млрд руб. Для этого была разработана программа глобализации российской инновационной системы. РВК пообещала помогать российским инновационным компаниям в приобретении технологических активов за рубежом, планировала приобретение иностранных инвестиционно-консалтинговых компаний, которые занялись бы продвижением инноваций и привлечением инвестиций в российские венчурные фонды и их проекты.
Глава 7 Сияние РОСНАНО
ПЕРВЫЙ ДИРЕКТОР проектного офиса РОСНАНО Михаил Чучкевич любил пошутить, что пришел в компанию кучерявым брюнетом. «Тогда у нас была только печать и 5 млрд долл. в рублях на счету.
Со временем опыт работы на ниве инноваций существенно огранил мой ум»[19], — говорил мне советник гендиректора компании, оптимистично сияя гладко выбритой головой.
Офис РОСНАНО, просторные коридоры которого, по проекту итальянских дизайнеров, выкрашены в радушные зелено-желтые тона, — образец эргономики и технологичности. «Атомная бомба Чубайса», витрина российских инноваций — один из немногих работающих и один из самых нещадно критикуемых проектов в новой российской истории.
Идея нанопрорыва принадлежала вовсе не Анатолию Чубайсу, а Михаилу Ковальчуку, директору НИЦ «Курчатовский институт», брату бизнесмена и одного из ближайших соратников Владимира Путина Юрия Ковальчука.
Михаил Ковальчук, которого тогда прочили в президенты РАН, любил сравнивать нанопроект со знаменитым советским атомным проектом. Ему справедливо казалось, что нанотехнологии смогут стать точкой роста, помогут России сохранить статус великой державы.
Технологии, основанные на использовании компонентов размерами менее 100 наномикрон, обещали промышленную революцию: могли появиться принципиально новые материалы, лекарственные препараты, дешевые водородные двигатели и супермощные нанокомпьютеры.
Моду на «нано» ввел президент США Билл Клинтон, объявивший в 2000 г. о «Национальной нанотехнологической инициативе».
C каждым годом государственные вливания в эту программу возрастали и к 2007 г. составили 1,3 млрд долл.
Михаилу Ковальчуку удалось увлечь проектом Владимира Путина. После развернутой экскурсии, организованной для президента по Курчатовскому институту, развитие нанотехнологий стало одним из приоритетных государственных проектов. Правда, первая концепция РОСНАНО, предложенная Ковальчуком, все-таки предполагала «поддержать революцию снизу», закупку отсутствовавшего в России дорогостоящего исследовательского оборудования для научных исследований на атомарном уровне, например электронные микроскопы Titan. В этом была своя логика. Из 1,3 млрд долл., выделенных американцами в рамках NNI, большая часть пришлась именно на фундаментальные исследования и лишь 83 млн долл. — на поддержку технологических компаний и коммерциализацию технологий.
У нас получился иной вариант. Как писал тогда деловой журнал SmartMoney, «во всем мире нанотехнологии — предлог для финансирования науки, но Россия идет другим путем»[20]. В результате серии аппаратных интриг госкорпорацию РОСНАНО возглавил ставленик Анатолия Чубайса Леонид Меламед, который благополучно заблокировал идею Ковальчука по техническому апгрейду российской нанонауки.
Согласно новой концепции, РОСНАНО должна была сразу, «без захода на науку», создать в стране новую отрасль: построить фабрики и заводы на основе нанотехнологий.
Если глава РОСНАНО, могущественный и неустрашимый Анатолий Чубайс был «виноват» во всем, что произошло в стране, то руководитель первого проектного офиса Михаил Чучкевич, конечно же, был «виноват» в развале российской нанонауки. Ведь именно он в первые годы существования госкомпании подписал полторы тысячи отказов на заявки от российских ученых, желавших получить государственную поддержку.
«Тогда было очень много непонимания и обид со стороны научного сообщества за то, что РОСНАНО не выделяло деньги на науку, — вспоминал Чучкевич. — Мы терпеливо объясняли, что действительно не финансируем НИОКР. Если мы будем решать эту задачу так, как ее нужно решать, то мы не решим ту задачу, которую поставило нам правительство».
Если РВК должна была стать венцом национальной венчурной системы, то РОСНАНО — его сияющим шпилем, крупным инфраструктурным венчурным фондом, который поддерживает инновационные проекты уже на стадии, когда требуются масштабные инвестиции в строительство заводов и фабрик.
Но технологии, которые сулили промышленную революцию, относились к разряду инерционных, тяжелых. Отдачи от их внедрения в промышленность пришлось бы ждать много лет. Потому крупные отраслевые корпорации и венчурные фонды, по крайней мере работавшие тогда в России, не желали инвестировать в эту отрасль даже в наномасштабах. Тем не менее создавать в стране наукоемкие производства планировалось на паритетных условиях с бизнесом.
«Тогда было очень много непонимания и обид со стороны научного сообщества за то, что РОСНАНО не выделяло деньги на науку, — вспоминал Чучкевич. — Мы терпеливо объясняли, что действительно не финансируем НИОКР. Если мы будем решать эту задачу так, как ее нужно решать, то мы не решим ту задачу, которую поставило нам правительство».
Если РВК должна была стать венцом национальной венчурной системы, то РОСНАНО — его сияющим шпилем, крупным инфраструктурным венчурным фондом, который поддерживает инновационные проекты уже на стадии, когда требуются масштабные инвестиции в строительство заводов и фабрик.
Но технологии, которые сулили промышленную революцию, относились к разряду инерционных, тяжелых. Отдачи от их внедрения в промышленность пришлось бы ждать много лет. Потому крупные отраслевые корпорации и венчурные фонды, по крайней мере работавшие тогда в России, не желали инвестировать в эту отрасль даже в наномасштабах. Тем не менее создавать в стране наукоемкие производства планировалось на паритетных условиях с бизнесом.
РОСНАНО, которая могла внести в проект не более 49 % средств, предлагала найти хорошие технологии, привлечь соинвесторов, построить фабрику, обеспечить спрос на продукцию, найти покупателя на свою долю и выйти из проекта с прибылью. То есть от РОСНАНО государству хотелось такого же волшебства, как и от венчурных фондов МЭРТ, — раскачать инновационную отрасль. Да так, чтобы не «спалить» при этом государственные деньги.
Грабли, по которым уже походили региональные венчурные фонды, РВК, уже поджидали Леонида Меламеда и его сотоварищей.
Откуда было взяться конкурентным технологиям для хороших нанофабрик и заводов? На тот момент российские ученые зарегистрировали всего три патента, связанных с нанотехнологиями.
В США таких патентов было зарегистрировано 2400, в Японии — 876. Логично было бы предположить, что если нет патентов, то есть защищенной интеллектуальной собственности, то нет и технологических компаний, которые соответствовали бы требованиям инвесторов.
«Да, нам нужны были „хорошо упакованные“ с точки зрения бизнеса идеи, с хорошей командой, — осторожно соглашался Михаил Чучкевич. — Но их было действительно непросто найти».
За несколько лет РОСНАНО удалось привлечь в свои ряды хороших инвестиционных менеджеров, построить мощную экспертную панель по оценке научного и рыночного потенциала инвестируемых проектов. Благодаря маниакальной скрупулезности сотрудников корпорации (в некоторых случаях на прохождение всех процедур, требуемых для получения государственных средств, требовалось от года до полутора лет), о политике РОСНАНО очень скоро стали слагать легенды. «Парни из РОСНАНО» сумели сделать тему новых технологий модной в России, сформировав предельно понятный российскому бизнес-сообществу смысловой посыл — «правильные пацаны вкладываются в инновации».
Но к 2009 г. из 1200 предложенных проектов корпорацией было одобрено лишь 36, из которых финансировалось восемь. Больше, наверное, и быть не могло в стране, в которой не нашлось «хорошо упакованных» интересных идей ни для региональных венчурных фондов, ни для РВК.
«Эксперты по инновациям» из Генпрокуратуры тем временем не заставили себя ждать. В ноябре 2009 г. в ходе проверки РОСНАНО они выяснили, что из выделенных государством 130 млрд руб. было освоено лишь 10 млрд, причем половина из них ушла на обеспечение текущей деятельности. Генеральный директор РОСНАНО Анатолий Чубайс, который сменил Леонида Меламеда на этом посту в январе 2008 г., получил письмо с просьбой представить «полный перечень проектов, завершившихся неудачно, и перечень лиц, принимавших решение об этих проектах». За РОСНАНО и другие институты развития пришлось даже заступаться Дмитрию Медведеву, который заявил, что при проверке венчурного бизнеса нужен «особый подход».
Было похоже, что госкорпорация РОСНАНО в том виде, в котором ее придумали в правительстве, немного опередила время.
«В России была еще недостаточно развита экосистема, способствующая появлению новых технологических компаний, — соглашается Михаил Чучкевич. — У ученых не было достаточной мотивации для того, чтобы использовать даже те небольшие возможности для коммерциализации технологий, которые имелись».
Действительно, система российской науки не слишком мотивировала ученых идти дальше лабораторных исследований. Никто не обязывал ученого или научные институты оформлять патенты на их разработки, проведенные на средства, выделенные в рамках федеральных целевых программ. Более того, затраты на оформление международных патентов не были предусмотрены в бюджетах научных учреждений. Никто не обязывал ученых, которые увидели в свои микроскопы идеальную наноповерхность, идти дальше и проводить первоначальный инжиниринг, чтобы проверить, применима ли данная технология в режиме промышленного производства. Никто не обязывал ученого, понявшего, что его технология применима и на ее основе можно создать новый материал, который во всем мире оторвут с руками, заняться поиском инвестора и попробовать «сколотить» стартап.
С другой стороны, а может ли государство вообще обязать кого-либо «сколачивать» стартапы? Финансируя исследования за счет налогоплательщиков, государство может лишь высказывать ученым свои пожелания. Например, такое: кроме научных прорывов, мы хотим, чтобы вы переводили их в коммерчески применимые технологии. Однако почему-то и такого пожелания государство тогда не высказывало.
Но даже если бы некий ученый, начитавшись, например, журнала Forbes или случайно встретив Михаила Чучкевича из РОСНАНО в московском кафе, решился провести первоначальный инжиниринг своей технологии, то пойти ему с этой затеей было просто некуда. Чтобы его провести, необходимо специальное оборудование. В СССР оно было у конструкторских бюро и опытных заводов, но после развала страны система была частично приватизирована, частично разрушена, а государство на долгое время вообще прекратило финансирование этого этапа технических разработок.
В отличие от Алексея Коробова из РВК, Анатолий Чубайс, столкнувшись с Генпрокуратурой, в отставку не ушел. Но, чтобы исправить ситуацию, команде РОСНАНО пришлось-таки заняться несвойственными для крупного инфраструктурного венчурного фонда операциями. Например, созданием в стране центров инжиниринга.
«Мы понимали, что в нужном количестве новых стартапов не будет, пока не появится инфраструктура. Потому занялись программой по созданию в стране nanofab-центров, где можно провести базовый инжиниринг и стать стартапом, — рассказывал Чучкевчич. — Там же будут бизнес-инкубаторы, люди, которые сумеют рассказать, как планировать цикл исследований, подготовить бизнес-план, как изучить рынок, чтобы не заниматься продукцией, которая давно никому не нужна. То есть результатом работы nanofab-центров должно стать конкретное количество новых компаний, которые затем найдут финансирование».
РОСНАНО начало поддерживать развитие сети неформальных частных инвесторов, спонсируя мероприятия Национальной ассоциации бизнес-ангелов. В компании справедливо полагали, что если в стране возникнут условия для появления технологических компаний, РОСНАНО станет легче работать.
Единственное, на что не мог повлиять «великий и ужасный» Анатолий Чубайс, строя свою наноинновационную систему, так это на мотивацию российских ученых, которые не могли или не хотели (или их не могли заставить хотеть) обеспечить наноотрасль конкурентными технологиями.
Ждать, пока в России появится прикладная наука, времени не было, ведь РОСНАНО взяло на себя по-настоящему пионерские обязательства довести к 2015 г. объем рынка нанотехнологий в России до 900 млрд руб. и занять 3 % мирового рынка. Дефицит технологий казалось возможным преодолеть только одним способом — попробовать поискать их за рубежом.
Менеджмент РОСНАНО активно искал партнерства с крупными западными венчурными фондами в надежде на то, что с их помощью удастся разместить в России высокотехнологичные производства. «Достать те самые конкурентные технологии и привести их, привязать к России, в той части, где это будет разумно, — логично», — объяснял Анатолий Чубайс.
В компании не очень любят говорить, что работа по налаживанию сотрудничества с западными венчурными фондами с целью получения доступа к конкурентным технологиям продвигалась непросто. С некоторыми ведущими американскими венчурными фондами, такими как Sequoia Capital, JPJ, INA, представители российского флагмана в течение долгого времени просто не могли встретиться. Западные фонды не очень-то интересовались возможностью открытия производств в России при помощи денег российского государства. У каждого из этих фондов по 10–15 млрд долл. средств системных инвесторов. И возможности размещать заводы и фабрики в любой точке мира. Who is this Ros^no? Who is mister Chubais?