– Да, классно, – кивнула я.
– Не то слово. Видела бы ты его лицо, когда я ему сказала. Я ему же от этой квартиры даже и ключей не дала. Он тут и не был ни разу. Все ленился, когда я ордер подписывала, а потом я с тобой столкнулась, и меня как стукнуло обо всю голову. Никакой порчи на меня не наводили. Просто живу с уродом да по своей дури не могу никак этого признать. Ну, нельзя построить семьи с таким человеком.
– Знаешь, тут ты права, – согласилась я. – Я тоже теперь так думаю, что с ним просто никак нельзя жить вместе. Есть люди, которые созданы для семьи, а он создан для скандала. С ним всегда будешь виноватой во всем, будешь плохой, некрасивой, неподходящей и вообще самой плохой на всем белом свете.
– Да уж. В точку. Только я-то тогда думала, что это ты просто не можешь быть хорошей, красивой и подходящей. А уж я-то – ого-го, сразу все сделаю как надо. И что? Превратилась в неврастеничку. Знаешь, что стало моей последней каплей?
– Что?
– А помнишь, ты все бегала, в окно смотрела, не приехала ли его машина?
– Ну, не радуюсь, конечно, что помню, но куда деваться. Такое не забывается, – вздохнула я. Сколько лет прошло, а все еще помню, как я страдала, когда Сосновского носило неизвестно где, а я стояла у окна и прислушивалась к шуму колес, всматривалась в свет фар. Он – не он. Придет – не придет. Бросит сегодня или завтра?
– Я вдруг поймала себя на том, что я точно так же высматриваю эту его чертову «Таврию»! Нет, думаю, все. Аля-улю, суши весла. Станция конечная, чемодан, развод, мамина квартира. С меня хватит.
– Вот и молодец, – порадовалась я. – Квартира-то какая классная.
– Скажи, да? – кивнула она. – А мамина – в третьем подъезде. Прямо рядом. Супер.
– Как мама-то?
– Да она скоро придет, сама увидишь. Постарела, конечно. Куда деваться, никто не молодеет.
– Не болеет хоть?
– А твои как? Папашка все такой же веселый?
– Веселый, но теперь ему достаточно на бутылку посмотреть, чтобы запьянеть. Мать его тут вздумала кодировать. Сейчас модно: один сеанс – и человек, типа, больше не пьет. Все уши мне прожужжала, но ведь опасно это. В общем, она все-таки пошла на риск.
– Да ну? И как, закодировали? – рассмеялась Катерина. – Гипноз? Его надо ж, наверное, в бессознательное совсем состояние вогнать, чтобы до таких глубин добраться.
– Ты не поверишь, пришла она, как потом рассказала, к наркологу. Очередь – яблоку негде упасть. Столько желающих завязать с зеленым змием. Причем в основном жены стоят, мужья сидят и грустно переглядываются. Жены их за шкирку держат. Некоторые, правда, сами. С телефонами дорогими и прочими наворотами.
– Не могут больше пить, наверное. Слушай, Сосновский бы там был первым парнем на деревне. Но такие, как он, пить бросают только на время прохождения водительской комиссии.
– В общем, папа мой там, я думаю, в уголок забился и погрузился в анабиоз, – продолжила я. – Как мамочка говорит, он жаловался, что все это похоже на бойню. Ну, где коров на стейки режут, так сказать. Та же картина.
– Бр-р!
– Мамулю мою ты знаешь. Она дама целеустремленная, затаскивает в порядке живой очереди папашу в кабинет…
– Практически на бойню.
– Да, – хмыкнула я. – Доктор его смотрит, палочкой стучит, вопросы задает, что-то там надавливает. Мама счастлива, вот-вот сбудется мечта, можно будет с папой в какое приличное место выбраться, типа кинотеатра или продуктового магазина, чтобы потом его на себе не волочь, пьяного. А доктор вздохнул так тяжело, попросил папу выйти, а маму, как Штирлица, попросил остаться.
– Интересно-интересно.
– И говорит, мол, что ж вы, дамочка, от меня хотите? Куда ему кодироваться, когда у него весь обмен веществ на спирте выстроен. Основной питательный элемент. Да он у вас, говорит, меньше проживет, если пить бросит. Так что вот вам мои врачебные рекомендации. Следите, чтобы он закусывал, не давайте пить всякой дряни. И дозу чтоб соблюдал. «А ты ж знаешь, дочка, – говорит моя мама, – папочка же наш всегда дозу соблюдает».
– Что да – то да, – хмыкнула Катерина. – Папа у тебя мужчина разумный, меру знает. Удивляешься, откуда знаю? А ты не удивляйся. Сосновский-то с кем только не пил, а уж с твоим отцом – частенько.
– Вот он, круговорот вещей в природе, – расхохоталась я.
– Слушай, а раз так, что бы нам самим не пропустить по сто граммов? За встречу. У меня есть знаешь чего – «Русский Стандарт». А? И селедка с картошкой. Лепота!
– Ты знаешь, – вдруг неожиданно для себя произнесла я. – Я больше не пью. Нет, все. Не хочу больше. У меня с этим проблемы, знаешь?
– Да? – нахмурилась Катерина.
– Наследственность, все такое. Знаешь, надо мне тоже как-то браться уже за себя. Не думаю, что я с этим могу вообще справиться. Но пробовать надо. Может, тоже пойти к врачам?
– И давно это с тобой? – удивилась Катерина. – Наверное, на тебя твой Владимир хорошо влияет.
– Не знаю даже. Кать, я думаю, ты права. Знаешь, в чем? Мы сами порой самые большие враги себе. Владимир на меня давно влиять перестал, опустил руки. Насильно счастливыми никогда никого не сделаешь. Но вот ты захотела изменить свою жизнь – и меняешь. И у тебя получится. А если я захочу, может, получится и у меня. Потому что я вот сегодня смотрела на развалины нашего дома и думала: а жизнь-то ведь одна.
– Ну, это бесспорно, – кивнула Катерина.
– Нет, я не то чтобы раньше этого не знала. Но сегодня вот я почувствовала вдруг, что я тоже не вечна. И этот мир, такой прекрасный, хоть и такой иногда сложный, – он ускользает. Мне тридцать три года, у меня есть любимый сын, любимый мужчина, который запутался и не знает, что делать, любимые родители. Нет работы, куча дурных привычек. Пара хороших подруг. Ты. Вот это все – это и есть моя жизнь. И нравится мне это, не нравится – другого ничего не будет. Не откроется волшебный ларец, не посыплются на меня золотые горы.
– Но…
– Подожди, Катюш. Подожди. Я не мастак говорить, ты знаешь, но ведь на самом деле наша жизнь не так уж и плоха. Такая, какая есть. А что, отличная жизнь. Вот скоро начнется весна. Можно будет загорать и гулять по парку. У меня из окна новой квартиры такая по вечерам красивая картина – шикарный вид на пробку. И я вот подумала – мы счастливые люди. Мы живем. Мне иногда так страшно утерять вот это хрупкое чувство жизни, чувство любви к жизни.
– Ну, ты поэт, – присвистнула она. – Но ты мне скажи, при чем тут выпивка? Чем она-то тебе не угодила?
– А ничем, – развела руками я. – Просто я подумала, почему бы не попробовать хоть что-то сделать? Почему, в конце концов, надо пить всякую гадость, стоит только чему-то случиться. Радостному или плохому.
– Ну что ж, удачи.
– Э, ты подожди, может, еще и не получится.
– Получится, – вдруг пристально посмотрела на меня Катерина. – Ты всегда была сильной, так что получится. Не получится сразу – попробуешь еще.
– Думаешь, я сильная? – удивилась я.
– Ты всегда была сильная.
– Ну, ты гонишь, – покачала головой я. – Это ты – сильная.
– Я – громкая, – хмыкнула она. – Это да. А ты сильная, как, знаешь, дикая ягода, как черника. Ей же не на кого надеяться. Ее никто не станет поливать или удобрять, никто не прополет, не станет там от вредителей защищать. Но расти-то она будет и вырастет. И еще как, прямо на болоте. А ягоды-то какие вкусные. Мы тут с мамашкой в лес за грибами и черникой теперь каждый год ходим.
– Здорово. Я тоже хочу.
– А что, бери своего Ваньку, и пойдем. В августе, сентябре.
– Обязательно, – согласилась я. И загрустила. Неизвестно еще, как оно теперь будет, с Ванькой. Как я буду его брать. Возможно, меня вообще ждет долгая затяжная война за право хоть иногда поцеловать его. За эти дни я успела передумать всякое. Ведь на поверку выходит, что права-то все у Володи. Прописан он у него, содержит его он, садик – тут, врачи – тут. Чего бы ему с ним не проживать? А я буду что – воскресной мамой? Нет, такие мысли моментально наполняли мои глаза слезами. И заставляли злиться на саму себя. Кто просил высовываться, кто толкал мечтать о какой-то там любви. Сидела бы с Владимиром, встречалась бы с кем хочешь. Нет, захотелось честности и правды. И что теперь?
Я шла домой медленно, аккуратно переставляя ноги по обледеневшим тротуарам. Спешить мне было некуда, дома меня бы ждала все та же звенящая тишина, от которой я была готова сойти с ума. Я уже начала подумывать о том, чтобы все-таки набраться смелости и рассказать всем о том, что случилось. Что Владимир ушел, что между нами война, эфир наполнен страхом и одиночеством, а мой дом теперь там, на Ленинградском шоссе, в подъезде с не всегда работающим лифтом, запахом штукатурки и бесконечно скрежещущими дрелями. Люди делали ремонты, а я просто должна была теперь там жить. Но пока еще я шла на улицу Расплетина, и в это время мой телефон зазвонил. Номер не определился, и сердце стукнуло сильно-сильно. Вдруг это Володька, все еще глупо боящийся меня, шифруется. Но хочет поговорить. Было бы здорово.
– Привет, Диана, – раздался знакомый голос.
– Алексей? – разочарованно протянула я. – Это ты?
– Да. Я приеду за тобой через два часа примерно. Ты дома, на Расплетина?
– Я? – растерялась я. Меньше всего я хотела сейчас видеть Алексея. Да что там, я вдруг очень точно, безошибочно и исчерпывающе осознала, что вообще не хочу больше его видеть. Как бы он ни был красив, прекрасен и щедр, с ним – пустота, путь в никуда. Он человек, с которым я не связана ничем, кроме странного желания натворить бед. Отношения с ним нужно было заканчивать, и немедленно.
– Да, ты. Я и так знаю, где я. Так что скажи, где ты? – строго спросил он.
– Неважно, – пробормотала я. – Я – нигде.
– Что? – удивился он. – Что ты имеешь в виду?
– Я думаю, нам не стоит больше встречаться.
– В каком смысле?
– В прямом. Я не хочу с тобой больше встречаться. Прости. Я думала, что со временем это может перерасти во что-то серьезное, но теперь уверена, что…
– Да? Вот так? – вдруг ледяным тоном переспросил он.
– Да.
– И ты считаешь, что достаточно мне вот так ответить, и все? Я исчезну из твоей жизни и оставлю тебя? Нет уж.
– Что ты такое говоришь? – возмутилась я.
– То и говорю, Диана, дорогая. Имей в виду, меня вообще не интересует, что ты там думаешь. Ты помнишь – ты теперь моя. Это не пустые слова. Я буду через два часа. Будь готова, поняла?
– Нет! – закричала я, но он уже дал отбой.
Я стояла около дома, потрясенная, и не знала, что вообще теперь делать. Нормально, да? Будь готов! Кто я ему, пионер? Ишь ты, напридумывал себе невесть чего. И все же, неприятный холодок пробежал по спине. А вдруг он опасен? А я – совсем одна. Что делать, куда бежать? К маме с папой? О да. Они меня защитят, конечно. Может, к Катерине? Как и в старые добрые времена, когда Динка Сундукова без Катерины и шагу не могла ступить. Боже мой, ну и ситуация. Я зашла в лифт, поднялась на этаж, вышла на площадку и вдруг заметила, что дверь в квартиру немного приоткрыта. Несильно, чуть-чуть, но все же отчетливо видно, что она не заперта.
– Как он мог успеть? – нахмурилась я, окончательно потеряв остатки уверенности в себе. Картины сводок милиции, где передают о найденном трупе молодой женщины, встали у меня перед глазами. И я совсем уже собралась тикать отсюда, как вдруг… из квартиры до меня донесся голос.
– А если ты, папа, не дашь мне паиглать, то тебе, папочка, придется искать себе другого маленького мальчика! – безапелляционным тоном требовал доступ к чему-то Мусяка. Я распахнула дверь и рванула в квартиру, а там стоял посреди прихожей мой любимчик, мой мальчик, мой сын и пытался вытащить из папиной сумки ноутбук.
– Мама! – завопил он и бросился ко мне. Я же почувствовала, что сил во мне больше не осталось совсем, осела на пол, прижала к себе Ваньку и зарыдала в голос.
Глава семнадцатая, в которой все друг на друга орут
Говорят, что молчание – золото. Может быть. Даже платина. Например, когда общаешься с мамочкой, а она не в духе. Если папа, к примеру, попал в вытрезвитель, и его пришлось оттуда забирать. А мамочка, она не любит вытрезвителей. Людей оттуда выпускают со странным, весьма специфическим запахом, который потом очень трудно выводится. И потом, если папочку загребли туда с хоть чем-то мало-мальски ценным – все, пиши пропало. Что с пьяного упало, то пропало. И конечно, если говорить с мамой в такой момент, так лучше уж и не говорить вовсе. Затопчет. Так что молчи – за умного сойдешь. Но сегодня, так сказать, здесь и сейчас, я даже и думать не могла, чтобы молчать. Ну его, это золото. Потому что в тот момент, когда я закончила реветь, целовать напуганного Мусяку и прижимать его к себе так, что у него вполне могли остаться и синяки, я обнаружила, что мне очень даже есть чего сказать. А тут как раз очень удачно и Владимир собственной персоной вышел из кабинета, бледный и насупленный, как нахохлившийся попугай.
– Какого черта! – тут же вырвалось из моего рта. – Что тут происходит? Ты что же делаешь, паскуда? – вопрошала я.
– Диана, послушай… – начал было он неуверенным тоном и сделал шаг ко мне навстречу. Это было зря. Я подорвалась и бросилась к нему. Схватила его за грудки и заорала:
– Ты хоть понимаешь, свинья, что я тут пережила? А? И куда вообще ты его таскал? Убить тебя мало.
– Мало, – покорно кивнул он, но эта тактика сейчас никак не помогла ему. Меня было не остановить. Он только успел выставить из комнаты Мусяку, уговорив того немедленно посмотреть мультик, а я так и маячила у него за спиной, поджидая только удачного момента, чтобы вцепиться.
– Надо тебе по морде дать. Скотина, – заявила я, стоило нам остаться наедине.
– Ну, дай, – согласился он. Я осмотрела мельком предлагаемую морду, смущенную, бледную, постаревшую как-то резко на несколько лет. Бить ее как-то не хотелось. Но сделать что-то было надо, тогда я пнула его по голени, отчего он вскрикнул и яростно сверкнул глазами.
– Хорошо? – спросила я.
– Просто отлично! – рявкнул он и запыхтел.
– Добавить?
– Изволь.
– Да, пожалуйста, – кивнула я, сдула челку, закрывшую мне глаза, и пнула другой ногой другую голень.
– Свихнулась? С ума сошла? Хватит драться! – закричал и он наконец. Господи, сколько времени я хотела, чтобы мой водонепроницаемый, покрытый броней, пуленепробиваемый Владимир вышел из себя. Что ж, кажется, процесс пошел.
– Я тебя ненавижу, я из-за тебя действительно чуть не свихнулась. Как ты мог? Я тут чуть не повесилась!
– Я тоже, знаешь, не в простой ситуации, – визгливо оборвал меня он, на всякий случай чуть отступив назад. Уведя тело из-под удара.
– Ты в ситуации? – разъярилась я. – В какой ты, к черту, ситуации? Ты хоть бы меня спросил, что у нас за ситуация. Я что – разве твоя сумасшедшая мамаша? Ну скажи, свинья, я похожа на твою бешеную мать? Есть у меня хоть один вавилон на башке?
– Что? – ошалело переспросил он. – Что ты имеешь в виду?
– Что ты – подлец! Гад ползучий. Ненавижу я тебя за все, что ты сделал. За эти три дня – ненавижу. Никогда не прощу, гад.
– А ты тоже, знаешь, не ангел! – взвизгнул он. – Чего тебя дернуло уходить? Почему я должен оставаться без сына? Думаешь, это легко?
– Да кто тебе сказал, что ты останешься без сына?
– Ты! – возмущенно пыхтел он.
– Я тебе сказала, мой дорогой придурочный друг, что раз так, ты останешься без меня. Без меня! И поскольку тебе на это наплевать, вообще не понятно, куда тебя понесло. А?
– Диана, – устало пробормотал он, – постой. Я…
– Ма-ам, – раздался голосок из-за двери. – Па-ап?
– Да, золотко! – хором запищали мы с Володей фальшивыми голосами.
– А… а вы-то вообще меня-то любите? – вдруг спросил он с совершенно серьезным личиком.
У меня от стыда залило краской все лицо. Володя, кажется, тоже весь пошел пятнами. Мы переглянулись и хором задергали головами.
– Конечно, любим. Конечно, зайчик.
– Да? – с сомнением переспросил зайчик. – Что-то непохоже.
– Ну, почему? Очень похоже, – защебетали мы.
Мусяка задумчиво постоял, потом поднял вверх указательный пальчик и хитро улыбнулся:
– Тогда купите мне щенка, а?
– Щенка? – растерянно посмотрели мы друг на друга. Потом Владимир собрался с духом, сцепил кулаки, сжал зубы, зажмурился, но все-таки смог это произнести:
– Хорошо, Вань, купим щенка.
– Правда? – зашелся от восторга ребенок.
– Правда. Поедем на птичий рынок и купим щенка.
– Вау! – произнес ребенок с восхищением. Кажется, в этот момент он совершенно забыл о том, что родители ругались, кричали друг на друга впервые, кажется, за всю его долгую, почти трехлетнюю жизнь. Лицо его засветилось счастьем, он даже подпрыгнул на месте от радости и убежал к себе в совершенно другом расположении духа. Как говорится, настроение его улучшилось. Мы же остались в тишине. Драться не хотелось.
– Щенка? Ты уверен?
– А что еще я должен был сказать? – с отчаянием в голосе спросил он и поднял руки к небу. При аккуратности и педантичности Владимира пес в доме – это была целая катастрофа. Я знала его, за эти годы я успела все-таки неплохо его узнать, так что понимала: то, что он только что сделал, – это самый настоящий подвиг.
– Ну, можно будет потом купить ему игрушку. Знаешь, сейчас таких продают, которые и лают, и бегают, и песенки поют.
– Нет, – помотал головой он. И закрыл лицо руками. – Придется покупать живого. Пластиковый его не устроит.
– Да? Ну тогда можно попробовать найти какую-нибудь самую маленькую собачку на свете. С канарейку. И не будет таких уж больших проблем.
– Скажи, Дин, почему ты так хорошо ко мне относишься? Почему не пошла в милицию, не устроила скандал, на уши всех не подняла? – перевел тему он.
– Ну… во-первых, я услышала тут недавно одну интереснейшую историю о том, как одна сумасшедшая мамаша десять лет не давала отцу увидеться с сыном.