Дверь открылась, и в клубах холодного воздуха в комнату вошла моя принцесса.
– Баня готова, – сообщила она. – Только давай по очереди, а?
Я вздохнул. У меня были другие планы.
– Хорошо, давай по очереди. Иди тогда первая, пока там тепло. Я подожду.
Аля собрала вещички, мою овчинную доху и пошла в баню. А я остался маленько поразмышлять.
Вчера в двух словах, без подробностей, я ввел в ситуацию Ивлиева. Он, как я и предполагал, не обрадовался: какой фирме нужны подобные приключения и их искатели? Предложил посоветоваться с шефом. Я усомнился: надо ли в острые дела привлекать цивильного человека, да еще и с таким, как они говорят, креативным уклоном?
Ивлиев счел, что все-таки надо. Мы зашли к шефу и все ему пересказали. Конечно, тому не понравилось. Но и особого страха я не отметил.
– Вот что, – сказал он. – Вам надо на время смыться.
– Зачем? – спросил я. – Нас же никто не срисовал.
– Давай выражаться аккуратно, – предложил он. – Ты считаешь, что тебя никто не срисовал.
– Ну, можно сказать и так, – неохотно согласился я.
– Вот поэтому я предлагаю тебе взять недельный отпуск и исчезнуть из квартиры. А там видно будет.
– Куда же я исчезну? – спросил я. – Да еще с Алькой.
– Ко мне на дачу. Все равно мне нужен сторож. Я вне подозрений. Да и дачи еще год назад не было, даже мои знакомые не все знают. Только учти, – предупредил он. – Это не коттедж. Туалет на улице. Если снег пойдет, то дорожку к нему сначала надо расчистить. Зато есть баня. Настоящая.
– А куда Катерина деть? – спросил я, втайне рассчитывая, что мне предложат взять собаку с собой. Но не тут-то было.
– Соседку свою попроси, ты про нее рассказывал. С собакой на дачу нельзя, меня жена убьет. Со сторожем ей будет проще смириться.
Потом они остались обсуждать мою ситуацию, причем, что характерно, без меня. Один штатский и один полуштатский обсуждают острую акцию, а единственного реального солдата выставляют вон. Смешно! Хотя, с другой стороны, Ивлиев меня слегка просветил насчет их прошлогодней войнушки, и получается, что шеф хоть и не руками, но головой воюет неплохо. И не так уж труслив, как это можно было бы ожидать от подобного человека.
Хотя в некоторых ситуациях мои подходы существенно эффективнее.
Я подозреваю, что свою «девятку» получил за простое решение проблемы, которую он не мог решить год. Это было еще до Алькиного появления.
Он живет на третьем этаже, а на первом разместилась какая-то компашка, торгующая оптом консервами. С тыльной стороны дома у них даже маленький такой дебаркадер пристроен. И вот стоит какой-нибудь «КамАЗ» под погрузкой и знай себе воняет. Они же не любят дизели глушить! Особенно зимой. Номера все иногородние. Я подъехал тогда к шефу, он попросил помочь переставить мебель. Просто смешно было смотреть, как он пытается участвовать в процессе. Но это так, к слову.
Как только я вышел из машины, тут же поразился дизельному перегару.
– Почему вы не заставите их выключать двигатели? Да и время уже послерабочее.
– Я замучился с ними, – признался шеф. – Мы уже и жалобы коллективные писали. И третий канал сюда притаскивал, «Московские новости». Видно, они здорово башляют местным властям.
– А что, проблемно наслать на них какой-нибудь УБЭП? – поинтересовался я. – С выходами-то Ивлиева. Да и у вас, насколько я знаю, друзей хватает.
Ответ шефа меня поразил. Он помялся слегка, посмущался и сказал определяющую фразу:
– Да неловко как-то.
Скажи это кто-то другой, я бы усомнился. Но о шефе у меня уже сложились личные представления, которые к тому же полностью совпадали с ивлиевскими. Ему действительно неудобно просить кого-то в личных целях. Уж лучше нюхать эту вонь и бояться за Лариску, лавирующую по пути из школы между грузовиками.
Вот жена его оказалась конкретной женщиной. Если б она столь очевидно не обожала своего Ефима Аркадьевича, ему бы с ней спокойно не жилось. Во всяком случае, мной она поруководила так, что я вспомнил своего первого старшину. Шеф пытался прервать процесс чаем, разговором, но она поставила дело четко. Когда вся мебель встала на свои места, я почувствовал, что и в самом деле устал. Мы попили чайку с шикарным (но покупным) тортом, потом шеф продемонстрировал мне свою коллекцию морских справочников (у него странные, малообъяснимые увлечения), которая находилась в комнате дочки. Мы зашли туда, а там дышать нельзя – так воняло дизельным выхлопом!
– Нет, это невозможно! – сказал я. – Как вы здесь живете?
– Так и живем, – смущенно ответил шеф.
Когда я уходил, то решил по ходу дела восстановить экологическую справедливость. У дебаркадера как раз стояли «КамАЗ» и «зилок», у обоих бухтели дизели. Водилы были в кабинах.
Я подошел к первому.
– Что привез, друг? – дружелюбно поинтересовался у шофера, здорового светловолосого тамбовца, судя по номеру.
– Что в накладных, – буркнул он.
– А что в накладных? – не отставал я.
– А твое какое дело? – начал хамить он.
– А может, я санитарная инспекция?
– Вот и иди в контору.
– Не-а, я по другой части.
– По какой еще части?
– За воздухом слежу. А ты воздух портишь.
– Да пошел ты, – еще хорохорился, но уже несколько встревоженно, водила.
– Так что привез?
– Сливы, вот что. Компоты. Мне тут всю ночь стоять. Что я, мерзнуть буду? Иди в контору, там разбирайся.
– Сливы – это хорошо, – одобрительно заметил я. – А выхлоп – это плохо.
Я взял его за нос приемом, которому меня в свое время научил Ивлиев. Используются три пальца – большой, средний и указательный, причем болезненно – чрезвычайно. Он аж заверещал. Я не стал мучить человека, и из джиу-джитсу перешел к школьному детству – просто сильно сжал ему кончик носа и резко его крутанул:
– Вот тебе «слива» за выхлоп.
В школьном детстве этот прием так и назывался – «сливка», потому что нос жертвы сначала краснел, потом синел, а уже потом чернел, как это и положено черносливу.
Второй водила оказался приверженцем корпоративного братства: он выскочил из машины с монтировкой и попер в атаку. Полторы секунды ушло на то, чтобы отнять у него монтировку, и еще две, чтобы выровнять цветовую гамму их носов. Надо отдать ребятам должное, они сразу поняли, что к чему: бросились в кабины, выключили дизели и закрыли двери. И это правильно.
А я пошел внутрь. Первым попался охранник. Ему уже было за пятьдесят, и я решил по возрасту исключить его из числа жертв. Ан не тут-то было! На мое законное требование аудиенции у начальства он обложил меня таким матом, что я просто с удовольствием поставил ему черную метку!
Путь в кабинет Большого Босса был расчищен, но и там меня встретили бранью. В компании было четыре человека: три мужика средних лет и одна дама с манерами советской торгашки. Я было начал про чистый воздух, выхлоп, детей, но в меня мало того что пустили струю мата, так еще и натурально плеснули из кружки пивом! Я изящно уклонился (мне кажется, что, именно увидев мой маневр, мужички задумались о последствиях) и быстро поставил метки на носах мужиков. Они двигались слишком медленно по сравнению со мной и были абсолютно безопасны.
На прощание я объяснил им, что в следующий приход, если дизели будут по-прежнему чадить, «сливки» у них появятся на других частях тела. Менее видимых, но более чувствительных.
Правда, уже выходя из комнаты, я потерпел частичное фиаско: взъяренная торгашка чуть не на сантиметр всадила мне в левую ягодицу вилку. Только чудом я ее не убил, остановился буквально на лету. Но и дамочкин нос стал наполовину синим.
Я покинул поле боя слегка хромая, но с чувством полностью выполненного долга. На следующий день шеф подошел ко мне, выразил признательность за успехи на ниве городской экологии и сказал, что двигатели теперь постоянно выключены, а работники базы исключительно вежливы с жильцами. Кроме того, он сказал, что был эстетически потрясен, увидев утром одновременно шесть человек с черными носами. («Значит, один водитель уже уехал», – подумал я.) А закончил он свое сообщение тем, что попросил впредь никогда не предпринимать ничего подобного без согласования с ним. Я пообещал, и он отдал мне ключи и доверенность от старой-престарой «девятки», которая при некотором уходе оказалась живее всех живых.
Ну ладно. А теперь надо заняться тем, что я так долго откладывал. Видеомагнитофон шеф дал мне еще вчера утром, но я ждал полчаса, гарантированные от Алькиного вторжения.
И еще мне нужно было собраться с духом.
Я встал, подошел к окну. Окошко баньки светилось слабым желтым светом. Я представил себе, что там сейчас происходит, и еле сдержал себя, чтобы не пойти туда сразу. Но идти было нельзя. Алька, конечно, не сможет отказаться. Все к тому идет. Но я хочу, чтобы она пришла ко мне сама. Тогда она, может быть, не уйдет и после того, как сможет обходиться без меня.
Видик и маленький телевизор я соединил заранее, теперь оставалось только включить их и вставить кассету.
Видик и маленький телевизор я соединил заранее, теперь оставалось только включить их и вставить кассету.
– Давай, солдат! – сам себе вслух сказал я. И сел смотреть кино.
…Пленка прокрутилась до конца и пошла на перемотку. Я был раздавлен. Растоптан. Сломлен. Не сможем мы с Алькой жить-поживать. Потому что, скорее всего, нас с ней убьют. Я сильный боец. Но я не могу воевать с армией в одиночку.
Сволочь, которая на пленке мучила Альку, была известна большей части населения страны. Эта действительно Жаба частенько вещала из телевизоров на темы государственной безопасности и даже нравственности. Гадина! У меня перед глазами поплыли так пугающие меня круги. Я встал, сделал несколько приседаний, помолотил руками по воздуху.
Эту бы Жабу в прицел! Но разве до него доберешься? Борец за нравственность на пленке был в полный рост, во всех смыслах. Алькины слезы и мольбы, рвущие мне сердце, только раззадоривали его. Как же после этого жить? Я впервые пожалел о своей недавней победе. Лучше бы эта подлая кассета осталась в «Зеленой змее».
Я сидел, обхватив голову руками, и смотрел в огонь. Идей не было, мыслей тоже. Я не знал, что делать. Я не знал, с кем посоветоваться. Как ни странно, на роль потенциального советчика лучше всего подходил мой несуразный шеф. Но и с ним делиться я не был готов. В первый раз за последние годы я был полностью деморализован.
Я даже прозевал момент, когда Алька вошла в дом. Она открыла комнату и сразу увидела светящийся экран телевизора. Слава богу, без изображения: пленка еще перематывалась. Я метнулся к видику, вытащил кассету.
– Что ты смотрел? – спросила она. Готов поклясться, она поняла, что я смотрел.
– Я больше не буду это смотреть, – сказал я.
Она заплакала. Стояла посреди холодной комнаты, в овчине, с розовыми щеками, и плакала.
Я подошел к камину и швырнул кассету в огонь. Расшевеленные дровишки ярко вспыхнули, облизав кассету. Слегка запахло паленой пластмассой, но тяга была хорошая, и уже через минуту кассета оплыла и потеряла форму. Я обернулся. Алька так и стояла посреди комнаты. Я сделал шаг и обнял ее. Даже сквозь доху чувствовалась дрожь.
– Зачем ты это сделал? – спросила она.
– Мне нужно было знать про Жабу, – сказал я.
С ней случилась истерика. Не детская или девичья, которые лечатся пощечинами, а настоящая, тяжелая, с прерыванием дыхания и спазмами. Я вспомнил все, чему учил нас майор Жевелко, и через двадцать минут она полулежала у меня на коленях, совершенно обессиленная.
– Я завтра уеду, – тихо, но уже совершенно спокойно сказала она. – Если Федьку вышлют из Америки, ты сможешь о нем позаботиться?
– Если мы останемся живы, мы о нем вместе позаботимся, – ответил я.
– Тебе не надо ввязываться. Меня они не убьют.
– Убьют, Аленька. И меня убьют. За такие кассеты убивают. Но если мы выкрутимся, то – вместе.
– Ты думаешь, можно выкрутиться? – тихо спросила она. – Я так боюсь за Федьку, он ведь весь больной.
– А за меня не боишься? – спросил я.
– И за тебя боюсь, – сказала она.
Потом она выпростала свои горячие руки из-под овчины, обняла меня за шею и начала тихо целовать в щеки, лоб, губы. Я встал, взял ее на руки и отнес на шефов диван.
Потом мы лежали и курили одну сигарету на двоих. Я вдруг вспомнил, что клятвенно обещал шефу не курить в его деревянном доме. Ты уж прости меня, шеф!
Мне было спокойно и хорошо. Краем сознания я слышал потрескивание дров в камине, свист ветра за окнами и даже уханье какой-то ночной птицы. Все-таки дачка у шефа щелявая.
– Хорошо бы мы выкрутились, – сказала Аля. У нее только нос открытый да руки, которыми она меня обнимает. Я лежу по пояс голый, но холода не ощущаю вовсе.
– Хорошо бы, – соглашаюсь я. Жаль, мало шансов.
– А если нет – то вместе, правда? – заглядывает мне в лицо Алька.
– Правда, – соглашаюсь я. Вот в этом уж точно нет сомнений. Мне без Альки жить теперь неинтересно. А может, и в самом деле выкрутимся? Ведь я в таких переделках бывал! Но перед глазами опять всплывает лицо Жабы, и я четко понимаю, что – вряд ли.
11. Глинский, Кузьмин Мерефа, Урал
Тот же любимый Вадькой маленький «Сузуки-Витара», тот же Кузьмин за рулем, и Глинский на сиденье слева. Все как в прошлый раз. Если, конечно, не замечать, что светло-коричневые стволы вековых сосен на полтора метра засыпаны снегом, а ветви немногочисленных лиственных деревьев опустились чуть не до земли: их придавил все тот же снег, безостановочно шедший целую неделю.
Он и утром еще шел, и даже днем, когда выезжали из города: из лохматых, низко нависших серых туч постоянно сыпалась снежная крупа. Не такая, как прежде, когда каждая снежинка чуть ли не ладонь закрывала, но все же достаточная, чтобы автомобильные «дворники» работали с некоторым напряжением.
– А в Мерефе опять будет солнце? – спросил Вадька.
– Надеюсь, да, – улыбнулся Глинский. Как правило, над Мерефой тучи расступались. Природное ли это было явление или божий промысел, но Глинский и в самом деле не мог припомнить мрачную, серую Мерефу, хотя бывал там довольно часто.
– Если с «Концентратом» получится, нам придется сократить вложения в монастырь, – сказал Кузьмин, аккуратно объезжая выбоину на дороге. – Черти, все-таки ямки остались, – выругался он. – Завтра опять напомню. – Нерадивые дорожники, не желая ссориться с Кузьмой, оперативно исправили большинство огрехов. Но ранняя зима, как хороший мастер ОТК, частыми переходами через нулевую температуру выявляла все новые и новые скрытые дефекты.
– Нет, – спокойно ответил Глинский. – Монастырскую смету я секвестировать не дам.
Тут уж улыбнулся Кузьма. Скажи ему кто-нибудь лет десять назад, что будет с Колькой Глинским обсуждать вопросы секвестирования (слово-то какое!) благотворительного бюджета – вот бы было смеху! Поскольку десять лет назад он как раз сидел в «крытке» за очередное злостное нарушение режима. «Хотя какой уж в «крытке» смех», – без ностальгии вспомнил Кузьма свою каменную мерзлую нору полтора на два с половиной метра.
Он не стал спорить с другом: достаточно того, что тот дал молчаливое согласие на разборку с «Концентратом». Правда, при условии, что все обойдется без крови. Но оба ведь понимали, что большие переделы непредсказуемы.
А передел предстоял серьезный: комбинат по производству сырья-концентрата, которым пользовался в основном их завод, давно стал лакомой целью Кузьмы и Глинского. Николай в последнее время подрастерял большую часть былого энтузиазма, но – куда уж деваться – оба прекрасно понимали, что не только им хотелось прихватить поставщика сырья: концентратовские тоже не прочь оттяпать и прибрать к жадным ручонкам своего главного потребителя. А там ребята о-го-го: двое окончили гарварды-кембриджи плюс связи чуть не в Кремле. Да и теневой член совета директоров, вор в законе Тема – с ним Кузьма даже как-то кантовался на пересылке, а потом имел общие дела, – тоже немало весил.
Собственно, на этом тесном знакомстве и был выстроен план вытеснения концентратовских с их же собственного предприятия. Первая часть операции, длившаяся уже больше года, была детищем Глинского: тайно скупались акции миноритарных владельцев; через подставных лиц комбинату, еще не вполне очухавшемуся после постсоветской разрухи, давались небольшие кредиты – чтобы потом были формальные поводы для тяжб. Понемногу перекупался средний менеджмент предприятия. Еще одна фишка (Кузьма довольно улыбнулся: голова у Кольки варит): через подставную фирму была произведена закупка большого количества сырья с оплатой после поставки. С помощью денег и давления на этот самый средний менеджмент Кузьма добился того, что концентратовские проморгали сомнительную сделку: несколько эшелонов пришли по привычному адресу на завод, после чего фирма-посредник исчезла. Завод не отказывался платить деньги за полученное сырье, но – только фирме-поставщику, а не комбинату, с которым заводские в этом эпизоде по бумагам дел не имели.
Наконец, месяц назад с комбината уехал – а точнее, удрал! – один из выпускников пресловутого Гарварда. Выпускнички этого прославленного университета оказались при ближайшем рассмотрении не вполне психически уравновешенными. Достаточно было послать в адрес одного из них набор фотографий, как он собрал чемоданы и укатил поближе к цивилизации. И – никакой крови, хотя Глинского об этой акции Кузьма в известность благоразумно ставить не стал. На фотках была запечатлена молодая супруга топ-менеджера (ее сфотографировали загорающей на туристском пикнике) с дорисованными с помощью фотошопа (тоже хорошее слово для честного арестанта с четырнадцатилетним тюремным стажем) колото-резаными ранами. Никакого реального насилия. Даже если б ментов подключили. За виртуальные убийства у нас пока не сажают.
Второй выпускник оказался покрепче, лишь охрану усилил. Но и к нему вроде бы нашли подходы.