— Над морем?
— Море дало нам жизнь. Оно берет ее назад, взамен новой жизни. Эла оставит на дне икринки. Так, скажешь? Появляются юркие мальки энов. Будут веселые дети, — с нежной материнской улыбкой закончила эла.
— И вы не страшитесь этого полета, элы?
— Нет! — воскликнула крылатая Нефертити. — Должно быть, тем и отличаются существа Релы от вас, людей. Им не страшен конец жизни. Это самое яркое, самое желанное наваждение! Любовь — это прекрасно! Так, скажешь? — Она пользовалась любимыми словечками всех трех космонавтов, воспроизводила манеру говорить каждого.
— Замолчи, коварная Шехерезада! — воскликнул Арсении?
— Шехерезада? Что это? Вы не говорили такого слова.
— Ты осталась Эоэммом, моим врагом! Не помогли тебе твои искусственные мышцы, которых ты оставила стражами около меня, скрылась для метаморфоза. Теперь хочешь заворожить сказкой о прекрасной гибели в объятиях любви! Прочь с дороги!
— Арсений, я не хотела тебя задержать. Ты уже и так не успеешь. Эоэлла сохранила память математика Эоэмма. Может подсчитать. Но во всем остальном она не походит на него.
Арсений ничего не мог сказать, на кого походит это крылатое существо в ниспадающей до пола белой одежде. Он мог говорить только о ее лице, по необъяснимой игре природы показавшемся ему с первого взгляда женским. Но только с первого взгляда. На самом деле оно походило на человеческое не больше, чем лев напоминает бородатого мужчину. Но по-своему оно было прекрасно!
Арсений посмотрел на хронометр и похолодел. Все погибло! За оставшееся время никак не пробраться сквозь джунгли к морскому проливу, где ждали его на вездеходе Толя Кузнецов и Каспарян.
Эоэлла подошла к Арсению и нежно взглянула на него:
— Ты не похож ни на одного эла, но ты… — Она не договорила. — Хочешь, я помогу тебе вернуться к своим?
— Ты? Но как? Ни одна живая машина эмов не доставит… Заросли… Так поздно.
— А мои крылья? Я пронесу тебя на них через джунгли и через морской пролив, если друзья уже не ждут тебя.
— Ты? В прошлом воплощении удерживала…
— Я не знала чувств, Арсений. Теперь я понимаю тебя.
— Должен довериться?
— Разум эмов не знает лжи. Не знают ее и чувства элов.
— Что должен делать?
— Обнять меня во время полета. Так делает влюбленный эл.
Арсений похолодел. Он подумал о Вилене. Не оказался ли он, вопреки биологическому барьеру, избранником этого странного крылатого существа, которое ищет пары для полета любви?
— Если бы ты не стал на моем пути, Пришелец, я нашла бы себе обыкновенного зла. Но ты изменил мою судьбу, Арсений, — сказала Эоэлла, словно читая его мысли. — Я благодарна тебе.
— Как? Лететь с тобой? — прошептал Арсений.
— Во имя возвращения на Землю, — просто ответила эла.
Арсений привык верить эмам, но совпадали ли слова крылатой элы с ее затаенными мыслями?
Эоэлла смотрела прямо в глаза Арсению. У него не было киберлингвиста, оставленного в прежней келье, чтобы прочесть и перевести ее радиопередачу, но что-то было в этом взгляде, понятное без слов и аппаратов. И он решился:
— Эоэлла! Верю тебе! Летим!
— Нельзя терять ни частички времени, — с забавной неправильностью сказала эла и повлекла Арсения к выходу.
Искусственные змеи расползались при их приближении. Могучий поток воздуха в вертикальной шахте поднял их на поверхность. Они оказались в джунглях, на той самой солнечной лужайке, которая была видна в оставленной ими келье.
— Я все равно должна была бы улететь в горы к другим элам. Теперь я полечу с тобой. Ты должен обнять меня. У тебя много сил. Больше, чем у наших живых машин.
Еще раз перед мысленным взором Арсения встала его Вилена. Именно ее близость ощутил он сейчас, приближаясь к прекрасной эле.
Превозмогая противоречивые чувства, Ратов обнял чужепланетное существо. Под белой легкой тканью, которую здесь ткали искусственные пауки, он ощутил холодное скользкое тело.
Она взмахнула огромными крыльями.
Только во сне испытывал Арсений чувство, которое охватило его теперь. Без всякого мускульного усилия, если не считать сжатых за спиной Эоэллы рук, он взмыл в воздух. Сбросив тяжелый шлем и баллоны, чтобы облегчить Эоэлле полет, он снова увидел внизу джунгли, как перед посадкой ракеты. Своей синевой они напоминали ему родную тайгу.
Впереди показалось зеленоватое море, отражавшее зелень неба.
Промелькнула узкая песчаная отмель, вероятно, та, где люди впервые увидели эмов, когда они выходили из моря.
Вездехода внизу не было. Время истекло. Теперь надо лететь над морем. И все кончится, как положено на планете Рела…
У земных насекомых самка богомола во время любовного объятия откусывает самцу голову. А здесь… организм элы получит требуемое перенапряжение. Крылья отказывают в полете — и все…
Арсений вглядывался в туманный горизонт. На миг ему показалось, что он видит ныряющую в волнах точку. Может быть, это был последний знак Земли — вездеход с его друзьями, спешившими к ракете, а может быть, резвящийся юный эн?
Эоэлла мерно взмахивала крыльями. Нужно было поражаться их силе. Арсений подумал, что плотность атмосферы на Реле больше, чем на Земле, и только поэтому и могут здесь летать такие существа, как элы.
Скользя на воздушной подушке, вездеход то прыгал на гребни волн, то проваливался между ними.
Брызги каплями стекали по стеклам шлемов. Черные утесы впереди, казалось, тоже взлетали в небо и ныряли в море.
— Управлять, Генрих, ты будешь. Не могу я поднять с острова ракету, когда нет Арсения! — крикнул Кузнецов.
— Не падать духом — в бою неизбежны потери.
— Всегда подозревал, что у тебя нет сердца.
— Тряпки вместо сердца, конечно, нет.
— Лети один. Я останусь.
— Ты уже сделал все, от тебя зависящее, чтобы остались мы оба — не давал отплыть. Думаешь, Арсению будет легче, если мы даже не сообщим на Землю все, что он такой ценой узнал?
— Всегда говорил, что ты эм, а не человек.
— Слушай, ты помнишь, как ходили прежде герои в атаку? Если кто-нибудь падал, сраженный, все останавливались, чтобы рыдать над ним? Так, скажешь? Правь к берегу. И осторожно. Припомни, как тут разбило об утесы первого эна.
— Почему первое разумное существо, которое мы здесь увидели, погибло ради нас?
— Нам не следует брать с него пример.
Вездеход осторожно вошел в бухту, где прибой был не таким сильным. Перейдя на воздушной подушке с волн и двигаясь над камнями, он перестал взлетать и лег на берег.
Над синими веерами папоротников к зеленому небу серебристой башней поднималась земная ракета — космическая шлюпка звездного корабля.
— Вездеход оставим здесь, — сказал Каспарян. — Будущие исследователи найдут его.
— Вездеход или Арсения?
— Если звездолет вылетит сюда сразу же после нашего возвращения, то, учитывая парадокс времени Эйнштейна, новая смена прибудет на Релу через пятьдесят лет. Арсений вернется с ними ровесником своей постаревшей Вилены.
— Думаешь, в этом есть доля справедливости?
— Почему, почему? Да что думать, раз все время истекло!..
Каспарян говорил нарочито сердитым тоном, но Толя чувствовал, что комок стоит у него в горле.
Лингвист махнул рукой и, сгорбившись, хромая, побрел от вездехода к ракете. Это были его последние шаги на чужой планете.
— Оставил друга… оставил… так, скажешь? — бормотал он сам себе.
Толя Кузнецов стоял на том самом утесе, с которого они с Арсением впервые увидели резвящихся в море энов, и смотрел вдаль. На груди его был живой нагрудник эма, которым он еще ни разу не пользовался. Мог ли он улететь с планеты, не почувствовав ее воздуха, ее запахов?
Видя, что всегда мешавший ему это сделать Каспарян бредет к ракете, Толя снял с себя шлем и всей грудью вдохнул дурманящий воздух.
Ему показалось, что он вынырнул после затяжного погружения. Странный аромат чужих растений и свежий йодистый запах моря пьянили.
Толя запрокинул курчавую голову, отвел руки назад и крикнул призывно на весь остров, словно ему мог кто-то ответить.
И до слуха его донеслось эхо. А может быть, это было и не эхо?
Кузнецов прислушался.
Голос приближался. Ветер доносил его все слышнее.
И тут он увидел в небе исполинскую птицу. Она была совсем такой, какую они уже раз видели над джунглями около живых машин.
Крылатое существо летело прямо на ракету.
Толя Кузнецов задыхался, но не от недостатка кислорода, а от волнения. Неужели в последнюю минуту он сделает на планете еще одно решающее биологическое открытие? Хоть бы рассмотреть получше эту птицу! Или… или… птеродактиля?
Летающее чудовище спланировало прямо на утес, к ногам Толи Кузнецова. Ему стоило большого труда устоять на месте, не броситься отсюда прочь.
Летающее чудовище спланировало прямо на утес, к ногам Толи Кузнецова. Ему стоило большого труда устоять на месте, не броситься отсюда прочь.
И только теперь он рассмотрел, что, опустившись на скалу, чудовище вдруг разделилось на две части. Толя закричал бы, но лишился со страха голоса. Одна часть чудища с распростертыми в изнеможении крыльями осталась лежать на скале, а другая его часть выпрямилась и… стала человеком. С протянутыми руками он бросился к Толе. Только теперь Толя смог вздохнуть.
Оба они были без шлемов и могли приникнуть друг к другу щеками.
Потом Толя посмотрел на существо, сложившее крылья, и попятился.
— Чур меня, чур! Наваждение! — скорее в изумлении, чем в испуге, сказал он.
— Это Эоэлла, — просто отозвался Арсений и подошел к эле.
— Я должна лететь, пока крылья не отдохнули, — сказала Эоэлла, улыбаясь Арсению. — Ты очень крепко сжимал меня. Так надо.
— Благодарю, Эоэлла. Всегда буду помнить на Земле, — ответил Арсений, не понимая смысла слов о крыльях, которые не должны отдохнуть.
— Твой друг нашел бы здесь свою элу… Прощайте оба!
Эоэлла взмахнула крыльями и поднялась над скалой.
Толя Кузнецов настолько был ошеломлен, что даже не удивился русскому языку элы.
Вдруг он спохватился, вцепился в руку Арсения и потащил его к ракете.
Сверху послышались звуки странной песни. Ветер доносил ее как-то волнами, усиливал и приглушал. В небе пела одинокая Эоэлла! Голос ее, то низкий и глубокий, то хрустально-звонкий, замиравший в высоких взлетах, пел о неведомом мире, о неразделенной надежде. Нечеловеческое чувство звучало в этой песне инопланетного существа, быть может, познавшей первой на Реле жертвенность любви.
Как зачарованные, забыв о времени взлета, застыли Арсений и Толя Кузнецов. Подбежавший Каспарян схватил их за руки, кричал им, что график сорван, и повлек их к ракете. А они на бегу все оборачивались к морю.
Уже в ракете, пройдя приемный шлюз, они сразу же прильнули к иллюминатору.
Каспарян сердито возился у пульта: опоздание три минуты. Для разогнавшегося звездолета это — пятьдесят четыре миллиона километров.
Два его друга видели, как над морем летела огромная птица, как вдруг она, сложив крылья, камнем упала в море.
Арсений больно сжал руку Толи Кузнецова.
Ракета взмыла вверх. Стало видно, что остров лежит среди моря. На его пенных волнах резвились золотистые существа, похожие на дельфинов.
Лишь Толя Кузнецов, потирая сдавленную руку, заметил, как смахнул Арсений что-то с глаза, может быть, пылинку или приставшую ресничку.
Обеспокоенный Каспарян докладывал по радио на задержанный ради разведчиков звездолет, что они возвращаются в полном составе.
— Высший разум гуманен, — закончил он и подумал: «Как бы из-за него с заправщиками теперь не разойтись…»
Часть вторая… ДРУГИЕ МИРЫ
Глава первая… КОНЕЦ ВЕЧНОГО РЕЙСА
— Вечному рейсу пришел конец!
Валерий Снастьин, небритый, заросший, со свисающими на лоб и затылок волосами, вбежал в общую каюту.
Роман Васильевич Ратов, как всегда, играл там в шахматы со вторым пилотом корабля Федором Каратуном. Оба они изумленно посмотрели на инженера, уловив в его голосе истерические нотки.
— Что такое? — строго спросил Роман Васильевич.
— А вот то, что я вам объявил. Осточертело мне все до ангелов. Не будет наконец ни этих дурацких деревяшек, ни таких же деревянных ваших физиономии! Конец всему, всему, всему! — и он прищелкнул магнитной подошвой о металлический пол.
Роман Васильевич встал:
— Валерий, успокойся. У тебя опять приступ.
Инженер расхохотался:
— Нет, командир! Тогда я просто усомнился, какой может быть командир в цивилизованном обществе из трех человек. А теперь…
— Я дам тебе выпить успокоительного.
— Пейте сами. А еще лучше выпьем вместе, прикончим запасы спиртного в аптечке.
— Ты спятил! — пробасил Каратун и так резко поднялся, что взмыл над столом, ухватился за него и рассыпал магнитные шахматы. — Ты спятил, — повторил он уже спокойней.
Валерий снова расхохотался:
— Сходить с ума придется вам, когда подведет животы.
— Что ты сделал? — грозно придвинулся к нему Роман Васильевич.
— Мне все надоело! Все! Я не желаю гнусного прозябания в пустоте на икряной диете! Они не послали за нами спасательной экспедиции. Я волен действовать.
— Опять за здорово живешь, — укоризненно загудел Каратун. — Да ты что? Всегда гордился своими способностями, и не зря гордился. А теперь старую песню завыл? А ну, прикинь своим набалдашником, как можно нас разыскать за пределами Солнечной системы? Не первый год летим бис его знает куда.
— Летим? — передразнил Валерий. — И это ты называешь полетом? Дохлое висение среди одних и тех же звезд? Нас просто не хотят искать.
— Ты действительно нездоров, — спокойно сказал Ратов. — Понимаю, что тебе не легко, когда тоска по Земле за сердце берет. Но пора смириться. Наш мир замкнут в этой кабине. Зачем же за старое? Наблюдения, которые мы делаем…
— Бесполезно! — прервал Валерий. — Вы сами сказали, что нас нельзя найти.
— При современном уровне науки. Но в грядущем…
— Мне наплевать на грядущее. Мне наплевать, что потомки тех, кто блаженствует без нас на Земле, найдут через сто тысяч лет наши вонючие записи, не обнаружив в них для себя ничего нового. Я — космонавт. Я готов был на риск, на смерть или славу.
— Ну, что ты наробил? — дружелюбно спросил Каратун.
Это был добродушный увалень с полным лицом и щетинистыми усами, которого, казалось бы, нельзя было вывести из себя.
— И бриться перестал, — с ласковым укором продолжал он, подходя к Валерию и пытаясь его обнять.
Снастьин злобно скинул с плеча его руку:
— Не трогай! Сначала узнай, что гнусная выдумка тех, кто хотел, чтобы мы мучились все пятьдесят лет, нашла свой конец.
— Что ты сделал? — еще строже спросил Ратов.
Валерий стоял, картинно скрестив руки на груди, длинноволосый, горбоносый, с жесткой щетиной на щеках и безумными глазами.
— Каратун, ты самый толстый. Тебя мы съедим первым.
Догадка ошеломила командира. Но его гладко выбритое, словно литое, лицо не дрогнуло. Он спокойно вышел в кормовой отсек.
Машина пищи!
Давно уже идея такой машины, воспроизводящей природный процесс создания питательных веществ, владела людьми. Еще Тимирязев, открыв великое начало жизни в фотосинтезе растений, мечтал получать хлеб прямо из воздуха, содержащего все необходимые для синтеза вещества. Дым, загрязняющий атмосферу, и углекислота, отравляющая ее, могли быть сырьем такой фабрики пищи. Вместе с водой они дали бы углеводороды, крахмал, наконец, сахар, необходимые живому организму. Дело было лишь за тем, чтобы найти способ искусственного синтеза пищевых продуктов.
Природа производит этот синтез с помощью солнечного света и «живых машин» — растений и животных. Но то, что происходит в листке растения или в организме животного, принципиально говоря, может быть получено и искусственным путем.
Еще очень давно, в шестидесятых годах двадцатого века, академиком Несмеяновым была изготовлена красная и черная икра, искусственное мясо, картофель и другие пищевые продукты. При дегустации первой икры произошел забавный случай, когда скептик, брезгливо морщась, пожаловался на неприятный привкус продукта. Но оказалось, что он взял со стола не искусственную, а обычную икру, поставленную рядом для сравнения.
Так была доказана возможность получения синтетических питательных продуктов. Однако новому нужно было сломить сопротивление привычек. Люди, питавшиеся хлебом, выращенным на удобренных навозом полях, отворачивались от хлеба, полученного, по Тимирязеву, из воздуха, или от «искусственного мяса» из дрожжей, взошедших на отходах нефти.
Поля и реки, сотни тысяч лет служившие человеку, не уступали свою монополию. Но люди еще к концу звездного столетия все же стали понемногу переходить к производству искусственной пищи.
Главный конструктор космических кораблей Архис, готовя рейс Ратова, подсчитал, что «машина пищи» будет весить меньше запасов продовольствия и аппаратуры очистки воздуха корабля. «Машина пищи», синтезируя хлеб, масло, сахар и икру, поглощала все жизненные отходы на космическом корабле. Нужные вещества включались в замкнутый «круговорот жизни». Основной целью этого круговорота была передача питательными веществами энергии организмам. В природе такую энергию давали «живым машинам» солнечные лучи. В «машине пищи» космического корабля энергию поставляло топливо.