Можно приводить бесконечное число примеров, но уже ясно, что разница в менталитете Моцарта и Сальери катастрофически огромна. Они словно представляют разные галактики.
Стиль Сальери – это стиль выдающегося деятеля, руководящего работника, который даже наедине с собой говорит так, как будто выступает перед широкой общественностью. Речь Моцарта – само естество.
Сальери – великий музыкальный жрец, первосвященник, посвященный. Моцарт же во всех внешних проявлениях – рядовой музыкант. Но весь ужас Сальери в том, что именно моцартовская музыка – есть музыка высшего начала, божественного озарения.
И, что еще ужасней, лучше всех это дано понять именно Сальери.
Получается, все, что принес в жертву музыке Антонио Сальери – самоотречение, бессонные ночи, отказ от радостей жизни, отказ даже от любви – оказалось необходимым не для того, чтобы самому создать великую музыку, но только воспользовавшись всеми своими знаниями, оценить подлинное величие музыки другого композитора. Здесь я хочу процитировать блестящую мысль режиссера Юрия Ледермана.
Когда мы размышляли на тему о том, кто такая Изора (“Вот яд – последний дар моей Изоры”), и откуда у Пушкина взялось это имя, Ледерман сказал: “Важно – не кто такая Изора. Важно еще одно противопоставление. У Моцарта – дар любви – его мальчишка, с которым он “играл на полу”, а у Сальери дар любви – яд”.
Но в лице Моцарта одинокий, “осьмнадцать лет” носящий с собой яд Сальери не просто обретает потеряного им ранее Бога. Он предлагает Богу сотрудничество:
И здесь Моцарт произносит самоубийственную для него фразу:
Именно в эту секунду (и ни секундой раньше) Сальери принимает спонтанное решение отравить Моцарта:
И только после того как Моцарт уходит, Сальери разрабатывает для себя моральное оправдание или, лучше сказать, основание для убийства Моцарта.
Решение принято неожиданно и к тому же Сальери –
не профессиональный убийца, а посему
убийство нужно оправдать
не личными причинами,
но, как это делает всякий политик,
общественной необходимостью.
Сальери говорит:
И здесь – гениальное пушкинское открытие.
Сальери – один из величайших эгоцентристов в истории литературы
В первом монологе, который звучит на сцене не более пяти минут, Антонио Сальери 29 раз использует все формы личного местоимения.
Но он же перестает быть эгоцентристом в своем втором монологе. Здесь появляется местоимение третьего лица множественного числа.
Вместо “Я” – “МЫ”.
И происходит эта замена на множественное число именно там, где Сальери обосновывает осознанную им общественную необходимость убить Моцарта:
Этот гениальный Пушкиным выверенный повтор словно
попытка Сальери убедить самого себя:
И дальше:
И далее:
И далее:
Решение убить Моцарта обоснованно.
И главная причина того, что Моцарта необходимо уничтожить, выявляется пушкинским Сальери подсознательно гораздо раньше, чем она приходит в его голову в форме конкретного решения. Обвинительный приговор еще без объявления меры наказания звучит в этой, как я думаю, ключевой фразе всей трагедии.
Как избавиться от этой нелепости? Как привести в гармонию дух Моцарта и его тело?
Сальери принимает решение:
отделить безобразное моцартовское тело от его великого духа.
Тело Моцарта должно умереть, а его дух – остаться.
То есть все земное поведение этого тела, его слова, поступки, шутки, шутовство никак не соответствуют рожденной моцартовским духом Музыке, ее божественности, ее эзотеричности, ее избранности.
И сия нелепая, дикая ошибка должна быть исправлена. Сальери это понимает.
Но он (повторяю) не убийца.
Необходимо, чтобы все это шутовство дошло до края, до омерзительного моцартовского:
“Божество мое проголодалось”,
чтобы темпераментный итальянец “первосвященник
от музыки” принял мгновенное и роковое решение:
“отобедаем мы вместе”.
Да еще – страх, что Моцарт может не прийти, ведь он,
Моцарт –
Поэтому обязательный Сальери добавляет:
И в этом “Я Жду смотри Ж” – звуковое доказательство того, что, как Сальери не хотел признать себя “змеей растоптанной”, пушкинская звукопись показывает, Сальери именно змей, приближающийся к совершению греха равновеликого первородному.
Но уже не в роли соблазнителя, а в роли убийцы Бога.
Заблуждение четвертое: “Моцарт и Сальери” – пьеса о трагедии В.А. Моцарта.Нет, нет, и еще раз нет!!!
А если и да, то только в понимании режиссера театра оперетты.
Эта пьеса – о трагедии Сальери.
Моцарт написал свой “Реквием” и отправился в Вечность.
А вот Сальери предстоит испить полную чашу страданий. И не потому только, что Моцарт поделился с Сальери мыслью о том, что “гений и злодейство – две вещи несовместные”. И даже, если последние слова всей пьесы звучат как запоздалое осознание Сальери того, что, совершив убийство, он навсегда вычеркивает себя из иерархии Гениев:
то не это основная причина его трагедии. Эта фраза часто приводится в пушкиноведении как доказательство трагического осознания Сальери того факта, что после убийства он якобы лишился места на Олимпе. На мой взгляд, это доказательство далеко не самое главное. Существует еще один эпизод, куда более серьезный.
Сразу же после того как Моцарт выпивает отравленное Сальери вино, последний произносит, пожалуй, самую невероятную, самую нелепую и странную фразу всей трагедии:
Тот, кто хоть раз выступал на сцене, знает как сложно произнести одно и то же слово три раза подряд. Здесь же, в сцене отравления, звучащее из уст Сальери обращенное к Моцарту троекратное “постой” воспринимается чуть ли не как театр абсурда.
Сальери решился убить Моцарта, логически обосновал для себя необходимость этого убийства,
когда замысел реально осуществлен,
и Моцарт выпивает яд, вдруг
...ПОСТОЙ!!!
Ведь именно это трижды повторенное слово – кульминация всей трагедии в целом и трагедии Сальери в частности.
Но вот именно об этом моменте пушкинисты, словно сговорившись, молчат. Заметим, мысль Моцарта, произнесенная им незадолго до того как он выпивает вино с ядом:
“гений и злодейство –
две вещи несовместные”
не останавливает убийцу.
Более того, мысль Моцарта о несовместимости гениальности со злодейством даже как бы подстегивает Сальери и вызывает у него чувство иронии и нетерпенья:
Что же произошло в те несколько секунд в течение которых Моцарт выпивает яд?
Что совершило переворот в душе убийцы, когда он вместо радости от удачного осуществления (слава Богу, свершилось, справедливость восстановлена) вдруг кричит троекратное:
“гений и злодейство –
две вещи несовместные”
не останавливает убийцу.
Более того, мысль Моцарта о несовместимости гениальности со злодейством даже как бы подстегивает Сальери и вызывает у него чувство иронии и нетерпенья:
Что же произошло в те несколько секунд в течение которых Моцарт выпивает яд?
Что совершило переворот в душе убийцы, когда он вместо радости от удачного осуществления (слава Богу, свершилось, справедливость восстановлена) вдруг кричит троекратное:
“Постой!”
А вот что случилось!
Перед тем как выпить вино Моцарт, держа бокал в руке, произносит тост, который, как бомба, разрушает всю логику построенного Сальери замысла.
Он, Сальери, собирался убить своего противостоятеля. Да чего там говорить – злейшего врага! А убивает подлинного союзника и брата. Ведь вот какой ужасный для Сальери тост произносит Моцарт.
Вот это да!!! Именно в этот момент Сальери понимает – сейчас произойдет самое страшное:
Моцарт выпьет яд и уйдет в Вечность. Сальери же останется в памяти человечества как убийца Моцарта!!!
Сальери – человек образованный, он не может не знать,
что такое слава Герострата.
В одно мгновение Сальери осознает какую Глыбу Вечности он сейчас двигает к обрыву.
В одно мгновенье все его жертвы, труды, бессонные ночи, отказ от жизненных радостей, отказ от любви, вся его слава композитора, все будет заменено одним определением:
Антонио Сальери – убийца Моцарта.
И понимает, что, да! – выпил! свершилось!
и сделать ничего уже нельзя!
И в одно мгновенье осознав, что его троекратное “постой” может вызвать подозрение даже у простодушного Моцарта, спохватившись мгновенно, как бы взяв себя в руки, добавляет:
И словно в довершение сальериевского мучения, добрый друг и “единомышленник” Антонио Сальери – Вольфганг Амадеус Моцарт внезапно говорит Сальери то,
что ему, Сальери, как раз-то и хотелось услышать:
Господи, господи, господи!!! – наконец-то!!!
Сальери слышит именно то, что он мечтал услышать от Моцарта все эти годы.
И никакая зависть не позволила бы Сальери отравить Моцарта.
Но Моцарт уже выпил яд...
Ах, если бы Моцарт сказал все это вовремя, а не после отравления...
А ведь такое время было!
Даже в пределах текста “Маленькой трагедии”. Читатель сам может произвести этот эксперимент.
Давайте сделаем текстовую перестановку.
Когда Антонио Сальери, услыхав гениальный набросок Моцарта, находит Бога:
то, если бы Моцарт вместо своего издевательского и хулиганского: “Ба! Право? Может быть... Но божество мое проголодалось”.
Ответил бы так:
Но есть в “Маленькой трагедии” и еще очень важный знак, свидетельствующий о том, что не Сальери уничтожил Моцарта, а наоборот:
Моцарт не оставил Сальери ни одного шанса для того, чтобы жить дальше, находясь в гармонии с самим собой и в уверенности, что он, Сальери, выполнил свой долг.
В предсмертном монологе Моцарт говорит:
Вот это да!
Уже отравленный, Моцарт причисляет Сальери к самому священному кругу “жрецов, пренебрегающих презренной пользой”.
И говорит он это после того, как Сальери в своем обвинительном монологе оправдывает убийство, которое ему предстоит совершить именно отсутствием “пользы” от того, что Моцарт существует:?
И вновь:
“Что пользы в нем?”
И поскольку Сальери не пренебрег “презренной пользой”, наоборот, оправдывал убийство “бесполезностью” Моцарта и “полезностью” своего преступления, он осужден отныне никогда не причислять себя к немногочисленным “избранным, счастливцам праздным”.
И еще одна удивительная пушкинская деталь:
Сальери осуждающе называет Моцарта “гулякой праздным”.
Моцарт же радостно причисляет Сальери к своему уровню “счастливцев праздных”.
Какая риторика! Но и какой приговор!
А приговор этот произносит простодушный Моцарт. И тот факт, что Моцарт даже и не подозревает, что это приговор (ибо он действительно уверен, что Сальери, как и сам Моцарт, относится к “избранным счастливцам”), делает этот приговор куда страшнее, чем если бы Моцарт знал правду.
Итак, пушкинский Сальери теперь не просто убийца, он – плебей, он – ничтожество.
И как человек, и как творец.
Имя Сальери навсегда входит в историю человечества. “Свершилось” то, о чем он мечтал всю свою жизнь. Бессмертие! Но какой ценой!
Но, все же, сколько бы я не перечитывал “Маленькую трагедию”, для меня это непостижимо:
осознать, что пушкинский Сальери – убийца.
Ибо многое в образе пушкинского Сальери свидетельствует о том, что Антонио Сальери – не злодей, а прежде всего выдающийся мастер.
Художник, знающий цену мастерству, творчеству, самопожертвованию.
И кто, как не он, в этом мире до конца, по-настоящему понимает, кто такой Моцарт.
И убил Сальери не кого-нибудь, а именно МОЦАРТА!!!
Ибо все в пушкинской трагедии правда:
и зависть Сальери по отношению к Моцарту,
и сальериевское несогласие с моцартовским шутовством как формой поведения гения,
и уверенность Сальери в его праве учить Моцарта нормам поведения.
И сальериевская уверенность в том, что он, Сальери, – истина в последней инстанции
(в том числе и в области всего, что касается понимания подлинного величия музыки Моцарта)
И сальериевская вера в то, что, убив Моцарта, он спасает всех остальных.
Но все это не вело ни к какому убийству.
Слишком хорошо знает Сальери, что такое музыка Моцарта. И этот парадокс делает “Маленькую трагедию” Пушкина одной из самых трагедийных трагедий в истории мировой литературы.
И здесь я обязан предложить или, лучше сказать, закрепить один из вариантов моей попытки ответа на мой же собственный вопрос:
КАК ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?
(Особенно, если учесть то, что мы знаем сегодня: реальный Сальери никогда не убивал Моцарта. Но ведь в этом случае вся пьеса Пушкина выглядит сегодня как клевета?!)
Пушкинский Сальери никогда не отравил бы Моцарта, и никакая зависть не сыграла бы никакой мало-мальской роли.
“Маленькая трагедия” прежде всего – ТРАГЕДИЯ САЛЬЕРИ, ибо, как и в шекспировских трагедиях,
Лаэрт не должен был убить Гамлета,
Ромео должен был подождать всего несколько секунд, чтобы обнять живую Джульетту.
А правда о платке должна была раскрыться не через пять минут после того, как Отелло задушил Дездемону, а всего на пять с половиной минут раньше.
Моцарт высказал важнейшую для того, чтобы не быть убитым Антонио Сальери, мысль уже тогда, когда яд был в его теле.