Мимо нашего дома проехал медленно автобус, из окна которого выглядывали венки. Тоска моя от этого только усилилась. Вы знаете, я больше боюсь не покойников, а именно венков. Не знаю, почему. Но как-то были на похоронах (умер дедушкин товарищ), я на мертвеца смотрел без всякого волнения, а венки меня почему-то напугали. Может, из-за того, что на них тоже мертвые цветы? Один дядька, проходя мимо, зацепил меня венком, я думал тут и кончусь. Все внутри похолодело, я оцепенел, еле с места сдвинулся. Вот такой ужас. Мертвые цветы — ничего нет страшнее.
У нас в доме нет искусственных цветов, только живые. Мама готова возиться с ними сутками. Вечно их пересаживает, какие-то камушки в горшки засыпает, землю меняет, подвязывает веточки. Возится с ними, как с малыми детьми. Но хуже всего, когда она поливает их какой-то гадостью, от которой потом в доме не продохнуть. В такие дни даже папа ругается. Оказывается, это какие-то специальные цветочные витамины. Если бы вы знали, какие же они вонючие. Хорошо, хоть наши, людские витамины, так не пахнут. И чего они, эти ученые, не придумают витамины для цветов с приятным запахом? Зачем так издеваться и над цветами, и над людьми?
Я снова пялюсь в окно. Мимо дома пронеслись пацаны на велосипедах. Поехать самому, что ли, покататься? Может, хоть так развеять свою грусть. Но не хотелось появляться на улице с синяком. Лучше помечтаю. Где ты сейчас, Маша? Что там на тебя сейчас надевают?
Вдруг вспомнился случай с велосипедом. На мое восьмилетие родители купили мне обалденный велосипед. Почему обалденный? Да потому, что это был именно тот велосипед, о котором я мечтал. С мая месяца (после окончания первого класса) и до самого своего дня рождения (9 августа) я ходил в магазин и любовался этим аппаратом. Нет, вы не подумайте, что у меня совсем не было велосипеда, но просто его уже пора было сдавать в металлолом — весь поцарапанный, блеклый какой-то, да и маленький. Мне его купили, когда я еще в детский сад ходил. А этот, в магазине, был таким ярким, мощным, с тысячью скоростей, в общем, просто сиял весь. Не знаю, то ли папа сам догадался, то ли дед ему подсказал, хотя я ему говорил о своей мечте по секрету. Секреты, конечно, нехорошо выдавать, но я не против выдачи вот таких секретов и на деда не в обиде.
В общем, мечта моя сбылась! Три дня я наслаждался своим подарком. Даже тряпочку с кухни утащил, чтобы почаще протирать велосипедную красоту. На четвертый день у продуктового магазина мне повстречались двое пацанов. Если бы вы слышали, как они мне завидовали, как нахваливали мой велосипед. Я так был горд, что даже перед ними круг выписал на асфальте. Пусть еще позавидуют. И вдруг один пацан говорит:
— Велосипед, конечно, красивый, но, наверное, неудобный.
— И медленный, — говорит второй.
— Нет, — отвечаю, — очень удобный и быстрый. Смотрите, здесь миллион скоростей.
— Дай прокатиться, — говорит первый.
— Ага, нашли дурака, — отвечаю. — Сядете и уедете. Где я вас потом буду искать?
— Да ты что? — обиделся второй. — За кого ты нас принимаешь? Мы же знаем, где ты живешь, мы твои соседи почти.
— Правда?
— Конечно, — говорит первый. — Тем более мы не вместе прокатимся, пока я проедусь, мой друг с тобой побудет.
— Ну ладно, — говорю и подъезжаю к ним. — На, прокатись.
Первый уехал, а второй остался дежурить возле меня. Прошло полчаса, а первого так и нет. Я волнуюсь, спрашиваю:
— Ну, где же твой друг? Чего так долго?
— Не знаю, — отвечает дежурный, — ты постой, я схожу к нему домой. Вдруг что-то случилось.
— Нет, пойдем вместе, — говорю я, заподозрив подвох.
— Вместе нельзя, — говорит пацан.
— Почему? — удивился я.
— Сам подумай, — отвечает дежурный, — мы пойдем вместе, а вдруг мой друг приедет сюда. Увидит, что нас нету, и поедет искать. И так будем до вечера друг за другом ходить.
— Хорошо, — отвечаю, — только ты недолго.
— Я мигом, — говорит пацан, — если его дома нет, я сразу же вернусь сюда.
— Договорились, — кивнул я. А пацана и след простыл.
Простоял я так два часа, если не больше. Стало вечереть. Я вернулся домой заплаканным. Думал, отец задаст взбучку. Но, к моему удивлению, он выслушал меня и просто сказал:
— Простофиля ты, Мишка.
Если бы вы знали, как же это обидно потерять такой подарок. В милиции нам сказали прямо:
— Скорее всего, мы его не найдем. Велосипед ваш либо уже перекрасили, либо разобрали на запчасти.
Следующий велосипед мне купили только через год, на девятилетие. И не из-за отсутствия денег у родителей. Папа сказал, чтобы у меня было время сделать выводы. По поводу велосипеда я, конечно, выводы сделал — он до сих пор у меня цел. А вот с мобильником снова попал впросак, хотя мне уже к тому времени исполнилось десять лет. Такая же ситуация. У станции метро подошли двое. Один поплакался мне, что ему якобы срочно нужно позвонить кому-то в больницу, узнать, дескать, какие лекарства купить (там еще рядом аптека стояла). Ну, на, позвони, как не помочь человеку? Второй мне что-то давай рассказывать, я и не заметил, как первый куда-то исчез с моим телефоном. Пока я оглядывался в поисках первого, исчез и второй. Что за напасть такая. Никому верить нельзя. Никому… Когда я лишился телефона, бабушка воскликнула в своем стиле:
— У тебя, Миша, не понос, так золотуха.
Это она к тому, что не разобью телефон, так потеряю или отберут. Хоть бы слова подбирала. При чем тут понос, при чем тут какая-то золотуха? Тоже мне, пожалела, называется.
И вдруг моя тоска лопнула. Мгновенно исчезла — вернулась Машка. Ошибся я. Ничего она не устала, радостная, веселая, душистая. Если бы не мамы и все остальные, я бы обнял ее, прижал бы к себе изо всех сил и поцеловал прямо в губы. Оказывается, мама сегодня почти не издевалась над ней. Маша все обновки себе выбирала сама, за исключением каких-то там вещей, которые не принято показывать всем подряд. Но то их дело, главное — мы снова вместе на качелях.
— Ты соскучилась по мне? — спрашиваю.
— Не знаю, — говорит тихо и глаза прячет.
— Как так? — удивляюсь я. — А я соскучился ужасно.
— Правда? — засияла Машка.
— Конечно, правда, — говорю. Что за дурацкий вопрос. Неужели по мне не заметно?
— И я соскучилась, — говорит Маша.
Я пожал ее руку, потом погладил. И еще долго-долго мы сидели молча. А что скажешь после этих слов? Мне кажется, их вполне достаточно, чтобы помолчать. А вечером мы гуляли по лесу…
Глава 22
Пока я валялся с синяком, Машка обнаружила в сарае наш дорожный знак. Прибегает ко мне и спрашивает:
— Это что у вас там за чудо лежит в сарае?
— Какое? — удивился я. Впрочем, я уже говорил, что у деда в сарае можно найти все что угодно.
— Большой треугольник с котом и собакой. Такие милые. Это кто нарисовал?
— Юрка, мой друг, — отвечаю.
— А зачем? — спрашивает.
Вот любопытная! Пришлось рассказать о наших планах. Лучше бы я этого не делал. Машка как докопалась до меня:
— А чего тебе Юрка? Давай я тебе помогу.
— Нет, — говорю, — Юрка приедет, мы с ним и повесим.
— А почему ты не хочешь со мной это сделать?
— Ну… — Я замялся. Черт его знает, что отвечать в таких случаях. — Понимаешь, мы вдвоем начали, вдвоем и закончим это дело.
— Какая разница, с кем начали, — не унималась Машка. — Знак готов, его нужно повесить. Зачем тянуть?
— Юрка просил без него не вешать, — соврал я, — он что-то там хочет подправить.
— Что там еще подправлять? — вот зануда.
Не хотелось мне вешать знак вместе с девчонкой. Вот приедет Лофич, и повесим. В общем, я так и не согласился. Машка обиделась. Но ненадолго. Вечером разговаривала, словно ничего и не было. Добрая она девчонка, не злопамятная. Другая косилась бы целый месяц.
На четвертый или пятый день после происшествия в электричке синяк мой почти прошел. Проснувшись утром, я заглянул (у меня даже после этого случая привычка образовалась: пялиться каждое утро) в зеркало и наконец-то расплылся в улыбке — можно и на улицу выходить. Еще вчера мы договорились с Машкой навестить моего друга Владимира. Мария вырядилась в совершенно фантастическое платье. Припоминая выражения бабушки, скажу: у меня дыхание в зобу сперло. А еще верующая, подумал я. Да в таком платье тебя на километр к церкви не подпустят, а в Средние века непременно затолкали бы на костер. Но, черт возьми, красиво! Как же красиво! Так красиво, что хочется повзрослеть сразу лет на пятнадцать-двадцать. В самом деле, так хочется поскорее стать взрослым. Было бы мне сейчас лет тридцать (нет, нам с Машкой по тридцать лет), я бы сказал:
— Мария, ты так прекрасна, ты сегодня выглядишь потрясающе. Может, сходим в театр или просто давай погуляем по вечерней Москве?
По улице я мог бы идти с ней под руку или обхватил бы ее талию, шептал бы ей на ушко какие-нибудь взрослые шуточки, время от времени целовал бы ее в шейку. А если бы она была не против, мог и в губы поцеловать. А чего тут такого? Не раз я видел, как взрослые мужчины и женщины целуются прямо у всех на виду, стоя на тротуаре. Или сидя на скамейке в парке. И никто, даже милиционеры, не делают им замечания. Целуются себе и целуются, хохочут, обнимаются.
Эх, как хорошо быть взрослым. Будь нам по тридцать лет, я бы сейчас прямо обнял Машку и целовал бы ее до посинения. Машкины губы — это не губы вовсе, это какой-то фантастический магнит. Вроде и отворачиваюсь, делаю вид, что смотрю куда-то в сторону, а сам все равно кошусь на эти чертовы губы. Не то что поцеловать хочется, я бы с удовольствием укусил бы ее за губы. Сильно укусил, до крови. Чего я тут несу? Еще подумаете, что я вурдалак какой-то. Нет, просто хочется поцеловать Машку. Но, увы, наши мамы, словно призраки, тут и там. Дождусь прогулки в лес. Я же знаю, что Машке тоже нравится целоваться. Но она почему-то не может целоваться долго. Она говорит, что ей дыхания не хватает. Опыта ей, дурочке, не хватает. Целуйся и дыши носом. Если дышать через нос, можно вообще полдня процеловаться не отрываясь. Вот бы попробовать. Спрятаться в лесу и целоваться безотрывно часа два-три. Но не получается. Начинаю целовать, Машка отрывается от меня и начинает все время убегать. Что за дурацкая привычка, сразу после поцелуя куда-то бежать. А я как дурак гоняюсь за ней по лесу. Догоню, снова целуемся. И так все время. Нет, чтобы стать под деревом, нацеловаться вдоволь, а потом бегай себе на здоровье. Так нет же, после каждого поцелуя начинается эта дурацкая беготня. Но все равно хорошо. Раз ей так нравится, я готов бегать целый день. Я бы вообще домой не ходил. Честное слово, даже ночью целовался бы.
Но вместо всего того, что мне сейчас пришло на ум, я сказал:
— Классное у тебя платье.
— Тебе нравится? — зачирикала Машка и сделала какое-то невероятное движение ногами, по-моему, называется «па», если я что-то не путаю.
Что за привычка переспрашивать? Ну, сказал же, что платье классное. Так нет же «Тебе нравится?». Конечно, нравится. Если бы не понравилось, я бы и не заметил. Но грубить в такой день не хотелось, и я, как безропотная овечка, стал снова расхваливать это до умопомрачения антирелигиозное платье:
— Супер, — говорю. — А чего ты его раньше не надевала? — согласен, вопрос глупый.
— Ну, не могу же я сразу все платья на себя надеть, — рассмеялась Мария. — А сегодня мы идем в гости к твоему другу. Вот я и решила выглядеть понаряднее. Да и жарко сегодня. Так что, идем? Иконку я взяла… Вот. — Она кивнула на полиэтиленовый пакет в руке.
— Идем, — отвечаю я.
В этот момент кто-то посигналил у нас под воротами. Мы вместе с Машкой отворили калитку. У ворот стояла старенькая «шестерка», водитель, пожилой мужчина, вышел из машины и спросил:
— Я так понимаю, молодой человек, вы — Михаил?
— Да, — удивленно ответил я. — Михаил. А откуда вы меня знаете?
— Да я-то не знаю, но мне рассказал о вас мой друг Владимир Григорьевич. Он просил передать вам вот это. — Водитель открыл багажник и вынул оттуда большой чемодан.
— Что это? — раскрыл я рот.
— Как что? — рассмеялся мужчина. — Подарок от Владимира Григорьевича.
— Что за подарок?
— Ну, как же? Володька говорил, что вы ждете его. Это аккордеон.
— Аккордеон? — Я вытаращил глаза, не зная, что говорить. В это время гость достал из чемодана инструмент, ловко перекинул через плечо ремень и выдал какую-то коротенькую, но замысловатую мелодию. Затем снова уложил аккордеон в чемодан, защелкнул замки и поставил подарок передо мной прямо на землю. — Принимай. Я обещал доставить точно по адресу. Он все равно у меня без дела стоит уже лет десять. Раньше увлекался, играл, а сейчас пальцы уже не слушаются. Это очень хороший аккордеон. Трофейный. Отец привез из Германии. Но вы не смотрите, что старый, он в отличном состоянии. Хоть в Кремле можно играть. Не пожалеете.
— Спасибо, — промямлил я, — но… как-то неудобно… Подарок… Я… просто просил на время… Может быть… Это…
— Берите-берите, Михаил, я обещал доставить аккордеон. А обещания нужно выполнять, тем более что…
— А мы собрались к нему в гости, — сказала Маша. — Вот прямо сейчас, вы могли нас и не застать дома.
— Куда в гости? — опешил мужчина.
— Как куда? К нему домой, — говорю я. — Он приглашал…
Мужчина тяжело вздохнул, опустил глаза и тихо произнес:
— Так вы ничего не знаете?
— Что? — спросил я.
— Владимир умер.
— Как умер? — обомлел я. Машка ойкнула у меня за спиной. — Как умер? Я же… я же недавно был у него… Он… когда умер? Пять дней назад я… был… он…
— Четыре дня назад, — ответил мужчина. — Не знаю, то ли сердцем почуял беду, то ли… Сам не знаю… я в тот день приехал его навестить. А он лежит, не встает. Сердечко прихватило… — Гость тяжело вздохнул. — В общем, Володя успел рассказать мне о вас. Попросил привезти аккордеон. Даже слово с меня взял… Вы уж извините… Я бы и раньше привез, но… Володя в тот же вечер умер. Прямо на моих руках. Сами понимаете, было не до аккордеона. Мне пришлось заниматься другими вопросами. Вчера Владимира похоронили.
Я вдруг вспомнил: действительно, вчера на выезде из поселка видел катафалк. Значит, в нем был мой друг.
— А сыновья его приезжали на похороны? — вдруг спросил я.
— Нет, никого не было. Я на поминки пригласил соседей. Вы извините, но не хотел вас травмировать. Володька сказал, что вы еще ребенок. Если бы я знал, что… вы… уже взрослый парень, я бы, конечно… В общем, простите меня ради бога. Ну что, я поеду?
— Постойте, — вскрикнул я. — Скажите, а где он похоронен?
— На Богородском кладбище, — ответил мужчина. — Если захотите его навестить, участок номер двенадцать. Если заблудитесь, спросите у администрации, они подскажут. Там рядом с крестом есть табличка, на ней написано Рактин Владимир Григорьевич. Извините, мне пора ехать…
— А вы не знаете, где живут его сыновья?
— Вова просил не сообщать им в случае его смерти. Я потому и…
— Так вы знаете, где они живут?
— К сожалению, точного адреса не знаю, где-то в Москве у станции метро «Кантемировская», но есть их домашний телефон. А вам зачем?
— Да просто. Если можно, дайте мне их телефон. На всякий случай. Скажите, я запомню.
— Триста двадцать… — Мужчина назвал номер телефона и уехал.
Мы с Машкой еще долго стояли у ворот. Как я ни старался, все же не выдержал, глаза мои наполнились слезами. Мария молча погладила меня и тихо сказала:
— Пойдем домой, Миша.
Бабушка, заметив мое необычное состояние, стала приставать ко мне с вопросами.
— Что это с тобой, внучек? На тебе лица нет. Что-то случилось?
— Отстань, ба, — буркнул я.
— Да что с тобой, Мишенька? — не унималась бабка. — Что случилось?
Поняв, что ничего от меня не добьется, бабушка переключилась на Машу.
— Машенька, что произошло?
— У Миши друг умер, — ляпнула Машка.
Лучше бы она не говорила это. Бабушка оцепенела от этого сообщения. Побледнев, она прошептала:
— Какой друг? Юрка, что ли?
— Бабуля, ну что ты несешь? — зло выкрикнул я. — Какой Юрка. Владимир Григорьевич Рактин. Живет… жил в конце поселка.
— Рактин? — всплеснула бабушка руками. — Володька? Знаю я его… Когда умер?
— Четыре дня назад, уже похоронили.
— А почему она… Маша называет его твоим другом? — изумленно спросила бабушка.
— Потому что мы с ним друзья, — говорю. — Может, хватит допрашивать меня?
— А это что? — заметив чемодан, спросила Бабушка.
— Это аккордеон. Подарок от Владимира Григорьевича.
— Ничего не понимаю, — запричитала Лилия Степановна. — Друг, умер, аккордеон… Ты можешь толком объяснить, что происходит?
— Бабуля, отстань, пожалуйста, — стиснул я зубы, — пока я тебе не нагрубил. Потом поговорим.
Я резко развернулся и отправился в свою комнату. Не знаю, что там бабушка выпытывала у Машки, но через полчаса Мария пришла в мою комнату и прошептала:
— Бабушка Лиля сказала, что аккордеон нужно вернуть родственникам.
— Да пошла она в задницу, эта бабушка Лиля, — крикнул я. — Ей-то какое на фиг дело? Что она лезет не в свое дело?
В этот момент бабка вошла в мою спальню.
— Как ты смеешь так говорить, негодник? — Она стала наступать на меня. — Как это не в свое дело? Ты что такое говоришь? Ты как со мной разговариваешь?
— А разве я с тобой разговаривал? Или ты подслушиваешь у меня под дверью?
— Тьфу на тебя. — Бабушка сделала вид, что плюнула, и выскочила из комнаты.
— Зачем ты так, Миш? — говорит Машка. — Она же все-таки твоя бабушка.
— Она у меня уже в печенках сидит, эта бабушка. Вечно лезет ко мне со своими советами. Ну, вот скажи, какое ей дело до этого аккордеона? Тем более ты же слышала, что это аккордеон не Владимира… Кстати, мы даже не познакомились с этим человеком.
— Да, жаль, — согласилась Мария.
— Слушай, — неожиданно принял я решение. — Бери свою икону. Поедем на кладбище.
— Ой, Миша, я боюсь, — испуганно произнесла Машка.
— Прекрати эту истерику, — сказал я, словно Машка действительно билась в истерике, но она не стала со мной спорить. — Чего там бояться?