Я подсыпала герыча ему в шампанское, которым он попытался меня споить, а когда он уснул, вколола ему в вену чуть не пятерную дозу – и стала ждать. То ли героин оказался некачественным, то ли здоровье у актерыча было крепкое… Или, может, человека убить не так просто, и он изо всех сил цепляется за жизнь… Как бы то ни было, кончался Селиверстов долго, он не приходил в сознание, бредил. Отчаявшись, под утро я сделала ему новый укол, и только тогда он отдал концы.
Каковым же оказалось мое удивление, когда я день спустя открыла желтые газеты и узнала, что мой несостоявшийся папенька скончался, оказывается, тихо-мирно, чуть ли не в своей постели от сердечного приступа! Вот это номер! Почему?! Откуда?! Здраво поразмыслив, я решила, что свое слово сказала вдова: несмотря на следы, которые недвусмысленно свидетельствовали, что последнюю ночь актер провел в объятиях женщины в наркотическом бреду, она выставила его перед публикой белым-белым и пушистым-пушистым. Дура! Небось и денег за это заплатила! И второе разочарование, которое я испытала в связи с Селиверстовым, заключалось в том, что он тоже оказался не моим папашей. А было бы неплохо, честно говоря. Отец – герой сериалов, красиво звучит. Но нет так нет.
Зато с Марцевичем, не знаю почему, мне снова захотелось сыграть сиротинушку. Возможно, оттого, что он, несмотря на свои крупные габариты, выглядел – я понаблюдала за ним издалека – несчастненьким, беззащитным. Я знала, что он алкоголик в завязке, и подозревала, что все мужики со столь трудной судьбой именно так недоделанно и выглядят. (Ведь человек не станет пить как лошадь, если шкура у него дубленая, а жизнь – шоколадная.) И Антона Борисовича я обрадовала тем, что я его дочь, привела несколько тому свидетельств – и он, в отличие от Кутайсова, не стал отрекаться от меня или требовать доказательств. Сразу признал, и на первую нашу встречу пришел приподнято-взволнованным, и начал строить планы, как он будет заботиться обо мне, и куда мы с ним поедем в отпуск. Мне даже стало жалко его (первого из всех), но это не помешало мне подбить его выпить рюмочку за нашу встречу – и понеслось! Если честно, я не ожидала столь резвого старта – как и того, что выпивка со мной для него окажется, как и для Питера Горланина, роковой. Спустя три дня я прочла в московском выпуске «Комсомолки», что Марцевич скончался.
Итак, у меня оставался один: художник Баринов.
Кирилл Баринов
В моем общении с Леной закоперщицей всегда выступала она: звонила, предлагала, вытаскивала. Вот и сегодня сказала по телефону в утвердительном тоне: «Буду у тебя в четыре». Я не то чтобы впервые – нет, я задумывался и раньше, но в первый раз поразмыслил всерьез: а зачем я ей вообще нужен? Что она нашла в мужчине старше ее лет на двадцать? Откуда взялась такая тяга ко мне и напористость? Настойчивость Лены впервые насторожила меня. Я подумал, что не знаю, кто она и откуда, и у нас нет ни единого общего друга или хотя бы знакомого, а возникла она в моей жизни внезапно и случайно – и теперь, смотрите, она прямо-таки цепляется за меня. Я хоть и хотел ее видеть, стал отнекиваться почти инстинктивно: сегодня не могу, мол, с тобой встретиться. Однако она в ответ начала наступать вроде бы шутейно – но в каждой шутке, как известно, только доля шутки: «Что случилось, сударь? Как вы себя ведете? Манкируете прекрасной дамой? Я ведь могу и обидеться! Я и тортик купила, и вечер для тебя освободила!» Я слабый человек, поэтому в итоге согласился, чтобы она приехала. Единственное, назначил встречу не в четыре часа дня, а в семь вечера: нужно, дескать, работать. Но мысль: зачем я ей нужен – засела у меня в голове, и я решил задать ей этот вопрос напрямую сегодня же. Порой удивительных результатов можно достичь, спрашивая человека в лоб. Он, конечно, может и соврать – да только вранье все равно обычно бывает видно.
А буквально следом за Леной мне позвонил Данилов – я его даже в первый момент не узнал, потому что раньше с ним по телефону не разговаривал и не думал, что он станет беспокоить меня по мобильному. Все-таки не дружеские у меня с ним отношения, а, скорее, деловые: клиент и заказчик, какие тут внезапные звонки. И разговор у меня с ним пошел странный.
– Скажите, Кирилл, – спросил он осторожно, – в вашей жизни в последнее время не появлялось новой женщины?
– Появлялась, – брякнул я, пребывая в некотором смущении, – и не одна. Вас какая из них интересует?
– Та, что моложе. Точнее, в возрасте лет тридцати.
– А зачем вам?!
– Я должен с ней познакомиться.
– Зачем?
– Возможно, вам угрожает опасность. Довольно серьезная.
– От этой женщины?
– Повторяю: чтобы понять это, мне надо с ней повидаться и поговорить.
Данилов оказался весьма настойчив, и в итоге мы условились, что он приедет ко мне как бы внезапно часам к девяти. В итоге ко мне ввечеру набились в гости сразу два человека – практически супротив моего желания и воли. Я выругал сам себя за слабохарактерность – но что мне оставалось делать, какой есть.
Лиля Харченко
Весь сегодняшний день я пребывала в предвкушении: сегодня все решится. Моя миссия, наконец, завершается. Цель моего предприятия – можно сказать, цель всей моей жизни, тем паче ее, вероятно, не так много осталось – вот-вот будет достигнута. В последнее время я чувствовала себя нехорошо. Просыпалась по-прежнему рано, однако уже не в бодром состоянии, а ровно наоборот. У меня болело сердце, крутило руки. Я думала о тщете всего живого, и о собственной бесполезной жизни и усилиях, и о том, что я, вероятно, скоро умру.
Алексей Данилов
Я пока не знал, кто конкретно расправился с Петром Горланиным в Нью-Йорке, Антоном Марцевичем и Виталием Селиверстовым в Москве. И имеет ли этот человек отношение к смертям Харченко, Пильгуя и Кутайсова. Но довольно того, что в трех первых исследованных мной случаях фигурировала девушка лет тридцати. И особа того же возраста появилась теперь в жизни моего клиента. Я не очень-то верил, что такие совпадения происходят случайно.
Баринов объяснил мне, как его найти. Самый центр Москвы, дом кирпичный, брежневских времен, улучшенной планировки. Кирилл человек обеспеченный, а газеты немало сообщали о случаях, когда людей убивали, чтобы мошеннически завладеть их имуществом. Я обязан подстраховать своего клиента.
Кирилл встретил меня в прихожей. Один. Шепнул: «Она здесь. Я сказал ей, что вы – покупатель. Покажу вам свои картины». Мне подумалось: странно, зачем ему шифровать меня – я его о том не просил. Почему я должен притворяться перед этой девушкой? Я пожал плечами, но согласно кивнул: «Как вам будет угодно».
В кухне гостья мирно резала салатик. Нас представили. Она явно была не рада моему визиту, однако делано улыбнулась и протянула руку. Я пожал ее – и не почувствовал ничего. Я имею в виду, ничего угрожающего.
– Вы – модель? – улыбнулся я.
Она напряглась: «В смысле?»
– Извините, – мило улыбнулся я, – сработал стереотип: раз вы встречаетесь с художником – значит, вы модель и он вас пишет.
И тут она улыбнулась достаточно лучезарно: «Я бы хотела, чтобы мой портрет написал настоящий художник. Очень. Просто очень-преочень. Да Кирилл вот не предлагает». Баринов загудел: «Да что ты такое говоришь? Для тебя я всегда готов. Просто к слову не пришлось предложить». Чувствовалось, что он очарован молодайкой.
– Я бы обязательно использовал такой повод! – воскликнул я. – Почему вы, Кирилл Палыч, до сих пор не продемонстрировали Лене своего таланта художника?
– У меня много других талантов, которые я демонстрирую Лене, – с типичной мужской горделивостью недвусмысленно заявил Баринов. Девушка сделала вид, что слегка смутилась, и засмеялась. Я смотрел на нее, и на сердце становилось легче: это не она. То есть у нее, конечно, могут быть тайные мысли и далеко идущие в отношении художника планы, но она НЕ убийца. Это я видел и чувствовал всей своей шкурой. Однако никогда не мешает проверить и убедиться. Я всмотрелся в лицо девушки и бросил:
– Вы очень похожи на одну мою знакомую, Лилю Харченко. Вы ее не знаете?
Лицо Елены при звуке ключевого имени не дрогнуло ни единым мускулом.
– Первый раз слышу.
– А вы такого артиста, Селиверстова Виталия, знаете?
– Видела по телевизору, он, кажется, умер недавно?
– Да, было такое, недавно умер – как и Питер Горланин, и Антон Марцевич. Вы никогда с ними не встречались?
– Не понимаю, что за расспросы? – рассердилась девушка. – Я должна их знать?
– Вовсе нет. Они все – друзья Кирилла Павловича. Я думал, он вас с ними знакомил. Хорошие ребята были.
Или я ничего не понимаю в физиогномике и человеческих реакциях, или девушка и впрямь никогда раньше не слышала имен Селиверстова, Марцевича, Горланина.
Все время нашего разговора Баринов довольно индифферентно копался в кухонной стенке, доставал чашки, заваривал чай. Я извинился перед девушкой за чрезмерное любопытство и повернулся к художнику.
– Видела по телевизору, он, кажется, умер недавно?
– Да, было такое, недавно умер – как и Питер Горланин, и Антон Марцевич. Вы никогда с ними не встречались?
– Не понимаю, что за расспросы? – рассердилась девушка. – Я должна их знать?
– Вовсе нет. Они все – друзья Кирилла Павловича. Я думал, он вас с ними знакомил. Хорошие ребята были.
Или я ничего не понимаю в физиогномике и человеческих реакциях, или девушка и впрямь никогда раньше не слышала имен Селиверстова, Марцевича, Горланина.
Все время нашего разговора Баринов довольно индифферентно копался в кухонной стенке, доставал чашки, заваривал чай. Я извинился перед девушкой за чрезмерное любопытство и повернулся к художнику.
– У меня не так много времени, Кирилл Палыч, – сказал я, – пойдемте, покажете мне свои новые работы.
– Да, собственно, у меня практически ничего не осталось, все распродал или раздал… Разве что этюды, наброски, да остатки разные завалялись… – Однако я все равно утащил его наверх в мастерскую.
В двухсветном высоком чердаке и впрямь оказалось работ негусто. То ли товарищ работать ленился, то ли и впрямь был востребованным, и у него все покупалось на корню. «Пижон я, пижон, – бормотал Баринов, – зачем купил эту квартиру с мастерской? Имидж хотел поддержать, дескать, я художник настоящий. Зачем пыжился? А с другой стороны, в начале девяностых, когда молодой был, думал: как это художник – и не имеет мастерской? И денег в ту пору куры не клевали. Тогда русское искусство в большой моде на Западе пребывало. Все из-под кисти вырывали и за кордон вывозили. Вот и купил жилье с мастерской у коллеги, который насовсем в эмиграцию сваливал, а квартиры только разрешили продавать – в девяносто втором году, что ли. Стоила фатерка по сегодняшним ценам курам на смех – тысяч сорок в долларах. А сейчас, наверное, на миллион тянет». Странно было: я за язык Кирилла Павловича не тянул, художник вдруг сам разоткровенничался – непонятно почему.
Когда мы одни оказались в мастерской и девушка явно не могла нас слышать, я сказал Баринову:
– Насколько я понял, это не она. Дышите спокойно.
– Я и не сомневался, что Лена ни при чем, – сердито бросил Баринов. – Выдумываете бог знает что.
Мы обсудили результаты наших поисков. Я рассказал про то, что узнал из Сети про Питера Горланина, а потом о своих разысканиях по делу актера Виталия Селиверстова и Антона Марцевича. Он – про то, как встречался с подружкой своей прежней пассии и что та ему рассказала про связь Лидии со всеми действующими лицами этой истории: Питом, Марцевичем, Селиверстовым, Пильгуем, Кутайсовым.
– Я думаю, во всем замешана дочь Лидии, – безапелляционно заявил Баринов, – та самая Лиля Харченко.
Я не стал с ним спорить, достал телефон и набрал номер.
– Куда звоните? – спросил художник.
– Пытаюсь отыскать след девушки.
Я звонил Лидии. Внутренний голос прямо-таки кричал мне, что я должен это сделать, и немедленно.
– Да? – словно еле разлепляя губы, ответила в трубке Лидия Полозова. Слова ее звучали безжизненно.
– Это Данилов Алексей, – представился я. – Я должен увидеть вас немедленно.
– Приезжайте, – не раздумывая, сказала она и продиктовала адрес.
– Похоже, у Лидии что-то случилось, – пояснил я художнику, – она не против, чтоб я приехал прямо сейчас. У вас нет из мастерской черного хода? Хочу исчезнуть быстро и не прощаясь.
– Пожалуйста, – Баринов открыл мне неприметную дверь в стене. Улыбнулся: – Очень удобно, когда ты женат. Натурщицы исчезают незаметно для супруги.
И я подумал, что, наверное, Баринов недаром в молодости проблемы с женским полом имел. Да и с обеими женами счастья не добился. Очень уж он, этот художник, к прекрасным дамам относится, с одной стороны, потребительски, а с другой – опасливо. Короче, был бы я девушкой, вряд ли захотел иметь подобного партнера.
Лиля Харченко
Я явилась к матери как ни в чем не бывало – правда, в дверь позвонила, хотя могла бы открыть своим ключом. Еще со времен нашего размена и разъезда я заимела ключ от ее квартиры – она об этом не знала, не ведала. Всегда полезно иметь неожиданные опции, о существовании которых твои партнеры по игре даже не подозревают.
Мать не сильно удивилась моему появлению. «Проходи, – сказала она, – коли не шутишь». Она не то чтобы сильно переменилась с тех пор, как мы виделись с ней последний раз лет семь назад, – нет, общий абрис оставался прежним: толстая, немолодая, запущенная женщина. Вектор остался прежним, просто, двигаясь по однажды избранному направлению, мамашка проследовала даже дальше, чем я ожидала: она стала гораздо толще, достигнув прямо-таки болезненной рыхлости, запустение и увядание тоже сильно усугубились. Во всем: и в ее виде, и в одежде, и в убранстве квартиры – чувствовались черты упадка и гниения. Лист обоев в прихожей отстал и нависал над зеркалом, тапочки у нее на ногах, и без того грошовые, продрались, так что торчал голый палец, халат был нестираный и без средней пуговицы, из-под которого торчала ночная рубашка, тоже несвежая. Видать, маман сегодня на улицу не выходила, как утром проснулась, так и бродила целый день по квартире, только халат на ночнушку набросив – и никто к ней, похоже, не приходил.
– Хочешь чаю? – спросила мать обыденным тоном, как в былые времена, будто мы всей семьей только что отобедали и готовимся полакомиться чем-то вкусненьким. Будто и не было нашего раздора, и мы встречались каждодневно все эти семь лет.
– Хочу, – ответила я.
– У меня и шоколадные конфеты есть, и вареньице – правда, я сама теперь не варю, для кого мне его варить? – в магазине покупаю, не плохое, настоящее клубничное, и ягода крупная, цельная.
И вдруг мне вспомнилось – картинка эта не посещала меня множество лет и явилась только сейчас: мы с мамой на даче, которую снимали, когда было мне лет восемь, и она варит на электрической плитке, помешивая, клубничное варенье в тазу – а я ей «помогаю»: помощь заключается в основном в том, что я подъедаю из блюдечка вкуснейшие, сладчайшие пенки.
– Садись, Лиля, выбирай местечко, где тебе нравится, ты у меня ведь и не была, кажется, никогда? – Она повернулась ко мне, занимая едва ли не половину своей пятиметровой кухоньки, свет из окна упал на ее лицо, и я заметила: господи, какая же она старая! Кожа на лице, раньше натянутая от общей полноты, теперь пошла мелкими-мелкими морщинками, пожелтела, обвисла. И тут… Тут что-то случилось со мной. Я бросилась в ее объятия и – зарыдала.
– Прости! – заплакала я, захлебываясь, как когда-то в раннем-раннем детстве. – Прости меня, прости за все!
И она своими дрожащими, старческими руками стала гладить меня по голове и шептать:
– Да за что же? За что же, деточка? Да все хорошо. Я не сержусь на тебя. Ты ведь пришла ко мне, вот и хорошо… Все хорошо…
А потом, когда мы обе отплакались и сели друг напротив друга на жесткие кухонные табуретки, я рассказала ей все. Я сказала: «Мамуля, я за тебя отомстила», – а потом поведала, как расправилась со всеми ее обидчиками: сначала с Кутайсовым, потом с Пильгуем, Горланиным, Селиверстовым, Марцевичем.
– А ведь они меня тогда, – глядя куда-то в дальнюю даль, проговорила она, – можно сказать, изнасиловали. Пильгуй с Кутайсовым. Селиверстов с Марцевичем. Один держал, второй забавлялся. А потом наоборот.
– Бедная мама, – прошептала я.
– Поэтому ты все правильно сделала, – сказала она. – Они получили по заслугам.
– А знаешь, кто из них – мой настоящий отец?
– Зачем мне это знать?
– А я вот узнала. Мне было интересно.
– Мне совершенно все равно.
– Это последний из всех. Марцевич. Я узнала об этом вчера. Бедный толстяк. Алкоголик несчастный. Если б узнала раньше, я постаралась бы его спасти.
– Погубить бывает легко, – покивала мать. – Спасти сложно.
– Не скажи, – ответила я, вспоминая, как тяжело умирал на моих руках Селиверстов. – Убить человека тоже непросто.
И я опять заплакала – теперь по всем, пятерым мужчинам, – всем, кого я погубила.
И тут раздался звонок в дверь. Я аж дернулась от неожиданности.
– Это ко мне, – пояснила мать. – Видишь, как бывает: не было ни гроша, да вдруг алтын. То у меня месяцами никого не бывает, а теперь вас сразу двое.
– А кто еще?
– Симпатичный мальчик, Алеша Данилов, привозил мне из Америки привет от Пита. Опять о чем-то меня расспросить хочет.
Она пошла открывать дверь, а я в одно мгновение все поняла: и кто этот мальчик, и зачем он сюда пожаловал – по мою душу. И я вдруг поняла, что он, пожалуй, все знает. А не знает – все равно мама ему расскажет, не скроет, должна будет рассказать.
А еще – я порадовалась, что все-таки не нашла применение последнему графитовому стержню. Что он так и лежит, запакованный в свинцовую оболочку, в старом гараже моего формального отца Харченко. А ведь я хотела – чтобы покончить со всем разом – тайно пристроить этот источник радиации где-нибудь здесь, в мамашкиной квартире. Не случайно у меня был ключ от ее дома – я думала проникнуть к ней тайно, воспользовавшись ее отлучкой, и отомстить разом и ей тоже. За то, что она такая и позволила с собой так поступить. И за то, что родила меня.