– Как это? – Андрей Иванович недоуменно посмотрел на отца. – И чем же вы занимались в свободное время?
– Эх, молодо-зелено! Работали мы, сын! Работали, восстанавливали промышленность и сельское хозяйство, боролись с дефицитом, помогали замученным империализмом африканцам и китайским кули, защищали страну, обеспечивали мир во всем мире. Читали умные книжки, общались по душам, ходили на партийные курсы, словом, жили полноценной жизнью! А секс? – Иван Иванович на минуту погрустнел. – А вместо секса у нас были наглядные картинки для гинекологов и фантазия! Ведь фантазировать всегда намного приятнее, чем доподлинно знать! Или ты не согласен?
Андрей Иванович молчал. В последнее время его отец частенько рассуждал о замечательной жизни при СССР – видно, мучила ностальгия по ушедшей молодости. Конечно, воспринимать слова отца всерьез о получении трехкомнатной квартиры после пятнадцати лет пахоты было совсем ни к чему (Андрей Иванович лениво обвел взором великолепие вокруг и иронично улыбнулся), но проявить уважение к странностям старика все же стоило.
– Да, работали! – Иван Иванович посмотрел на пустую керамическую чашку, из которой он только что пил чай. – Позови-ка Оксану, пусть еще нальет по маленькой! Кстати, она у тебя массаж делать умеет?
– Наверное, да! – Андрей Ивановича пожал плечами. – Честно говоря, ни разу не спрашивал.
– А ты спроси, спроси! Не переломишься! – Капитонов-старший вдруг разозлился не на шутку. – Вот ведь выросло поколение на всем готовом, даже и в голову не придет идея проявить участие к человеку труда – к наемному служащему, к трудяге! Нет чтобы поинтересоваться личной жизнью, семьёй, детьми – все ли дома хорошо, и не нужно ли чего дополнительно!
– Папа, да ты чего? – Андрей Иванович слегка опешил. – Какие дети, семья, зачем мне лезть в чужую жизнь?
– Вот именно, вот именно! – Иван Иванович понурил плечи. – Полный триумф пораженческого индивидуализма над развитой в прошлом общественно полезной формацией! Переняли все самое худшее у западных капиталистов, забыли истоки, отказались от корней, от коллективизма, от чувства локтя, от ощущения сопричастности к чему-то великому и непреходящему. И наше место занял Китай – да, да, Китай! Еще тридцать лет назад кто слышал о Китае что-нибудь хорошее? На человека горсточка риса в день и четвертинка пойманного за околицей воробья на всю семью! А теперь?
Иван Иванович запнулся на полуслове. На его лице отразилась напряженная работа мысли.
– Ладно, сынок! – примирительно сказал он. – Водка у тебя есть? Я бы сейчас чуть-чуть приложился – врачи советуют по двадцать граммов ежедневной терапевтической дозы (как фронтовые – только меньше). Что смотришь? Неси кувшинчик!
Минуту спустя на столе появилась запотевшая литровая бутылка «Белуги» – Иван Иванович радостно потер ладошки и быстро скрутил ей голову.
– А ты будешь, сын? За компанию! Уважь старика, поддержи молодым задором и разговором!
Они чокнулись и медленно выпили. Андрей Иванович растянулся на татами и расслабился, старший же Капитонов, напротив, приободрился, вскочил на ноги и принялся оживленно наматывать круги вокруг подушек. На него накатило желание помитинговать. И начал он с того, на чем остановился.
– Так вот, Китай! Знавал я одного хлопчика, помладше меня ненамного – служил он в ЗабВО в середине восьмидесятых на заставе с пограничным псом Алым. Насмотрелся на китайцев, будь здоров! Тогда, сын, между нами почти война была. Их же много, и ты не смотри, что они узкоглазые – чужую землю и чужие богатства они очень хорошо различают! Это сейчас они стали богатыми и просто покупают нашу нефть и газ за американские фантики – а тогда у них денег не было, зато жажда наживы сжигала их китайские сердца! Поэтому и хотели они отхапать наши приграничные территории – и обязательно, подлецы, под покровом ночи, пока все спят, и никто ни о чем не догадывается! Слыхал, небось, про культ личности?
Андрей вяло кивнул.
– Ну, хоть это вы, молодое поколение, знаете! А знаешь ли ты, с чем был связан культ – вернее, на ком он сходился клином?
– На Мао Цзедуне!
– Правильно. Человечек был до невозможности тупой, отличался замашками тирана и сильно любил девственниц – что твой замшелый китайский император! У Мао даже была программа-минимум – переспать с тремя тысячами девственниц. Тем самым он намеревался достичь бессмертия – или, по крайней мере, прожить на пару десятков лет дольше! И таки переспал! – Иван Иванович триумфально вскинул руки вверх – как будто это он, а не китайский Мао, оказался половым гигантом! – Вот скажи мне, сын, ты бы смог с тремя тысячами – если у тебя даже не хватает энергии повыспросить красивую девушку о семье и детях!
– Не знаю, папа! А зачем столько? Потом их всех корми, пои, на работу устраивай, премии выписывай и подарки покупай!
– Да, тут ты прав! – Иван Иванович на секунду задумался, а потом налил себе еще двадцать граммов. – Это у государственных людей все просто – амурные шашни с девственницами оплачиваются за счет бюджета, у нас же – образцовых коммунистов, вылепивших самих себя – такое не принято! Завел пассию сердца – будь добр, купи ей особняк, в крайнем случае – квартиру, про машину я даже и не говорю. А вдруг они начнут меняться через каждые несколько недель? Где тогда на всех особняков напасешься? Кстати, как поживает Иван Андреевич?
– Нормально, папа! Сейчас вместе с мамой на Гавайях греется! Не в нашей же осенней грязи ему кувыркаться!
– А что Гавайи-то? – Иван Иванович искренне удивился. – Что вы в этой вшивой американской дыре забыли? Жара, мухи цеце, оголтелые морские пехотинцы-янки, и берега, загаженные нефтью от ихнего флота! Что, нормального места не могли подобрать для единственного моего внука?
– Да нет, папа! Хорошо на Гавайях. Острова-то большие. Не везде же там ржавые американские лоханки базируются, есть и отели приличные, и обслуживающий персонал обходительный и услужливый! А что еще нужно для полноценного отдыха?
– Вот именно, персонал обходительный и услужливый! Гляди, как бы второй сыночек у тебя не появился – гавайский негр!
– Фи, папа! Что за моветон? Так о чернокожих давно не говорят. А в США тебя бы за «негра» уже в тюрьму бы упекли!
– Плевать я хотел на твои США! – коль скоро речь заходила об Америке, Ивана Ивановича было не остановить (поэтому еще двадцать граммов, следом – немедленно еще). – Они там все кто? Педерасты! Ты посмотри, у них не страна, а Содом с Гоморрою! Пятьдесят узаконенных полов в социальных сетях. А все туда же – нас учить, как жить, и как кого называть. Типа, у них там не «негры», а афроамериканцы! А в Африке тогда кто живет – афроафриканцы? Негры там живут, негры! И пусть мне кто-нибудь сможет доказать обратное – посмотрю я на этого умника, посмотрю!
– Папа, наверное, тебе уже хватит? – Андрей Иванович обоснованно опасался за здоровье отца. Капитонов-старший всегда был заводным, и если начинал вещать о международном положении (в частности о кознях американцев), его было почти не остановить. – Мы ведь, вроде, еще в баню собирались, как ты будешь париться-то под алкоголем?
– Ничего, сын! Я не пропаду! – Иван Иванович расстегнул две верхние пуговицы рубашки, подошел к окну и замер напротив открытой форточки. – Я ведь из старых закаленных коммунистов, партийцев! Мы, бывало, на морозе шпалы ночами укладывали, чтобы товарняки шли без задержек на стройки народного хозяйства! По пояс в ледяной воде, по шею в болоте! Без еды, воды и теплых палаток. С одними только кирками и одноразовым кайлом на весь наш сплоченный дружный коллектив! А знаешь, как трудно работать одноразовыми инструментами – восемь часов машешь, потом восемь чинишь, чтобы на следующий день опять гореть на работе! Вот ты думаешь, откуда у тебя все это богатство? – Иван Иванович обвел рукой офис. – Да все оттуда же, из комсомольских строек, из песен у костра под гитару, из звонкого смеха молодых задорных активисток!
– Так уж от активисток! – сколько раз Андрей Иванович зарекался слушать разглагольствования отца, не перебивая, но вечно не мог сдержаться, чтобы не сказать что-нибудь поперек! За что потом себя искренне корил. Вот и в этот раз!
– Ага! Я смотрю, ты мне не веришь? – Иван Иванович как будто ждал повода разойтись еще больше. – А иначе откуда? Может, буржуй-нефтяник Баррелёв создавал богатства страны, или владелец дальневосточного порта криминальный авторитет Послесемиходкин хоть палец о палец ударил, чтобы все это появилось у народа? Они только воровать горазды! – Иван Иванович выплюнул слово «воровать» с такой ненавистью, что Андрей Иванович не на шутку обеспокоился, как бы папу от излишних эмоций не хватил инфаркт или инсульт – или то и другое одновременно!
– Давай поспорим! – старшего Капитонова было не остановить. – Ты мне показываешь любой значимый объект собственности – хозяин у него будет чистой воды ворюга или коррупционер!
– Давай поспорим! – старшего Капитонова было не остановить. – Ты мне показываешь любой значимый объект собственности – хозяин у него будет чистой воды ворюга или коррупционер!
– Извините, пожалуйста! – робкий голос Елении прервал жаркую тираду Ивана Ивановича, – здесь спрашивают Андрея Ивановича! Художники – все трое! Говорят, по срочному, неотложному делу!
– Художники? – Иван Иванович оживился. – Сын, ты обязан меня с ними познакомить! Как-никак, я сам – выдающийся творец!
– Конечно, папа! – Андрей Иванович махнул Елении рукой. – А заводи!
В помещение, робко теребя картузы, вошли трое. Иван Иванович благосклонно взирал на них от окна.
– Очень сочные, емкие типажи! – отметил он про себя и радостно раскрыл художникам свои объятия. Те же недоуменно смотрели на широко улыбающегося им человека – ведь они до сих пор были незнакомы!
– Папа, это Трифон! – Андрей указал на самого старшего (деда). – Вот это – Аввакум (отец, по возрасту средний). Холмогор (внук, младшенький). А это – Иван Иванович Капитонов!
Художники побледнели и грохнулись на колени. Иван Иванович был для них фигурой мистической, почти божественной, так что стоять в его присутствии они не смели. Сам же Иван Иванович покраснел, подскочил к Бобырям и силой поднял сначала старшего, потом среднего, ну а младший пусть стоит на коленях, если ему так нравится!
Художники смотрели на Ивана Ивановича с плохо скрытым обожанием. Наконец Трифон осмелел и робко подал голос:
– Нижайше просим прощения, Ваше Превосходительство, за то, что отрываем Вас от столь важного занятия. Мы, собственно, хотели поговорить с Андреем Ивановичем по поводу последнего триптиха – работа готова, можно принимать!
– Триптих? – Иван Иванович покосился на все еще стоящего на коленях Холмогора и милостиво разрешил ему подняться. – А что есть объект триптиха, что субъект?
– Возрождение крестьянства, Ваше Превосходительство! – с готовностью откликнулся Аввакум, и Иван Иванович сразу отметил – из всех троих он самый резвый. – На первом творческом фрагменте кровавый маньяк Сталин собственноручно отгрызает голову простому российскому кулаку, а вместо головы велит к шее приклеить ДнепроГЭС, на втором комиссары идут в церковь, и батюшка изгоняет из них чертей посредством молитвы «Изыди!» и крапления святой богородичной водой, на третьем – радостный крестьянин (ныне современный фермер) едет на джипе «Лендровер» по бескрайним полям и созерцает суть земли русской!
– Оригинально! Оригинально! – Ивана Ивановича хоть и покоробила явная антикоммунистическая, антисоветская направленность триптиха, но сама задумка понравилась, и нужно просто чуть-чуть подтолкнуть творческую мысль художников в правильном направлении.
– И кто ж вам посоветовал подобную тему? – Иван Иванович широким жестом пригласил художников к дастархану. – Наливайте чай – кто хочет, может и водки – разговор у нас с вами будет долгий, так что устраивайтесь удобнее. Сын, ты не против, если я возьму на себя обязанности хозяина?
– Конечно, папа! – Андрей Иванович глянул на часы. Они показывали половину восьмого вечера. Отец заявился полтора часа назад, но анонсированная поездка в баню пока не предвиделась. Хотя, сам младший Капитонов никуда не торопится – привык ложиться спать не раньше трех ночи. – Папа, ты пока пообщайся с людьми, а я пойду чиркну парочку писем!
– Хорошо, сын! – отец быстро бросил взгляд на все еще стоящую в дверях Елению, хитро подмигнул наследнику и отвернулся. Иван Иванович, конечно, не был уверен, что между Андрюшей и блондинкой что-то есть, но сам бы в молодости ни за что бы не прошел мимо такой аппетитной штучки! Хотя, чего сейчас взять с молодежи – малахольная, безынициативная, вялая, ни к чему не приспособленная, словом – кефирная закваска!
– Итак, господа! – Иван Иванович переключился на художников. – Как вы предпочитаете, чтобы я вас называл – господами, товарищами или, может, собратьями?
– Бобыри мы! – неуверенно за всех ответил Трифон. – Ваше Превосходительство, мы люди простые. Как помрем, так скажут – вот, еще один Бобырь гикнулся!
– К чему это он клонит? – недоуменно подумал Иван Иванович. – Деньги на гробовые что ли пытается вытянуть?
Но вслух произнес:
– Хорошо! Бобыри, так Бобыри! Трифон, ты будешь Бобырищем, Аввакум, ты – Бобырем, а ты, Холмогор, – Бобыренком! Так устроит?
Художники дружно издали громкий вздох восхищения – дескать, Превосходительство-то большой молодец! Так хитро и уважительно придумал!
– Я понимаю, вы хотите денег и славы? Верно? – Иван Иванович указал пальцем на «Белугу», и сидящий рядом с бутылкой Холмогор тут же разлил водку в четыре стопочки (Еления, по мнению Ивана Ивановича, проявила подлинный профессионализм – немедленно после прибытия художников она на свой страх и риск (и совершенно без дополнительных команд) позаботилась о посуде – за что была мысленно вознаграждена Иваном Ивановичем).
Художники осклабились. Превосходительство-то далеко не глуп – знает чаяния творческой интеллигенции, видит насквозь!
– А коль скоро так, – Иван Иванович по-гусарски хлопнул стопочку и занюхал кулаком, – то ответственный и понимающий спонсор вам не помешает! Точно?
По рядам художников пронесся сдержанный гул одобрения.
– Ага! – Иван Иванович вопросительно посмотрел на Холмогора, пытаясь понять, почему тот так тормозит. Ивану Ивановичу даже пришлось сдвинуть брови, чтобы до младшенького наконец дошло, что между первой и второй перерывчик небольшой.
– Заявляю вам авторитетно – со своей красно-белой деревней вы никуда не уедете! И не будет ни денег, ни славы, а только закопаете талант в землю!
Художники приуныли – рябь разочарования пробежала по их лицам.
– Но! – Иван Иванович торжественно поднял палец к небу и стал похож на римского центуриона, только что получившего титул трибуна. – За дело берусь я!
Выдох облегчения был ему ответом. Художники вновь улыбались, а Трифон даже потребовал себе дополнительной водочки вне очереди.
– Итак! Обозначим несколько направлений! Вернее, одно, но главное! И можно даже не обозначать – и так всем всё понятно!
Художники, впрочем, сомневались. Их взгляды свидетельствовали полностью об обратном – они мало что (вообще ничего) не разумеют!
– Эх вы, лапотники! Черные пахари, темнота! – Иван Иванович уже открыл рот, чтобы обличить скудоумие Бобырей, но остановился на полуслове. Рядом с ним сидели соль и пот русской земли – люди от сохи, воздающие искусству собственным трудом, и обижать их презрением и высокомерием – грех! Тем более, со стороны такой уважаемой и подлинно народной фигуры, как Иван Иванович!
– Хорошо, разжую! – пробурчал Иван Иванович и неожиданно для всех показал кому-то потустороннему крепкую фигу. А чтобы художники не записали ее на свой счет, он намеренно выкинул фигу за спину, где и поводил вправо-влево и вверх-вниз.
– Какие нынче стоят дни? – минута слабости и приступа боярского величия прошла, и Иван Иванович споро взял быка за рога.
– Обыкновенные, короткие, скоромные! – после долгого тягостного раздумья выдавил из себя Аввакум. Безусловно, он был из всех присутствующих самый smart, как часто в последнее время говаривал падкий на всё модное и иностранное Андрей Иванович.
– Само собой! – Иван Иванович нетерпеливо дернул головой. – А что можете сказать о политике?
– О политике? – глаза художников наполнились тоской, было заметно, что о ней, родимой, они ничего определенного доложить не могут.
– Именно! О политике! – Иван Иванович раздул ноздри и громко чихнул. – Специально для вас – политика пронизывает всю нашу жизнь, без нее никуда, а самое главное – незачем! – и Иван Иванович триумфально поочередно посмотрел художникам в глаза.
Художники сидели перед ним, как кролики перед удавом. Кажется, Холмогор даже перестал дышать.
– Есть мнение! – Иван Иванович перевернулся на другой бок – рука затекала, и ей требовался отдых. – Есть мнение (и партия со мной согласится) – вам пора принять деятельное участие в политической жизни страны. В качестве, так сказать, народа, не обделенного талантом! Показать, на что вы способны с точки зрения плакатной живописи, массового доходчивого искусства, старорусского скоморошеского лубка и андеграунда, переходящего напрямую в жесткий криатифф! Я ясно излагаю?
Бобыри с готовностью закивали головами.
– Тогда продолжу! Как говаривал когда-то товарищ Ленин, искусство принадлежит народу – следовательно, человек от искусства должен не менее принадлежать, а может, даже и более! И мелкособственнические буржуазные замашки, проявляющиеся в попытках срубить бабла по легкому, не приводят ни к чему, кроме потери самоуважения, просто уважения и видения цели, стоящей впереди! И стоит искомую цель утратить, как немедленно лишаешься смысла жизни и сопутствующего смыслу таланта! Художник должен быть честен и прост, понятен и почти незамысловат – так, чтобы каждый индивидуум, лицезреющий картину, акварель, набросок сеном или скульптуру «С кем ты, старый большевик?», чувствовал – вот, это настоящее неподдельное искусство, ценность его нельзя измерить, и место ему – исключительно в галерее напротив самого Кремля!