Отбив атаку, Чонкин снял пальцы с гашетки. И сразу наступила тишина до звона в ушах. Со стороны неприятеля тоже никто не стрелял.
– Нюрка! – обернулся Иван.
– Чего? – Нюра стояла, привалившись к хвосту, тяжело дышала, и лицо ее было красным и мокрым, как после бани.
– Живая, – улыбнулся ей Чонкин. – Ну отдохни маленько.
Было уже совсем светло, и он хорошо видел и тех, в грязных халатах, которые швыряли бутылки, и других, в серых шинелях, которых было гораздо больше. Но все они лежали, не проявляя никаких признаков жизни, и даже ощущение опасности стало как будто бы проходить.
Где-то громко закричал петух, ему отозвался другой, потом третий…
«Ишь, как голосисто кричат», – думал Чонкин, не замечая, что артиллеристы подтягивают свою сорокапятку, прикрываясь уборной Гладышева, на которой было написано «Water closet».
– Нюрка, – сказал Иван ласково, – отдохнула маленько?
– А чего? – Нюра утирала лицо концом полушалка.
– Принесла бы водицы. Попить охота. Только бегом, а то ишо подстрелют.
Нюра, пригнувшись, кинулась к избе.
Ахнул запоздалый выстрел, но Нюра была уже за углом.
Вбежав в избу, она первым делом обратила внимание на крышку подпола, но в этом смысле все было в порядке, пленники сидели внизу и никак не проявляли себя.
Нюра зачерпнула из ведра воды, и в это время раздался такой оглушительной силы взрыв, что пол под ней перевернулся, и, падая, она слышала, как летели со звоном стекла.
41
Выстрел был очень удачным. Единственный снаряд угодил точно в цель. Бойцы по-прежнему лежали, прижавшись к земле и ожидая ответа со стороны противника. Ответа не было.
И тогда временно исполняющий обязанности командира первого батальона младший лейтенант Букашев поднялся на четвереньки.
– За Родину! – прокричал он хриплым от волнения голосом. – За Сталина! Ура-а!
Вскочил на ноги и побежал по мокрой траве, размахивая пистолетом.
На какой-то миг замерло сердце, показалось, что он один и за ним никого. Но уже в следующее мгновение услышал он за спиной мощное «ура» и топот десятков ног. Тут же заметил он и второй батальон, который тоже с криком «ура» бежал рассеянной цепью по улице, третий батальон, обойдя деревню понизу, приближался со стороны реки.
Младший лейтенант Букашев со своими орлами первым перемахнул через ограду и ворвался на огород. То, что он увидел, показалось ему невероятным. Не увидел он горы вражеских трупов, не увидел сдающихся в панике солдат противника. Он увидел разбитый самолет, у которого правая верхняя плоскость была срезана осколком и висела на тонких тросиках, а хвост вообще валялся в стороне.
Недалеко от самолета на развороченной земле лежал красноармеец с голубыми петлицами, а над ним безутешно рыдала женщина в расстегнутой телогрейке и с растрепанными волосами.
Букашев остановился. Остановились и подбежавшие за ним бойцы. Задние привставали на цыпочки, чтобы рассмотреть, что происходит впереди. Младший лейтенант, смущенно потоптавшись, стащил с головы каску. Бойцы последовали его примеру.
Подошел и полковник Лапшин. Тоже снял каску.
– Как фамилия этого красноармейца? – спросил он у женщины.
– Чонкин это, Ваня, муж мой, – сказала Нюра, заливаясь слезами.
С грохотом подъехал бронетранспортер. Из него выскочили автоматчики и стали теснить красноармейцев, расчищая путь тяжело вылезавшему генералу. Разобрали часть изгороди, чтобы комдиву не пришлось задирать ноги. Заложив руки за спину, генерал не спеша прошел к самолету. Увидев лежавшего на земле Чонкина, медленно стянул с головы папаху.
Подбежал полковник Лапшин.
– Товарищ генерал, – доложил он, – задание по ликвидации банды Чонкина выполнено.
– Это и есть Чонкин? – спросил Дрынов.
– Да, товарищ генерал, это – Чонкин.
– А где же банда?
Полковник растерянно закрутил головой. В это время дверь избы отворилась, и несколько вооруженных красноармейцев вывели связанных людей в серых мундирах.
– Вот она, банда, – сказал сзади кто-то из красноармейцев.
– Какая же это банда? – появился откуда-то Ревкин. – Это наши товарищи.
– Кто сказал про них «банда»? – спросил генерал и вгляделся в напиравших друг на друга красноармейцев. В рядах произошло некоторое замешательство. Бойцы попятились. Каждый старался спрятаться за спиной другого.
– Развязать их! – приказал генерал полковнику Лапшину.
– Развязать! – приказал полковник младшему лейтенанту Букашеву.
– Развязать! – приказал Букашев бойцам.
– Где же все-таки банда? – спросил генерал, всем корпусом поворачиваясь к стоявшему сзади Ревкину.
– А это надо у него спросить, – сказал Ревкин и показал на подъезжавшего в двуколке председателя Голубева. – Иван Тимофеевич! – закричал он ему. – Где же банда?
Голубев привязал лошадь к забору и подошел.
– Какая банда? – спросил он, с жалостью глядя на вчерашнего своего собутыльника.
– Ну как же, – заволновался Ревкин. – Помнишь, я тебе звонил по телефону, спрашивал насчет вот товарищей, кто их арестовал? А ты мне сказал: «Чонкин со своей бандой».
– Я не говорил с «бандой», – нахмурился Голубев. – Я сказал «с бабой». С ней вот, с Нюрой.
Услыхав свое имя, Нюра зарыдала еще пуще. Горючая слеза упала на лицо Чонкина. Чонкин вздрогнул и открыл глаза, потому что он был не убит, а только слегка контужен.
– Жив! Жив! – прошелестело среди бойцов.
– Ванечка! – закричала Нюра. – Живой!
И стала покрывать лицо его поцелуями. Чонкин потер висок.
– Что-то я долго спал, – сказал он неуверенно и вдруг увидел над собой много любопытных лиц. Чонкин нахмурился и остановил взгляд на одном из стоявших над ним людей, а именно на человеке, который держал в руке папаху.
– Кто это? – спросил он у Нюры.
– А бес его знает, – сказала Нюра. – Какой-то начальник, я в их чинах не разбираюсь.
– Так это ж генерал, Нюрка, – подумав, сказал Иван.
– Да, я генерал, сынок, – ласково сказал человек с папахой. Чонкин смотрел на него недоверчиво.
– Нюрк, – спросил он взволнованно, – а я, случаем, не сплю?
– Нет, Ваня, ты не спишь.
Чонкин ей не очень поверил, но подумал, что генерал есть генерал и к нему надо относиться соответственно даже во сне. Он пошарил по земле рукой и, найдя лежавшую рядом пилотку, напялил ее на уши. Поднялся на нетвердые ноги и, чувствуя легкое головокружение и тошноту, приложил растопыренные пальцы к виску.
– Товарищ генерал, – доложил он, глотая слюну, – за время вашего отсутствия никакого присутствия…
Не зная, что говорить дальше, он замолчал и, часто хлопая ресницами, уставился на генерала.
– Послушай, сынок, – сказал генерал, надевая папаху, – неужели ты один сражался с целым полком?
– Не один, товарищ генерал! – Чонкин подтянул живот и выпятил грудь.
– Значит, все-таки не один? – обрадовался генерал. – А с кем же?
– С Нюркой, товарищ генерал! – Приходя в себя, рявкнул Чонкин.
Среди красноармейцев раздался смех.
– Кто там смеется?! – Генерал разгневанно стрельнул глазами по толпе. Смех сразу стих. – Смеяться нечего, мать вашу так! – продолжал генерал, постепенно припоминая все известные ему выражения. – Раздолбаи трах-тарарах… целым полком не могли справиться с одним говенным солдатом. А ты, Чонкин, я тебе прямо скажу, – герой, хотя на вид обыкновенный лопух. От имени командования, так твою мать, объявляю тебе благодарность и награждаю орденом.
Генерал сунул руку под плащ-палатку, снял с себя орден и прикрутил его к гимнастерке Чонкина. Вытянувшись по стойке «смирно», Чонкин покосился на орден и перевел взгляд на Нюру. Он подумал, что хорошо бы сфотографироваться, а то ведь потом никто не поверит, что сам генерал вручал ему этот орден. Он вспомнил Самушкина, старшину Пескова, каптенармуса Трофимовича. Вот бы перед ними сейчас показаться!..
– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – Лейтенант Филиппов молодцевато кинул руку к виску.
Генерал вздрогнул и посмотрел на лейтенанта без особой приязни. Не успели развязать, а он уже лезет.
– Ну говори, – сказал генерал неохотно.
– Прошу ознакомиться с этим документом! – Лейтенант развернул лист бумаги с дыркой в правом нижнем углу. Генерал взял бумагу и медленно стал читать. Чем больше читал, тем больше хмурился. Это был ордер. Ордер на арест изменника родины Чонкина Ивана Васильевича.
– А где же печать? – спросил генерал, надеясь, что ордер не оформлен законным образом.
– Печать прострелена в бою, – с достоинством сказал лейтенант и потупился.
– Ну что ж, – сказал генерал смущенно, – ну что ж… Если так, то конечно… У меня нет оснований не верить. Поступайте согласно ордеру. – Он отступил назад, освобождая путь лейтенанту. Лейтенант шагнул к Чонкину и двумя пальцами, как гвоздодером, вцепился в только что полученный орден. Чонкин инстинктивно попятился, но было поздно. Лейтенант дернул рукой и выдрал вместе с орденом клок гимнастерки.
– Свинцов! Хабибуллин! – последовала команда. – Взять арестованного!
Чонкина схватили под локотки. По рядам красноармейцев прошел шум. Никто ничего не понимал.
Помня о роли командира как воспитателя, генерал Дрынов повернулся к личному составу и объявил:
– Товарищи бойцы, мой приказ о награждении рядового Чонкина отменяется. Рядовой Чонкин оказался изменником Родины. Героем он притворялся, чтобы втереться в доверие. Ясно?
– Ясно! – прокричали бойцы не очень уверенно.
Полковник Лапшин выбежал на дорогу и, встав спиной к деревне, вытянул руки по швам.
– Полк! – закричал он, дав сильного «петуха». – Побатальонно, в колонну по четыре, становись!
Пока полк выстраивался на дороге, генерал вместе с Ревкиным сел в бронетранспортер и уехал. Уехал от греха подальше и Голубев.
Наконец полк построился и занял всю дорогу от одной околицы до другой!
– Полк, равняйсь! – скомандовал полковник. – Смиррно! С места с песней шагом… – полковник выдержал паузу, – марш!
Грохнули сапоги о влажную дорогу. Из середины строя взмыл высокий голос запевалы:
И сотни глоток подхватили:
Мальчишки со всей деревни бежали вдоль строя и пытались подобрать ногу. Бабы махали платочками и утирали слезы.
Позади полка хромая кляча тащила пушку-сорокапятку, а за пушкой ехал на колесиках инвалид Гражданской войны Илья Жикин в буденновке. Проехав до середины деревни, он махнул рукой и повернул обратно. Вскоре после ухода полка жители Красного увидели выезжавшую со двора Чонкина полуторку.
Лейтенант сидел в кабине рядом с шофером. Остальные четверо держали за руки стоявшего в кузове Чонкина, который, впрочем, не вырывался.
За машиной, рыдая и спотыкаясь, бежала Нюра. Косынка сбилась на плечи, волосы растрепались.
– Ваня! – кричала Нюра, давясь от рыданий. – Ванечка! – и на бегу тянула руки к машине.
Чтобы прекратить это безобразие, лейтенант приказал шоферу ехать быстрее. Шофер прибавил газу. Нюра не выдержала соревнования с машиной и, споткнувшись напоследок, упала. Но и лежа, продолжала тянуть руки в сторону быстро удалявшейся машины… Сердце Чонкина заныло от жалости к Нюре. Он рванулся, но не тут-то было, его крепко держали.
– Нюрка! – закричал он, отчаянно мотая головой. – Не плачь, Нюрка! Я еще вернусь!
42
На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имея своей целью осмотр мест недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, за бугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь. Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узнал Осоавиахима. Видимо, мерин был убит наповал – возле уха чернела рваная рана, от которой к губам тянулась струйка застывшей крови. Стоя над мертвым мерином, Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое – поверил он своему странному сну. Не то чтоб совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало, что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж, если кому рассказать, стыд и смех, стыд и…
Гладышев вдруг заметил, что на переднем копыте мерина нет подковы.
– Этого еще не хватало, – пробормотал он и, наклонившись, сделал второе открытие. Под копытом, примятый к земле, лежал клок бумаги. Охваченный предчувствием необычайного, Гладышев схватил бумагу, приблизил к глазам и остолбенел.
Несмотря на густевшие сумерки и не очень-то острое зрение, селекционер-самородок разобрал написанные крупным, неустановившимся почерком проступившие сквозь засохшие пятна грязи и крови слова: «Если погибну, прошу считать коммунистом».
– Господи! – вскрикнул Гладышев и впервые за много лет перекрестился.
Примечания
1
Мерин назван в честь Осоавиахима, то есть Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству.