— Остаешься за меня — ты… Не наломай дров, договорились? Не труси никому ни вшей, ни блох… Цецилия Антоновна, подготовь сейчас же решение и в больницу на подпись — мне…
Санитары уносили будущего великого ошамхала как героя, получившего свои священные раны в битве за счастье родного народа. Уносили под знаменитый танец маленьких лебедей.
Глава десятая
Подоплека собственного невероятного успеха среди коллег-литераторов стала понятнее Ивану Где-то, когда он стал рассчитываться с таксистом перед своим домом. В конверте никакой «зелени» не осталось — с трудом нагреб в карманах мелких бумажек да мелочи. Но это его не расстроило — дома была заначка да и аванс за последний сборник стихов в сберкассе не тронут.
Выгребая карманы, осознал, что ключей от квартиры нет и не может быть — кто же в гроб кладет их? Полтергейстам без надобности, они через бетон и железо шастают, а вот таким как он, воскресникам, не помешали бы. Когда-то он на всякий случай спрятал запасную связку в своем подъезде под первым маршем лестницы. Там была удобная щель.
Это происходило еще в те времена, когда в столице только набирала силу повальная мода жить цивилизованно, то есть за кодовыми замками, домофонами и стальными дверьми. Поэтому Иван совершенно беспрепятственно вошел в подъезд, нырнул под лестницу, нащупал щель, но ключей там не оказалось. Расстроился, однако поднялся на свой этаж, задумав в случае чего высадить дверь плечом — она ведь хлипкая, из оргалита пополам с опилками.
Первое, что удивило, — необыкновенная новизна коврика под дверью. Купил он его десяток лет назад, выколачивал из него пыль и даже раз в год мыл, но такой первозданной свежести узоров никогда не добивался. На всякий случай поднял коврик — под ним, все еще совершенно нецивилизованно, лежали ключи, но не от его квартиры. Соседи-пенсионеры, уезжая на дачу, оставили, чтобы он их цветы поливал.
Был бы потрезвее, события этой ночи пошли бы по иному сценарию. Вероятнее всего, трезвый человек спокойно открыл бы квартиру соседей и переночевал бы там, а утром пригласил бы какого-нибудь дядю Васю вскрыть свое жилье и заменить замки, поскольку к ним ключей теперь уж не найти. Нет, Иван сделал несколько шагов назад, обеспечивая дистанцию для разбега, выставил вперед плечо, определил место для выбивания двери и вдруг увидел кнопку звонка.
Давно замечено: если пьяный падает или попадает в автомобильную катастрофу, то с ним в большинстве случаев ничего серьезного не случается. Там, где трезвые всегда кости ломают или вообще погибают, поддатые граждане отделываются одной-двумя царапинами. А что могло произойти в нашем случае, если совершенно не похожий на трезвого Иван Где-то, который, кстати, знал, что в квартире никого не было и быть не могло, нажал кнопку звонка? Правильно, раздался звонок, дверь распахнулась — на пороге возник Аэроплан Леонидович Около-Бричко в цветастых трусах и сиреневой советской майке.
— Не ждали! — воскликнул он, и Ивану померещилось, что в тусклом свете коридорного светильника в глубине зрачков рядового генералиссимуса пера полыхнул рубиновый огонь. — Но кто к нам пожаловал! Герой демократических баррикад знаменитый Ваня-бульдозерист! Или он же — недавно почивший поэт, редактор и литконсультант Иван Петрович Где-то, а?
— Послушайте, я живу в этой квартире…
— Вот нахал! А покажите паспорт с прописочкой…
— Не знаю, где он. Может, в квартире, в больнице, в загсе — откуда мне знать, если меня заживо закопали?
— С хорошими людьми так не поступают, — издевательски заметил Около-Бричко.
— Согласен, серьезный недостаток — отсутствие паспорта. Но у вас-то он есть? Предъявите свой!
— С удовольствием, — согласился Около-Бричко, извлекая, как показалось поэту, новенькую краснокожую паспортину прямо из трусов. — Прошу.
Иван Петрович, то и дело слюнявя палец, медленно знакомился с записями на каждой странице. Удивил в графе «национальность» прочерк. Только вопрос был не национальный, а квартирный, поэтому он искал прописку. В штампе черной тушью был вписан его адрес: улица, номер дома и квартиры!
— Невероятно, — произнес он и потряс головой, убеждаясь, что все это происходит с ним не во сне. — Так не бывает.
— Почему? Бывает, например, в кино. «С легким паром» помните?
— Но там же герой попадает в другой город!
— А здесь?
— Что — здесь? — не понял Иван и снова стал всматриваться в штамп — там вместо «Москва» стояло «Лимитград».
— Убедительно? — спросил Около-Бричко.
— А Москва куда девалась? — в свою очередь спросил Иван.
— Какая Москва?! — возмутился герой героев, поразив поэта тем, что он, судя по всему, о таком городе и не слышал.
— Столица Советского Союза, СССР, Союза Советских Социалистических Республик!
— Так много? Ничего из перечисленного никогда не слышал.
— А государство, простите, это какое?
— Это не государство, — почему-то самодовольно произнес Около-Бричко. — Мы против всякого государства. Поэтому у нас просто страна, мы называем ее эта страна. И обязательно с маленькой буквы, если вам угодно.
После этих слов Иван Где-то схватился за голову и, сдавливая до боли виски, побрел к лифту. Если бы он обернулся, то мог бы увидеть как здешний Около-Бричко небрежно, с презрением подцепил дверь хвостярой с черной мохнатой кисточкой на конце и не без злорадства захлопнул.
Иван Петрович лихорадочно барахтался в собственном, возможно, привнесенном извне, потоке сознания. «Куда я лез, а куда вылез?! — неутешительные биотоки искали ответ в его извилинах. — То-то меня в ЦДЛ нахваливали все, кому не лень. А я и разнюнился. Тут нет государства, о Советском Союзе не имеют понятия! Сколько же надо выпить, чтобы такое примерещилось? Даже при белой горячке — это игра воображения, в основе лежат существующие реалии. А тут весь Советский Союз куда-то пропал. Одна шестая планеты исчезла — шутка ли? Стоп: а планета это какая, может, по пьяни не на ту попал? Или на кладбище в параллельный мир вылез? На хрен он нужен? Мне мой мир отдайте — пусть в нем многое через жопу, но привычно. Зачем подняли? Лежал бы себе спокойно, так нет же — выкарабкивайся! Чтобы получить ксиву Ваньки-бульдозериста?»
Между тем он вышел явно на проспект Мира в районе типографии Госзнака — там все окна светились, печатали деревянные в три смены. Навстречу шел не совсем уверенной походкой припозднившийся гуляка. Судя по портфелю и съехавшему набок галстуку — мелкий чиновник, которого подпоили предприниматели, тоже мелкие.
— Послушай, друг, — обратился к нему Иван Петрович, становясь ему на пути, однако тот с неожиданной прытью обогнул его и пошел дальше.
— Не курю! — изрек чиновник, даже не обернувшись.
— Мне спросить надо! — попытался объясниться Иван Петрович.
Однако чернильная душа была невменяема и неумолима:
— Не курю!
Поведение чиновника не очень расстроило его — жизнь давно приучила получать от этого племени одни неприятности. Тем более, что для антибюрократических эмоций времени не оказалось, поскольку он вспомнил: недалеко живет Варварек, к ней вполне можно пешком дойти минут за десять. Вот у нее и выяснит: и какой это город, и какая страна, и какая, в конце концов, планета.
Надо ли расписывать, с каким волнением и с какими судьбоносными мыслями остановился он у знакомой двери, обитой дорогим красным заменителем кожи, с какой надеждой нажимал звонок, отозвавшийся знакомой и такой желанной мелодией? Никто не спешил открывать ему. Лишь кабысдох в соседней квартире недовольно, скорее по должностной обязанности, чем по вдохновению, три раза гавкнул. Кабысдох и раньше на него полаивал, но теперь соседский цербер как бы укреплял его уверенность в том, что он в знакомых местах, а не в окрестностях какой-нибудь Альфы Центавра. Нажал кнопку еще раз, уверенней и требовательней. От его наглости кабысдох рассвирепел, подскочил к двери, и, задыхаясь от лая, казалось, обдавал ноги Ивана Петровича горячим и зловонным дыханием.
Дверь неожиданно распахнулась — Варварек, всегда уверенная в себе и в постоянной готовности дать кому угодно достойный ответ, никогда не опускалась до подсматривания в глазок или вопроса «Кто там?». Она куталась в цветастый халатик, наброшенный на голое тело, смотрела на гостя одним глазом да и тот щурила от света. Сомнамбулически сделала шаг назад, пропуская гостя в квартиру.
— Привет, Варварек! — Иван Петрович обрадовано чмокнул в теплую и бархатистую щеку, приобнял за плечи.
— Не надо, — сонно пробормотала она и тут же, мгновенно проснувшись, вскрикнула. — Ой! Вань, ты?!
Таращила глаза, провела пальцами по его лицу, по волосам и спросила недоверчиво:
— Не снишься?
— Не хватало мне еще кому-то сниться!
— Привет, Варварек! — Иван Петрович обрадовано чмокнул в теплую и бархатистую щеку, приобнял за плечи.
— Не надо, — сонно пробормотала она и тут же, мгновенно проснувшись, вскрикнула. — Ой! Вань, ты?!
Таращила глаза, провела пальцами по его лицу, по волосам и спросила недоверчиво:
— Не снишься?
— Не хватало мне еще кому-то сниться!
Другая дама наверняка в этой ситуации осенила бы крестом себя и пришельца, но не такова была Варварек. Она смачно выругалась трехэтажным матом и воскликнула:
— Я же тебя похоронила! По высшему разряду — как Твардовского, все об этом говорили. Сколько слез пролито, сколько водки выпито за упокой твоей души, а ты сбежал? — и опять прибегла к ненормативной лексике, рассказывая ему, как увидела его по телеку среди защитников Белого дома. — Еще подумала: бывают же люди так друг на друга похожи! А сейчас я приняла тебя за омоновца знакомого — иногда заходит, если озабоченный. Да ты проходи, чего стоишь…
— Варварек, если ты не против — я сразу в душ. После возвращения с того света ни разу не мылся.
— Оно и чувствуется — смесь козлятины с сивухой. Заходи в ванную, сейчас поищу трусы и майку — может, не успела выбросить.
— Варварек, — остановился он в дверях ванной, — а скажи, пожалуйста: мы сейчас в Москве? И события возле Белого дома тоже были в Москве?
— В Москве, — подтвердила она без особой радости.
— В Советском Союзе?
— Да где же такое может случиться, если не в Советском Союзе! Сколько же надо выпить, чтобы крыша у тебя — туту — так съехала?! Надо же, — она снова стала материться через слово, — отец сбежал из морга, любовника закопали — все равно объявился! Какие мужики пошли бессмертные! Второй случай подряд — ох, не к добру все это. Или врачи у нас остались в стране только такие, что даже не могут отличить покойника от живого? И так мужиков настоящих нет, до пенсии не дотягивают, так их, выходит, еще живьем отправляют на тот свет?!
И завершила гневную тираду мыслью: «Ведь заплатила же коновалам, чтоб все тип-топ было, без брака, наверняка…»
— Сама догадалась или подсказали? — задал странный вопрос гость, стаскивая с себя камуфляж.
— С вами вообще чокнешься! Помоешься — ложись на диван. Устала, как собака. Да и сплю я ни с бывшими, ни с настоящими, а исключительно с будущими покойниками! Учти это, — предупреждение она почему-то произнесла с угрозой и закрыла дверь.
Ему было решительно плевать на ее угрозы: главное — он в Москве, а не в каком-то Лимитграде, стало быть, среди своих, а поэтому все образуется и наладится.
Глава одиннадцатая
Жизнь пошла хуже, чем всухомятку. Народ праздновал якобы свою победу и оттягивался, что называется, по полной. Пили везде, где вздумается, поскольку милиция стала как шелковая, побаивалась, стервоза, нетрезвого населения, которое, истосковавшись по пьяному разгулу во времена минерального секретаря, теперь пило буквально все, что пьется. И все это происходило без участия Степки Лапшина, у которого за алкашные подвиги даже кличка была — Стопка. В честь него даже магазины обещали под таким названием открыть и в Бутове, и в Теплом Стане…
«За что мне все дырки законопатили и наглухо законтрили, за что?» — терзался вопросом Степка Лапшин, подозревая свою жену и дочь Варвару в наведении на него порчи. Оставался под сильным подозрением и сосед Аэроплан Леонидович Около-Бричко — тот тоже мог сглазить запросто, от него, активиста трезвеннического движения, любой подлянки ожидать можно.
Разумеется, Степка не знал и знать не мог, что бывший Московский Лукавый сделал его как бы ходячим экспонатом по части претворения в жизнь лозунга партии и правительства о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных потребностей трудящихся. Для этого запаял ему входные и выходные отверстия — только таким образом можно было достичь наиболее полного удовлетворения этих потребностей. Нет никаких дырок — нет и потребностей. По известной методе: нет человека — нет и проблем… Тут человек был, но ни есть, ни пить абсолютно не мог. Самое обидное — навели порчу в то время, когда вся страна гудела напропалую!
Из духовных потребностей он признавал только футбол. Мог иногда постучать и в домино. Однако эти духовные ценности Степка потреблял исключительно после поддачи, в раздельном виде ни материальные, ни духовные потребности его никогда не удовлетворяли.
Жена считала, что Бог его наказал, поскольку Степка, по ее мнению, давно выпил свою железнодорожную цистерну. И принялся дудлить из чужой. В гараже, когда вышел на работу, всё расспрашивали, как он после побега из морга расшнуровывал живот, как пытался опохмелиться с помощью спринцовки да еще снизу — и ржали, не веря по-прежнему ни единому его слову. Как и в том случае, когда он принес в гараж новость: у него объявился сосед, который железные кузова КамАЗам головой гнет!
Дело дошло до того, что он и на предложения сообразить на троих стал наотрез отказываться. Заполучить его в «тройку» было очень выгодно — платил наравне со всеми, но не пил ни капли. Впрочем, любил наливать собутыльникам вслепую, по булькам, но самым поразительным было другое — хмелел во время выпивки ничуть не меньше пьющих. По утрам даже голова стала болеть, и это не на шутку встревожило супругу, которая завидовала женам, у которых мужья страдали по утрам от головных болей. Теперь голова у него, как бы разламываясь на части, трещала и спасения от приступов странной болезни не было. «Наверняка в морге застудил», — решил он. Не давали похмельного эффекта даже водочные компрессы на лысину.
Теперь он отклонял бесчисленные предложения насчет «строить», и его стали принимать вначале за жмота, потом и за стукача, мол, гаражному начальству доносит, кто и с кем пьет. Надоели Степке косые взгляды бывших собутыльников, хоть увольняйся. И уволился бы, тем более что зарплата теперь не нужна была большая. Он ведь все равно ничего не пил и не ел. Одним «святым духом» питался да и то от телеящика, когда в нем Чумак какие-то пасы изображал. Садился Степка голой задницей поближе к экрану и подзаряжался. А однажды решил припасть, что называется, к источнику напрямую — отправился к останкинской телебашне. В кустах снял штаны, наклонился, прицелился на кончик телешприца. Пошла такая зарядка, что волосы в подмышках затрещали, ударило в нос паленой шерстью…
Но самое обидное было то, что никто не верил в его мечту: вернуться в ряды алкашей, стать обыкновенным человеком. Кто мечтал бросить пить, тому сразу верили, хотя и понимали, что это очень редко кому удается. Он же хотел пьянствовать снова, а ему не верили. И врачей таких, чтоб возвращали в алкоголики, тоже не существовало. У вас что-то не так, сказал ему терапевт и направил к «ухо-горло-носу», а тот, хотя у Степана в ушах был настоящий сквозняк, поскольку и дышал ушами, послал его к психиатру Тетеревятникову, который всего лишь неделю назад как из дурдома вышел.
И что характерно — Тетеревятникова, поговаривали, отправил в дурдом опять же его сосед. Послушал у него грудную клетку и то ли услышал, то ли не услышал там такое, что сразу же чокнулся. То, что Около-Бричко — зараза, Степка давно знал. Но ведь и какие-то пределы всему должны быть. А тут — никаких пределов. После августовского переворота Аэроплан стал каким-то невозможно большим начальником — разъезжал на черной иномарке с двумя охранниками, похвалялся соседям, что вскоре совсем переедет, поскольку ему дают на Кутузовском проспекте новую квартиру. Трехкомнатную на одного, чтобы не было стыдно перед иностранцами за то, что демократы в России плохо живут.
— Леонидыч, взял бы меня в персональные водилы что ли? — в такой странной форме попросился однажды Степка на работу к соседу.
— Вы слишком много пьете, — ответил тот и, повернувшись лицом к своей двери, зазвенел связкой ключей.
— Да я теперь даже есть не могу! — напомнил он о своей беде. — И «вы» — это я, да? — удивился Степка, поскольку раньше они с соседом были на «ты». Обычно с «вы» переходят на «ты», а тут наоборот.
— Вот именно: вы — это вы, Степан Николаевич, — бесстрастно подтвердил сосед, методично пощелкивая замками. — К тому же я скоро переезжаю на Кутузовский…
«Вот гад: если дурацкие ножевилки именовать ножичками и вилочками чудотворного Степана Лапшина, и деньгу на этом заколачивать, так тут сосед не пьет, а вот на приличную работу взять — сосед много пьет! Знает же, зараза, должно быть, он мне и верх, и низ запаял!» — возмущался Степка и решил все-таки навестить Тетеревятникова: пусть устраняет сплошную непроходимость или же справку дает о том, что он не может вообще употреблять по техническим причинам.
Для психиатра пребывание в дурдоме не прошло даром: очень странно повел себя, как только Степка порог кабинета переступил.