Через несколько минут вошла Юля в сопровождении старшего лейтенанта. Лицо ее, распухшее от кровавого отека, переливалось всеми цветами радуги, распухшее левое веко едва приоткрывало глаз, и когда при виде Алексея у нее хлынули слезы оно оставалось неподвижным, а мигало только правое.
– Как это следует понимать? – возмущенно обратился Алексей к начальнику милиции.
– Спросите у нее. Это работа сутенера.
– Он хотел отобрать у меня паспорт… я не отдала… мне нужно найти работу, а без паспорта… – Юля зарыдала в голос, не в силах больше говорить.
– Не надо ничего объяснять, Юлечка. Жаль, что вы не позвонили мне.
– Но вас же не было в Москве, – сквозь рыдания проговорила Юля. – Я не знала, что Сибика… ну, что она… я думала, она работает, а она… а этот думал, что я тоже… он меня бил… Я хотела уйти, но мне некуда…
– И все-таки вам следовало позвонить, тогда бы все устроилось иначе. Ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь, что было, то было. Надо успокоиться и взять себя в руки. Я подписал нужные бумаги и забираю вас отсюда.
– Куда? – в страхе всполошилась она.
Алексей с трудом сдерживал себя, чтобы прямо сейчас, в этой милицейской комнате не подойти и обнять эту плачущую беспомощную девочку, утешить и утереть ее горькие слезы. Вместо этого он сказал:
– Юля, не надо меня бояться, я ничего дурного вам не сделаю. Просто хочу помочь. Сейчас мы поедем к моей маме, и, надеюсь, она приведет вас в порядок. А потом мы подумаем, как вам дальше быть.
Девушка продолжала неподвижно стоять в дверях.
– Ну чего ты, чего? – в недоумении воскликнул начальник отделения. – Раньше надо было опасаться, когда не зная броду, сунулась в воду. А теперь я тебя отпускаю с порядочным человеком. – Он заметил вопросительное выражение на лице Алексея и добавил: – Ваш отец когда-то оперировал мою тещу. Вот такие дела. Я сразу смекнул, когда посмотрел ваш паспорт. Будут проблемы – обращайтесь.
Москва восхитила, ошеломила и словно приманила ребят. Все здесь было необычно, ново, привлекательно. Первым делом отправились на Моховую, подали заявление, выяснили, обеспечивает ли институт общежитием абитуриентов. Оказалось, на время каникул, пока студенты в разъезде, на их койки временно можно поселиться, ну а дальше все зависело от результатов вступительных экзаменов. Поступил – выделят место, провалился – возвращайся домой. Вот так, все просто. К счастью, в общежитии в одном здании были комнаты и для мужчин, и для женщин.
– Вот видишь, Ванечка, все устроилось, как я и говорила, – обрадованно заключила Ксения.
– Ну да, только в комнатах-то мы не одни, – с грустью заметил Иван.
– А ты что думал – на каждого студента по комнате дадут?
– Нет, конечно… но как-то неуютно.
– Не станем же мы портить себе настроение из-за этого, ведь так? – старалась подбодрить его Ксюша.
– Портить настроение? Ну нет! – отозвался Иван. – Мы прямо сейчас поедем в Третьяковскую галерею! Идет?
– Еще как! Надо только разузнать про транспорт.
– А я уже смотрел по карте. Отсюда мы поедем на трамвае, а потом пересядем на троллейбус.
– И все?
– Ну, еще немного пешочком. Да только запасись терпением, это довольно далеко от нас.
Они сели на трамвай «А», который не спеша громыхал по рельсам, чуть подрагивая на поворотах, взяли у кондуктора билеты и устроились на свободных местах у открытого окна.
– Откуда ты все это знаешь, Вань? – Ксения не переставала удивляться исключительной способности Ивана мгновенно ориентироваться в любой обстановке – будь то лес или город. Так было, когда они приехали на учебу в Калугу, когда ездили на экскурсию в Тулу, а один раз их возили даже в Москву, на Красную площадь, посмотреть мавзолей Ленина, потом их повели в Малый театр, на спектакль по пьесе Островского, и везде Ваня проявлял себя абсолютно адаптированным к новым местам, так, будто он здесь уже когда-то бывал.
– Я не могу это объяснить, просто само собой получается. Наверное, ноги сами меня ведут куда нужно, – засмеялся Ваня.
– Такое только в сказках бывает, – заключила Ксения.
– Вот и будем жить с тобой, как в сказке, – Иван взял ее руку, наклонился к самому уху и шепотом спросил: – Ксюш, ты помнишь те свои слова, что сказала тогда в Калуге?
Как она могла не помнить, если мысленно повторяла их каждый раз, когда разговаривала с Ваней! Она готова была и сейчас их повторить, и не шепотом на ушко, как Ваня, а крикнуть на весь вагон, но, конечно же, сдержалась и, повернувшись к нему лицом, спросила:
– Ты о чем, Вань?
– Только не говори, что забыла, такие слова не забывают, если только… – Он вдруг смутился и замолчал.
– Что только?
– Если только это правда.
– Разве я тебе когда лгала? – взмахнула ресницами Ксюша.
– Ну тогда почему ты не отвечаешь на мой вопрос – помнишь свои слова?
– Я все помню, Ваня. И твои слова запомнились.
Ксения чувствовала, что сейчас Иван скажет нечто важное для них обоих, но она так долго ждала этого, что вдруг испугалась, усомнившись в своей интуиции.
– Дурак я был, молодой еще.
Девушка рассмеялась:
– А нынче постарел, что ли?
– Ты не смейся, а пойми: хоть мы с тобой и однолетки, но парни позже созревают, нежели девицы. Вот вспомни, когда мы были с тобой вожатыми у пионеров пятого класса. Там девчонки вымахали выше ребят и уже гляделись настоящими девушками, а мальчишки так и оставались мальчишками, детьми, и только к седьмому-восьмому классу стали выравниваться, догонять их. Разве ты не замечала этого?
– Может, и замечала, но не обращала внимания.
– Будущий доктор должен уметь наблюдать и примечать все, что интересно в человеке. А детский врач – и подавно.
– Я научусь, Ванечка, обязательно научусь. Вот сейчас уже заметила, как ты вырос, созрел и готов свалиться с дерева, аки спелый фрукт.
– Да ну тебя! – с досадой махнул рукой Иван. – Я совсем не то хотел сказать.
– Тогда говори, что хотел.
– Я хотел повторить твои слова, только наоборот. Понимаешь?
– Наоборот – это значит ты меня не любишь?
Возможно, Ксения и не осознавала до конца, но это была мелкая месть за уязвленное самолюбие, за непонятое чувство, за обидное ожидание признания Ивана, которое – она знала – должно было вот-вот прозвучать.
– Наоборот – значит от меня к тебе… – Иван совсем запутался в формулировках и, вздохнув, решительно признался: – Я всегда любил тебя, Ксюша, просто не понимал этого…Ты единственная на свете моя любовь.
Трамвай неожиданно резко затормозил на остановке, и Ваня ткнулся лицом в щеку Ксении…
Они долго ходили по залам Третьяковки, голодные, но счастливые, потом перекусили на улице пирожками с мясом и с повидлом и поехали в Сокольники, где гуляли до вечера и без конца целовались…
Гибель Нику стала не единственным несчастьем, свалившимся на бедных женщин. Вскоре потеряла работу Ольга, единственная кормилица в семье. Преподавание русского языка и литературы в молдавских школах – а именно этим и занималась она – резко сократили, а вслед за тем сократили и должность Ольги. Другой работы в маленьком городе найти не удалось. Если прежде она подрабатывала машинописью, то теперь, в век компьютеров, профессия машинистки вообще ушла в прошлое, и не одна представительница когда-то востребованной профессии осталась не у дел, в тщетных поисках другой работы. Ольга пополнила их ряды, но не сдавалась: развешивала объявления, звонила знакомым, бывшим ученикам, их родителям. Требовались лишь уборщицы, горничные в гостинице со знанием молдавского языка или репетиторы для школьников, опять же с обязательным владением государственным языком. Язык она, конечно же, немного знала, но на уровне общения с соседями, знакомыми, в магазине, на рынке. Ах, как сошлись воедино все ошибки и глупости, совершенные и огромной страной под названием СССР, и самими людьми!
Приехав в Молдавию по назначению, Ольга с головой окунулась в работу, отдавалась ей самозабвенно. Вскоре перевезла в Унгены родителей из российской глубинки, которые тоже стали активно трудиться на благо молдавской легкой промышленности, а позже встретила своего будущего мужа, и сложилась новая, молодая семья. Казалось, все проблемы преодолевались, решались – чего еще желать? Окружающие ее люди – и родня, и сослуживцы – свободно владели русским языком, поэтому никаких проблем с общением не возникало. И тогда в головах даже образованных, интеллигентных людей произошла некая трансформация: они сбросили со счетов жизни сам факт своего проживания в национальной республике, где поколения от рождения владели главным языком своей родины. Казалось бы, ну как не воспользоваться таким обстоятельством, когда легко, во всяком случае легче, чем живя в другом месте, можно овладеть новым для себя языком да еще из романской группы, дающим ключик для изучения и французского, и итальянского! Ведь недаром еще древние утверждали: сколько языков ты знаешь – столь крат ты человек. А тут еще «мудрейшее» правительство взяло и отменило латиницу, одним махом перечеркнув историю – прошлое, настоящее и будущее – целого народа, наплевав на то, как этот самый народ, да просто некая людская масса в их представлении, воспримет такой жест. Уж так хотелось властям отмежеваться от соседней Румынии, чтобы и мысли ни у кого не возникло, что это на самом деле одна страна, чтобы люди забыли, что Молдова – одно из древнейших господарств, существующих с четырнадцатого века, а впоследствии объединившись с Валахией, образовавшее самостоятельное государство.
Однако не помогла кириллица: народ свою историю не забыл. Разумеется, времена были такие, что ни о каких протестах, недовольстве, несогласии речи не могло быть. Но законов природы доселе никому не удавалось отменить, и сработал знаменитый третий закон Ньютона, о котором там, в правящих верхах, либо не знали, либо забыли так же, как и историю одной из советских республик: всякое действие вызывает равное противодействие. Вот и случилось это противодействие, когда республика обрела самостоятельность и стала государством, когда ослабились поводья. Да только в человеческом обществе закон приобрел некую разновидность: противодействие оказалось не равным, а гипертрофированным, потому что сработали долгие годы ущемленного самолюбия и унижения, терпение перешло в нетерпение, возвысило свой справедливый голос национальное самосознание и порой даже стало попахивать национализмом.
Так произошло не только в Молдавии, но и в других бывших республиках – где больше, где меньше.
Как часто мы сетуем на Запад, не желающий принимать во внимание «самость» России, особенности ее истории и культуры. Но всегда ли Россия, точнее СССР, учитывал это в отношении своих «братских» республик? Ежегодные декады искусства в Москве то одной, то другой республики лишь подчеркивали стремление руководства страны постричь всех под одну гребенку: обязательное начало гастролей – хоровое пение, неизменное выступление театральной труппы и, конечно же, опера. Никого не интересовало, что, например, у эстонцев издавна существует своя собственная традиция ежегодно собираться всем народом, со всеми домочадцами на певческом поле под Таллином и без всяких репетиций петь вместе, ощущая при этом себя единым народом. А кому-нибудь приходило в голову, что опера и театр – не в традиции туркменов, что у них издавна принято выражать себя в других видах искусства? Кто-нибудь, восторгаясь грузинским песнопением, учитывал, что небольшой, семиголосный мужской хор, так называемый «швидкаца», в переводе «семеро мужчин» – характерная для этой республики манера исполнения и не стоит представителям Грузии начинать свои гастроли так, как это делает Краснознаменный хор Советской армии? Нет! Задача состояла в приведении к общему знаменателю социальной, правовой и культурной составляющих во всех республиках скопом: если петь, то только традиционным хором, массовые народные танцы – для всех, опера – в каждую республику, академии наук – тоже по штуке на республику, без учета научного и интеллектуального потенциала и возможностей конкретного народа. Такая ложно понятая справедливость вкупе с другими непродуманными директивами тоже способствовала впоследствии взрыву национального самосознания, постепенно и вроде бы незаметно сползающего в шовинизм.
Видимо, сегодня активная борьба против подобных националистических перехлестов малоэффективна. Думается, нужно время, чтобы людское море успокоилось, утишилось, и тогда оно само выбросит на берег грязную пену, щепки и все лишнее, что накидали туда случайные хамы с проплывающих по нему кораблей.
Почти год Ольга и Юля перебивались случайными заработками и скромными накоплениями, которые еще оставались, а когда все возможности были исчерпаны, случился неожиданный разговор с соседкой, бабушкой той самой Сильвии, что так удачно устроилась в Москве и даже присылает родным деньги.
Ольга не любила жаловаться на судьбу, но ведь от соседских глаз ничего не скроешь.
– И чего ты мыкаешься, мучаешься? Мальцу вашему уже два года, ты и без Юли с ним справишься, а она пускай попробует в Москве устроиться, как наша Сибика.
– Ну что вы! Ваша Сильвия просто молодец, но она же всегда была боевой, смелой, да и постарше моей. А Юля после смерти Нику, сами видите, совсем сникла, руки опустила – разве она справится там одна, без профессии? Дома по крайней, ее заботы о сыне держат, а в Москве она совсем затоскует, растеряется. Нет, не для нее это.
– Знаешь, не зря народ говорит, что не боги горшки обжигают. Сибика ведь тоже без профессии была – и ничего, чему-то научилась, зарабатывает, живет. И твоя обучится. Давай-ка я напишу внучке, чтобы она поподробнее все разузнала – может, найдет место и для Юли. На первых порах, я думаю, у Сибики поживет, ничего страшного, свои же люди, надо друг другу помогать, а там и свой угол снимет.
Слова соседки звучали убедительно, хотя Ольга представить не могла, как они могут расстаться с Юлей и как Юля сумеет перенести разлуку с маленьким Нику.
Недели через три соседка постучалась к Ольге. Пришла с письмом.
– Вот, ответ пришел от внучки. Я же говорила тебе – все устроится, образуется. Ты не смотри, что Сибика такая задиристая да гонористая, в душе-то она добрая, последним поделится, не пожадничает. Читай, а еще лучше пускай Юлечка сама почитает, – и она протянула Ольге письмо.
Еще пара недель ушла на обсуждение, раздумье, прежде чем было принято решение. Юля первая склонилась к возможной поездке. Мать сомневалась.
– Ты ведь толком не знаешь, чем именно занимается Сильвия и что она подыскала для тебя. Напиши ей сама, расспроси подробно.
– Мама, на это уйдет уйма времени, а мы и так в долгах по уши. И потом, я не хочу, чтобы Сибика считала меня какой-то слабосильной. Если она сумела, то и я справлюсь. Достаточно того, что она прямо пишет: «работы много, но она нелегкая, зато платят хорошо».
– А все-таки неплохо бы спросить о характере работы, о продолжительности рабочего дня, наконец, что это – сдельная, почасовая или офисная работа, может ли пригодиться твой итальянский, твоя безукоризненная грамотность и знание компьютера.
– Я во всем разберусь на месте, не такая уж я беспомощная. Ты только не волнуйся за меня. Единственное, чего я боюсь, так это жить вдали от Нику.
Юля сдержалась, хотя в эту минуту ей больше всего хотелось броситься на шею матери и заплакать.
На том и порешили и принялись за сборы…
Как и опасался Иван, Ксения недобрала на вступительных экзаменах нужного количества баллов и не была зачислена в институт.
– Ничего, – сказала она, – не страшно, поступлю на будущий год. Мне торопиться некуда.
– Тогда и я приеду на будущий год, не хочу оставаться здесь без тебя, вернемся вместе домой, – решительно заявил Иван.
– Ты чего, белены объелся? Как это на будущий год?! Тебе учиться надо, а не терять целый год. И кто тебе сказал, что я собираюсь возвращаться домой? Вовсе нет. Я тоже не хочу жить без тебя, разве ты до сих пор не понял этого?
– Да, но куда ты денешься без общежития? Как ты себе это представляешь?
– Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Вот увидишь, я найду выход, и мы будем вместе, даже еще лучше, чем в Калуге.
Иван обнял ее.
– Ах ты моя авантюристка! Выкладывай-ка, что ты придумала. Пока не расскажешь, я тебе не позволю вот так вот, с бухты-барахты принимать легкомысленные решения.
– Господи, ну до чего же ты правильный, все время прямо и прямо! Можно и свернуть кое-когда.
– Дубинушка моя, куда ты решила сворачивать?
– Ну, это образно, не в прямом смысле. Обещаю, как только что-то конкретно станет получаться, я тебе все-все расскажу. Ты только обо мне не беспокойся.
– Здрасьте! О ком еще мне беспокоиться? А пока конкретно станет получаться, где ты будешь жить?
– Я уже договорилась с комендантом общежития, что она даст мне недельку на поиски.
– Когда ты успела, бедовая твоя голова? – удивился и, что греха таить, восхитился Ксюшей Иван.
– Да вот успела. – Ксения явно гордилась своей предприимчивостью. – А сейчас я должна идти…
– Так идем вместе, – как само собой разумеющееся, предложил Иван.
– Ванечка, миленький, не сердись, я должна идти одна. Так нужно. – Она чмокнула его в щеку и умчалась.
– Вот ведь Лиса Патрикеевна! – бросил ей вслед Иван. Он бы дорого дал, чтобы посмотреть, куда собралась эта отчаянная девчонка, которая еще месяц назад держалась за его руку, боясь отпустить и заблудиться в большом незнакомом городе.
Тем временем Ксения отправилась на Большую Пироговскую улицу, или попросту, как ее все именовали, на Пироговку, чтобы попасть на прием к директору института.
Немолодая доброжелательная секретарша удивленно взглянула на девочку с толстой косой и серыми умненькими глазками, опушенными длиннющими ресницами.
– Девушка, я не могу сейчас вас пустить к директору, он занят. Вы по какому вопросу?
– По личному, – не задумываясь ответила Ксюша.
Секретарша полистала блокнот, потом ткнула ручкой в конец листка и, подняв глаза на посетительницу, сообщила:
– Я могу вас записать на послезавтра. Можно на 12 часов или на 16.30. Какое время вас устраивает?
– Меня не устраивает любое время послезавтра. Понимаете, это никак невозможно, у меня совсем мало времени. Мне нужно сейчас.
– Ну, знаете, – поразилась настырности девицы секретарша, – не может же он прервать совещание, чтобы принять вас.