Народ потянулся обедать, а я в кабинет шефа заскочил. Схватил урну для голосования – и в мастерскую. Дверь за собою прикрыл, размотал проволочку, что крышку держала, и вытряхнул содержимое прямо на схему управленческой структуры.
На ватман упали пять женских заколок, причем, одна старинная, костяная.
ЛЮСЯ: Шеф уехал, благодать! Теперь по утрам у нас аэробика до упаду. Ирина, Нина и я – в первом ряду, а сзади – Ксения Дмитриевна и Катька, пока Бусиков с Митенькой сидит. Горгона не участвует, но мы знаем, что она у себя в кабинете тайком пляшет.
Сабурова на стремянке протирает верхнюю часть зеркала, в котором мы все отражаемся.
– Вера Платоновна, а чего ж дочки не идут? – спрашивает Ксения.
– Приболели.
– Приболели… – ворчит Анна Сергеевна. – Сказала бы по-простому: в положении они. Что ж мы – не видим? Свои же люди.
Сабурова чуть не грохается со стремянки.
– Чего?!
– Чего слышала.
Сабурова медленно-медленно, так что даже страшно становится, спускается со стремянки, подходит к Анне Семеновне.
– Точно говоришь, Семеновна?
– У меня глаз – ватерпас.
– Обе?
– Обе, Платоновна, обе.
Сабурова поворачивается и идет к себе с тряпкой в руках. Мы начинаем расползаться. Ирка выключила музыку. Сабурова рвет на себя дверь и исчезает за нею. Мы прячемся в своей лаборатории, но от двери не отходим – прислушиваемся…
РУМЯНЦЕВ: Сабурова вошла и смотрит на нас. А мы с Валей и Галей играем в «эрудит». Сегодня обе девушки дома и им, как всегда, скучно. От карт я наотрез отказался, прививаю им интеллектуальные наклонности.
– «Пыха» – есть такое слово? – спрашивает Валя.
– Нет, – отвечаю.
– А у меня только неприличное выходит. Можно? – интересуется Галя.
– Ни в коем случае.
Сабурова смотрела-смотрела, а потом сказала ласковым донельзя голосом:
– Петя, тебя можно на минуточку?
– Пожалуйста, – я встал.
Мы вышли в коридор, но Сабурова не остановилась, а последовала в ванную. Я недоумевая пошел за ней. В ванной она заперлась на крючок, открыла воду в умывальнике, а потом, резко оборотившись ко мне, обеими руками пихнула меня в грудь.
– Ты?!
От неожиданности я свалился в ванну. Ноги свисают через край. Положение глупейшее. А Сабурова, наклонившись, орет, перекрывая шум воды:
– Отвечай! Ты?!
– Я вас не…
Сабурова меня тряпкой – р-раз! Я закрылся. «Убьет!» – думаю.
– За что, Вера Платоновна?!
– Не выйдешь отсюда, пока не сознаешься, – она повернулась, вышла из ванной и защелкнула меня на задвижку.
Я, кряхтя, выбрался из ванной.
– В чем?! – крикнул я своему отражению в зеркале.
В квартире молчание.
БУСИКОВ: Митька ко мне уже привык. Сидит в кресле, я его игрушками обложил, но он все тянется к моим инструментам. На стене моя картина. Я читаю ему сказку, а сам нет-нет и взгляну на портрет, сравниваю сходство с оригиналом.
– На тебе фломастер и слушай дальше. «Уже их шестеро, и так им тесно, что не повернуться! А тут затрещали сучья, вылезает медведь и тоже к рукавичке подходит, ревет: „Кто, кто в рукавичке живет?“ – „Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка, волчок-серый бочок да кабан-клыкан. А ты кто?“ – „Гу-гу-гу, вас тут многовато“…»
Катя вбежала, глаза круглые.
– Петя не виноват!
– В чем? – я не понял.
– Зять не он! Слава богу, кто-то со стороны. Сестры сознались.
– Значит, свадьбы не будет?
– Почему не будет? Сабурова их вызвала, должны прийти. Валька и Галька обещали привести.
– Катенька, давай и мы тоже.
– Что?
– Поженимся.
– Нет, я не могу разрушать семью.
– Она уже разрушена. Я домой не вернусь.
– Вернешься. Правда, Митенька?
В дверь постучали, потом просунулась голова Анны Семеновны.
– Слава, к тебе пришли. Похоже, жена. Пускать?
– Ой! – Катя перепугалась.
Я ее за руку взял, усадил.
– Пускайте, Анна Семеновна.
Через минуту вошла моя жена, за нею шестнадцатилетняя дочь. Обе одинаково накрашены и надменны. Катя сидит с Митенькой под своим портретом ни жива, ни мертва. Жена посмотрела на нее, потом на портрет.
– Мне все понятно.
– Нет, вы не думайте… – Катя попыталась подняться, но я удержал ее.
– Сиди.
– Мама, Бусиков соскучился по пеленкам, – дочь говорит.
– Бусиков, я ли тебя не любила? – спрашивает жена.
– Ты ли… – бормочу.
– На квартиру можешь не претендовать, ничего не выйдет. Мебель остается за нами. Чемоданчик я тебе уже собрала.
– Спасибо, – киваю.
Она еще раз взглянула на портрет.
– Меня, небось, ни разу не нарисовал. Все это филиал ваш. Куда начальство смотрит?
– Пойдем, мама… – дочь сказала.
– Прощай, Бусиков. Ты не принес нам счастья.
Вышли. Мы молчим.
– Слава, не возвращайся к ним, – тихо сказала Катя.
АННА СЕМЕНОВНА: Открываю дверь – на пороге красивый молодой грузин. С виду форсистый, но побаивается. Прихожую сразу взглядом окинул. А у нас там никого, только Петька сидит за столиком, работает. Его давеча из отдела Сабуровой выперли.
– Вы к кому? – спрашиваю.
– К Валентине Сабуровой.
Явился, значит, один жених.
– Валька! – кричу. – К тебе пришли!
Она выпорхнула из комнаты, принаряженная, бросилась ему на шею. Петька сидит, головы не поднимает.
– Нодари!
– Валечка!
– Ты, главное, ничего не бойся. Мать крутая, но отходчивая, – шепчет она ему.
Тут и Сабурова выплывает. Вырядилась, как черт знает кто. Окинула будущего зятя взглядом, руку протянула. Он к ней припал, целует.
– Вера Платоновна.
– Нодари, – Валька говорит.
– Второго подождем – и за стол, – Сабурова сказала и отступила, сияя. Вот, мол, какие у нас зятья! А мне – тьфу!
Переминаются они, не знают что делать. показалась из комнаты Галка. Ухватилась за косяк, дальше двинуться не может.
– Нодари… – шепчет.
– Валечка… – он ей.
Она бросается ему на шею, а он стоит, бедный, на Вальку смотрит. Вот-вот в обморок хлопнется. Валька сестрицу отозвала.
– Ты чего это? Это мой Нодари.
– Нет, это мой Нодари.
– Почему же это твой Нодари, когда это мой Нодари!
– А вот и нет! Мой это Нодари, и все!
Грузин стоит, глаза с одной на другую прыгают. Петька чуть под стол не заполз.
– Ясно, – Сабурова лицом потемнела. – Это наш Нодари. Другого, выходит, не будет. Пошли за стол.
Пошли впереди. Девки своего Нодари с двух сторон подхватили – и за нею. Петька от смеха давится.
– Чего смеешься, дурень? – я ему, когда те ушли. – Тебе ж это боком выйдет! На второй-то тебе придется жениться!
– Да вы что?! В своем уме?! – он заорал.
– Я-то в своем, не в вашем. А вот вы куда свой ум задевали – я не знаю.
САБУРОВА: Главное – спокойствие. Потом они у меня попрыгают, а сейчас надобно марку держать. Усадила зятька за стол с пирогами и вином, девки по бокам, я – напротив.
– Рассказывайте, – говорю. – Где познакомились, когда…
– Я лично у нас в гостинице, на седьмом этаже, – Валька говорит.
– И я на седьмом. Во время дежурства, – Галька вторит.
– Нодари у нас в длительной командировке, – Валька продолжает.
– Он очень внимательный, – Галька за ней.
– Вижу… Как же так случилось, гражданин Нодари, что вы с двумя девушками спутались?
– Почему с двумя?! Она одна всегда была. Валя!
– Нас обеих Валями зовут, для простоты, – Валька поясняет.
– Вот вам и простота. Допрыгались! – я не сдержалась.
– Да если бы я знал что их две, я бы в другую гостиницу поселился! Не виноват я, что они такие одинаковые! – он канючит.
– Что же вы друг дружке не говорили, что у вас Нодари этот? – спрашиваю у дочерей.
– Нет, мы не делимся, – Валька гордо.
– У нас у каждой своя личная жизнь! – Галька.
– Да какая ж она своя, ежели общая! – взрываюсь.
– Всем делиться – времени не хватит, – Валька возражает.
– Ладно. Любишь ее? – спрашиваю прямо у этого Нодари.
– Люблю! – очень пылко. – Кого?
– Ну, кого, кого! Ее, дочь мою.
Переводит глаза с одной на другую. Вижу, выбрать не может.
– Смотри, на обеих заставлю жениться, – я пригрозила.
– Я не мусульманин, – хмуро.
– Как в длительные командировки ездить – так мусульманин, а как жениться – так нет!
– Давайте, что ли, выпьем? – Валька робко.
Галька налила. Подняли бокалы.
– За встречу, – Галька предложила.
– Со свиданьицем! – я чокнулась с зятьком.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Как только Анна Семеновна доложила мне о сложившейся ситуации, я сразу поняла – чем она грозит филиалу. Аморалка – везде аморалка. Пятно непременно падет на филиал. Надо было срочно что-то предпринимать.
Я выглянула из кабинета в прихожу и позвала:
– Петр Васильевич, зайдите ко мне, пожалуйста.
Он поднялся, пошел.
Я прикрыла дверь кабинета, усадила его на стул.
– Петр Васильевич… Как идет работа?
– Нормально, Горгона Михайловна. Заканчиваю программу оптимизации людских ресурсов по критерию минимальной загруженности непроизводительными работами…
– Петр Васильевич… Как идет работа?
– Нормально, Горгона Михайловна. Заканчиваю программу оптимизации людских ресурсов по критерию минимальной загруженности непроизводительными работами…
– Понятно. А в прихожей вам как? Не дует?
– Нет, ничего. Вот только куда мы вычислительную машину будем ставить? Скоро обещают отгрузить…
– Да, проблема… А почему вы ушли из отдела Сабуровой?
– По личным мотивам, – отвечает.
– Петр Васильевич, вы уже, вероятно, поняли, что у нас не бывает личных мотивов. Специфика нашего филиала такова, что у нас все мотивы – общественные…
– Что вы хотите этим сказать? – он насторожился.
– Я хочу сказать, что поползли нехорошие слухи. Говорят даже в главном здании. Намекают на ваши отношения с сестрами Сабуровыми.
– Так все же разъяснилось! – он радостно отвечает. – Это не я! Это один грузин.
– Разъяснилось только на половину, – сказала я скорбно. – Грузин действительно один. А сестер двое.
– Ну, а я здесь причем?
– При том, что вы могли бы взять на себя половину ответственности и тем очень помочь филиалу.
– Ни за что!
– Петр Васильевич, ну что вам стоит. Поймите, это продиктовано исключительно производственной необходимостью. Вы оформите брак, Сабуровых наконец расселят, и мы сможем поставить у них в отделе вычислительную машину.
– Ловко! – он задумался.
– Решайтесь, я очень вас прошу. Иначе пятно на филиал. Знаете, разбирать не будут – жильцы они или дельцы. Аморалка есть аморалка. В конце концов, мы же не требуем, чтобы на всю жизнь. На часть жизни…
– Но это как бы обман… – он уже сомневался.
– Нет, не обман. Вы же с ними танцевали. Все видели… И в «эрудит» играли. Это почти любовь… Решайтесь, Петр Васильевич. Бусиков тоже женится. За компанию все легче… Я вас от имени месткома прошу.
– Хорошо. Если от месткома…
– Ну вот и прекрасно. И свадьба за счет профсоюза, об этом вы не волнуйтесь!
РУМЯНЦЕВ: Вот так без меня меня женили. Я вышел от Горгоны, чуть пошатываясь. Что ж, назвался груздем…
Я постучал к Сабуровым.
– Входите!
Вошел. Они сидят за столом. Не поймешь – то ли поминки, то ли помолвка.
– Вера Платоновна, – сказал я с порога, – я прошу руки вашей дочери.
Это их слегка ошарашило. Сабурова первая пришла в себя и, кажется, все усекла правильно.
– Которой же, Петя? – ласково спросила.
– Любой. Мне все равно.
Нодари вскочил, изображая то ли ревность, то ли восторг. Схватил меня за грудки. А мне действительно все равно. Какое-то равнодушие навалилось.
– Да как вы смеете?! Я их люблю!
– И я их люблю. Я всех люблю.
– Парни, кончайте петушиться, – сказала Сабурова. – Вы теперь свояки. Я согласна отдать вам дочерей. Сами решите – кому какая.
– А мы… – пискнула Валечка.
– Молчать! Раньше нужно было думать! Индивидуальность надо иметь! – загремела Сабурова.
– Пойдем выйдем, – предложил мне Нодари.
Мы вышли в прихожую, закурили.
– Давай честно, – сказал Нодари и, вынув из коробка две спички, сломал одну из них.
Потом он спрятал обе спички в кулаке, на миг отвернувшись от меня, и сказал:
– Выбирай ты. Мне – что останется. Длинная – Валечка.
Я вытянул спичку за головку.
– Длинная, – сказал Нодари.
И мы обнялись с ним, как свояки.
ЛЮСЯ: Что на кухне сегодня делается – не передать! Свадьба есть свадьба. Да не простая, а тройная. Пока молодые с Горгоной и Сабуровой во дворце, остальные женщины филиала готовят обед. Режем салаты, заправляем – все празднично одеты, в белоснежных передниках.
– Нина, поливай майонезом, – командую.
– Сколько осталось? Опаздывают уже, – это Ирка.
– Сейчас приедут. Виктория Львовна, посмотрите жаркое.
Нина демонстрирует убранный салат.
– Девочки, посмотрите!
– Все-таки профсоюз у нас – что надо! – Ирка в восхищении.
– Девушки, учтите – следующие вы, – говорит Ксения Дмитриевна.
– Только не сразу, в следующем квартале, – уточняю я.
Я подхватываю блюдо с мясным ассорти и иду к столу.
Стол накрыт в кабинете шефа и прихожей. Обе створки двери кабинета распахнуты, так что он образует с прихожей один зал. Длинный стол тянется от письменного стола шефа, накрытого скатертью, до места Анны Семеновны. Она тоже при параде, пуговицы сияют.
На столе уже все готово – закуски, шампанское.
Звонок в дверь.
– Они! – я мигом стаскиваю передник, поправляю прическу.
Анна Семеновна отпирает. На пороге – академик по Гомеру, за ним на лестнице – две фигуры с каким-то большим свертком.
– Здравствуйте! – он входит в филиал.
– Добрый день, – киваю я.
– О, у вас торжество! Может быть, я не вовремя?
– Проходите, проходите. Это даже хорошо. Будете гостем… – я приглашаю.
– Видите ли, я хочу вернуть должок. Я обещал вашему начальнику бюст, – академик указывает на сверток, который внесли те двое, что отпиливали Гомера.
Они следуют в кабинет, прямо к мраморному столбу в эркере, который возвышается за местами для молодых.
Разворачивают – там бюст Гоголя.
– Я решил, что это будет соответствовать…
– Большое спасибо. Прекрасный свадебный подарок, – благодарю я.
– Идут! – предупреждает Анна Семеновна, взглянув в открытую дверь на лестницу.
– Девочки! – кричу я.
На мой зов из кухни вылетают все женщины. Ирка с магнитофоном, из которого звучит свадебный марш Мендельсона.
В филиал входят счастливые пары: Бусиков с Катей, Петя с Валей и Нодари с Галей. За ними сияющие Горгона и Сабурова.
Поцелуи, поздравления…
– Эй, там еще что-то несут, – предупреждает вахтерша.
– Наверное, свадебные подарки, – шутит кто-то.
В дверях появляется грузчик с квитанцией.
– Вычислительную машину будете получать?
– Будем! – Петя срывается с места.
Пока он расписывается в квитанциях, четыре человека вносят с лестницы вычислительную машину величиною с двухтумбовый письменный стол. Ее приставляют к свадебному столу.
– Товарищи, занимаем места! – командует Горгона. – Всех, всех просим, – говорит она грузчикам и рабочим, которые принесли Гоголя. Те устраиваются в конце, за вычислительной машиной.
– Люся, скатерть! – командует Сабурова.
Я бросаюсь в комнату Виктории, приношу скатерку и накрываю ею вычислительную машину. Возвышается только пульт. На машине сразу появляются тарелки и закуски.
Общая суматоха. Наконец все рассаживаются. В центре Бусиков с Катей, по бокам две другие пары. Во главе также Сабурова и Горгона.
Горгона поднимается с места. Она хорошо смотрится на фоне бюста Гоголя.
– Товарищи, разрешите наше собрание считать открытым. Прошу налить шампанского.
Взлетают пробки, пенятся струи…
Горгона поднимает бокал.
– Первый тост я хочу поднять за здоровье молодых!
– Горько! – кричим мы.
Мы выпиваем, три пары целуются. Из комнаты Кати доносится плач.
– Митенька проснулся! – Виктория Львовна спешит за ним.
Она приносит малыша, и Катя берет его себе на руки. Веселье усиливается.
– Разрешите мне! – я кричу.
Я поднимаюсь с бокалом. Вокруг родные счастливые лица.
– Товарищи! Я хочу предложить тост за наш филиал. Он стал нам родным и близким. И это неудивительно, если вспомнить, что слово «филиал» происходит от греческого «филео», что означает – любить! Выпьем за любовь!
Мы пьем. Поднимается академик по Гомеру. У него аллаверды.
– Я хотел бы несколько уточнить этимологию слова «филиал». Оно происходит от латинского слова «филиалис», что означает «сыновний». Однако, мне как специалисту больше нравится этимология, предложенная вашей очаровательной сотрудницей, поэтому отныне во всех словарях я намерен писать, что «филиал», в особенности же – ваш филиал, происходит от слова «любить».
– За любовь!
– Горько!
– Горько-горько-горько! – скандируем.
Мы и не замечаем, что в дверях стоит наш начальник Сергей Ефимович, и лицо у него действительно горькое.
СЕРГЕЙ ЕФИМОВИЧ: Жаль мне было нарушать праздничное настроение коллектива. Но дело есть дело.
Когда все смолкли, и взоры обратились на меня, я выдержал паузу и сказал:
– Товарищи, простите, что я, так сказать, нарушаю… Я вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие.
Тишина стала зловещей.
– Нашей отрасли там нет.
Что-то звякнуло в мертвой тишине.
– Как нет? – спросила Горгона Михайловна.
– Ее еще нет. Создание отрасли планируется в следующей пятилетке.
– Фу ты господи! – сказал Виктория Львовна. – Прямо напугали. Мы уже думали Бог знает что. Нет – так будет! Я не доживу – Митенька доживет. Верно, товарищи?
– Горько! – крикнул кто-то.
И молодые слились в поцелуях.
АННА СЕМЕНОВНА: Под конец все фотографироваться решили. Спустились всей свадьбой на улицу, встали у подъезда. Одна я в филиале осталась, но и я видела. Я в эркере окошко распахнула, встала под бюстом, смотрю…