– Веди себя хорошо. Слушайся Тамар.
– Ладно. – Витька открыл дверь.
– Подожди! – Она наклонилась, придирчиво рассмотрела лицо внука.
– Да умылся я!
– А уши? – Бабушка цапнула его за левую мочку – не больно, но крепко, потянула вниз, заглянула внутрь, потом взялась за другое ухо.
– Отпусти, тати! Я опаздываю!
Она обняла его, пригладила встопорщенную макушку, расцеловала в обе щеки и лишь потом разжала объятия. Витька выскочил из дома как ужаленный, на ходу взъерошивая волосы. Не успею, не успею, уйдут без меня!
Нани Тамар и Девочка ждали на развилке, ведущей к обрыву. Сето спокойно пощипывал травку, Девочка важно восседала в седле, а нани Тамар, приложив козырьком ладонь ко лбу, выглядывала Витьку.
– Аж пыль за тобой столбом, – проскрипела она.
– Я думал, вы без меня уйдете. – Витька неловко притормозил, зацепил локтем бок Сето. Осел фыркнул, дернулся.
– Ой-ой! – заверещала Девочка. – Осторожнее, не трогай его!
– Не кричи так, ты его своим криком пугаешь, – одернула ее Тамар, а потом ласково погладила осла по морде. – Потерпи, Сето-джан. Довезешь ее до обрыва – и она слезет с тебя.
– Как бабушка? – спросила она у Витьки.
– На голову жалуется.
– Ну, пусть отдыхает, раз голова болит. Поехали! – И Тамар легонько хлопнула Сето по костлявому заду.
Сето нехотя двинулся в путь, медленно переступая истертыми копытцами.
– Нани, а правда, что под ореховыми деревьями нельзя спать? – вспомнила утренний разговор Девочка.
– Под грецким орехом нельзя. – Тамар заглянула в авоську с едой, удостоверилась, что не забыла взять соль. – Особенно людям, у которых голова часто болит. Или сердце.
– Я же говорил! – встрепенулся Витька.
– Подожди! – отмахнулась Девочка. – А почему нельзя?
– Потому что в дереве грецкого ореха живет темная сила. Она забирает души тех, кто слаб здоровьем. Но это касается только больших деревьев. Молодые вреда спящим не приносят.
– Но как же так? – не унималась Девочка. – Мы же едим орехи!
– Ну и что? То дерево, а то его плоды. Когда Бог создавал деревья, каждое, каждое! – Тут нани выставила вверх указательный палец, словно призывая в свидетели небесные силы.—
Наделил какой-то особенностью. Под дубом, например, нельзя прятаться во время грозы. Потому что в нем живет дух, собирающий молнии. Вон, сын Унаненц Шакара, – она остановилась, скинула туфлю, потрясла ей, – камушек попал, ходить мешает.
– Так что сын Унаненц Шакара? – хором поторопили дети.
– Спрятался в грозу под дубом, его и убило молнией. Мальчику было всего двадцать лет. Недавно из армии вернулся.
Нани пошарила за спиной, поймала край платка, протерла глаза.
– Ты же не плачешь, зачем глаза протираешь? – засварливилась Девочка.
– Затем и протираю, чтобы не расплакаться. У меня слезы очень близко стоят. Я еще не успела расстроиться, а глаза уже плачут. Вот я и протираю их заранее, чтобы они не расплакались.
– Надо маме об этом сказать, а то она сегодня ночью снова плакала, – вздохнула Девочка.
– Тпру, – Тамар похлопала по холке Сето, тот нехотя сбавил ход, – деточка, ты не расстраивайся из-за того, что мама плачет. У взрослых все по-другому, не так, как у вас, детей. Иногда в душе взрослого накапливается очень много боли, вот тут, под горлом, – она постучала кулаком себя по груди, – и, чтобы эта боль отпустила, ее нужно выплакать слезами.
– Моя бабушка тоже часто плачет. Встанет перед портретом папы и плачет. – Витька, расстроенный своей говорливостью, пнул со всей силы валяющийся в дорожной пыли камень. Тот укатился в разросшиеся кусты мальвы, с шумом подмял под себя высокие стебли с нежно-желтыми пушистыми цветками, ударился о деревянную изгородь и отскочил под копыта Сето. Сето испуганно фыркнул, замотал головой, резко тронулся с места.
– Ой! – испугалась Девочка. – Витя, не пугай его!
– Может, все-таки слезешь? – забеспокоилась Тамар.
– Нани, я же сказала – доеду до края обрыва и там слезу.
– Сказали ей – иди просто рядом, – Тамар привычным жестом поправила на голове косынку, одернула длинную юбку, – так нет, уперлась. Ишак ты маленький!
– Ничего я не маленький! – огрызнулась Девочка. – Зачем мы тогда Сето взяли, раз нельзя на нем покататься?
– Почему нельзя? Просто ты не умеешь кататься. И что это за вопрос такой – зачем мы Сето взяли? Не торчать же ему целый день в хлеве! Он тоже человек, ему тоже хочется прогуляться.
– Нани Тамар, вообще-το Сето – осел! – захихикал Витька.
– А то я не знаю, что осел, – встала руки в боки Тамар, – только по сравнению с некоторыми людьми – не будем пальцем показывать, и даже кивком в сторону их дома мы не унизимся, – тут она кивнула в сторону дома соседки Вардик, – Сето – самый настоящий человек. В отличие от некоторых. Да, Сето-джан?
– Пхр, – дернулся Сето, – пхфр!
– Захрмар![41] – не осталась в долгу Тамар. – Что за осел бестолковый, ты к нему всей душой, а он фырчит в ответ! Шкура ты барабанная, вот ты кто такой, ясно, Сето?
Сето еще раз обиженно фыркнул и затрусил вниз по дороге.
– А-а-а, – заверещала Девочка, – остановите его, я не умею тормозить!
– Стой, – закричал Витька и крепко дернул поводья направо – к себе.
Сето был очень мирным и спокойным ослом. Но сегодня его раздражало все – и жаркий день, и неумелая наездница, и громкий Витька, и недовольный голос Тамар. Поэтому, когда мальчик резко потянул к себе поводья, рассерженный Сето дернул шеей и с несвойственной его возрасту прытью метнулся к краю обрыва. Витька побежал за ним, но споткнулся, потерял равновесие и выпустил поводья.
Как назло, ущелье было совсем рядом. В сторону реки вела каменистая тропинка – узкая, пологая, угрожающе нависающая над обрывом. Осел выскочил на эту тропинку и ретиво поскакал вниз.
Уста Capo, будучи стихийным сибаритом, превратил свой послеобеденный отдых в приятный душе и сердцу ритуал. Каждый день, если позволяла погода, он проводил на балконе какое-то количество безмятежно-созерцательного и счастливого времени – выпивал чашечку правильно заваренного, в густой пенке, кофе и выкуривал трубку крепкого, терпкого на вкус табака.
Сегодняшний день, безусловно, исключением не стал. После неторопливой, достойной трапезы – шпинатный суп на курином бульоне, мягкий козий сыр, заправленная топленым домашним маслом отварная картошка, свежего посола, отдающая легким анисовым вкусом капуста и неизменная стопочка тутовой самогонки – уста Capo занял свой наблюдательный пост под тенью обвивающего деревянные подпоры балкона винограда.
Пока кофе медленно остывал, исходя горячим паром, он обстоятельно раскурил трубку, с нескрываемым удовольствием затянулся, подержал во рту горький, щиплющий нёбо и язык табачный дым, откинулся на спинку дряхлого, скрипучего кресла и удовлетворенно выдохнул:
– Пусть слава Твоя будет вечной, Господь-джан!
– Стооооой! – Донесшийся откуда-то из ущелья крик бесцеремонно вторгся в философскую беседу уста Capo с Богом. – Сетооооо, безрогая ты скотина! Кому сказано стоять!
Часовщик заспешил к балконному краю, высунулся угрожающе далеко, по пояс, чтобы разглядеть, что происходит внизу.
В ущелье творилось неладное: петляя неожиданно резвым галопом, по самому краю обрыва летел Сето. На бегу он выписывал непонятные пируэты – высоко вскидывал задние ноги и водил крупом то в одну, то в другую сторону. Верхом на осле, крепко обвивая руками его короткую шею и широко разинув в испуганном крике рот, моталась Девочка. Следом мчался Витька. За Витькой, подцепив за край длинные юбки и неустанно сыпля проклятиями, ковыляла Тамар.
– Пусть моя земля будет на твоей голове, Сето! – задыхалась она. – Вот увидишь, что я с тобой сделаю, негодник!
– А-а-а-а! – орала Девочка.
– Ты, главное, держись, деточка, – причитала Тамар, – я ему, паразиту, последние рога откручу! Вот только догоню – и откручу. Не швыряйся в него камнями! – напустилась она на Витьку. – Он еще быстрее побежит!
– А как мне его остановить? – притормозил мальчик.
– Догони и схвати за поводья! Только осторожно, он, когда не в духе, может больно лягнуть!
Сето тем временем ловко обогнул один вираж узкой горной тропинки и полетел по второму, отвесному. Часовщик испугался: один неверный шаг – и они сорвутся в пропасть. Времени было в обрез, поэтому он набрал полные легкие воздуха и заорал что есть мочи, пытаясь перекричать всех:
– Виктор, мальчик! Она давит Сето на шею, вот он и виляет крупом, пытается скинуть ее. Пусть ослабит хватку.
– Чего?
– На шею она ему давит! Сето задыхается, вот и виляет жопой! – От вальяжности часовщика не осталось и следа.
– Ага! – Витька прибавил скорость, выкрикивая на бегу: – Не дави на шею! Ты ему дышать не даешь! Слышишь? Не давиии на шею!
Девочка не разобрала слов Витьки и от страха еще крепче вжалась в шею осла. Испуганный Сето хрипел, взбрыкивал, то прибавлял ходу, то, наоборот, убавлял. Наконец на каком-то счастливом отрезке пути он резко затормозил, скинул свою горе-наездницу в кусты крапивы, а сам, наконец-то освобожденный, полетел вниз, к речке. Витька побежал следом, Тамар же кинулась вызволять из крапивного плена правнучку.
– Вуй, – громко запричитала она, – деточка моя, дай ощупаю тебя. Не убилась?
– Не убилась, – доложилась неожиданно звонким и довольным голосом Девочка. – Вот только крапива меня покусала.
– Это хорошо. – Тамар сдернула с головы косынку, протерла руки-ноги Девочки. – Крапива полезная, от ее укуса вреда не будет. Фух, – она согнулась пополам, схватилась за левый бок, – колет-то как. И сердце в горле клокочет.
– А где авоська с едой?
– Там, наверху.
– Сейчас принесу. – И Девочка, словно ни в чем не бывало, убежала вверх.
Тамар проводила ее долгим взглядом, поохала, уселась в траву, встряхнула косынку, накинула на плечи. Вспомнила о часовщике, обернулась. Уста Capo стоял, облокотившись о балконные перила локтями, и смотрел вниз, в ущелье.
– Ну как, – крикнула Тамар, – догнал мальчик скотину?
– Догнал. Стоят внизу, вас ждут.
– Вот ведь осел! Одно слово – осел! Уведу в лес, привяжу к дереву и оставлю. Пусть волки его сожрут.
– Не уведешь. – Уста Capo выпрямился, смущенно крякнул. – Я тебе чего хотел сказать, Тамар. Ты, если в следующий раз соберешься такой марафон бежать, надевай брюки. А то свистела ногами, как молодая девица.
– Тебе больше некуда было смотреть? – рассердилась Тамар.
– А я и не смотрел. Я просто заметил.
– Сарибек!
– Я уже семьдесят пять лет Сарибек. А толку?
– Какой толк от бестолкового?
– Уй, завела шарманку. Обиделась?
– Да ты меня еще обиженной не видел! Так что не нарывайся!
Тамар быстро обвязала голову косынкой, затолкала под причудливый узел седые косы, встала, отряхнула юбки. Демонстративно отвернулась. Платок – старинный, легкий, с длинной шелковой бахромой – струился двумя крыльями по ее спине. Часовщик хотел что-то еще добавить, перевести все в шутку, но не решился – по воинственной позе Тамар было ясно, что разговаривать с ним она не намерена.
– Нани, – вниз по тропинке, размахивая авоськами, летела Девочка, – я твой жакет тоже подобрала!
– Молодец, – Тамар забрала у правнучки припасы, – ну что, сильно испугалась?
– Ага, сильно. Думала – Сето меня в пропасть скинет!
– Пойдем снова твой страх снимать.
– Не пойду я больше страх снимать! Не хочу к знахарке!
– Можно подумать, тебя там ногами били!
– Нани, она такая страшная, даже страшнее, чем ведьма из сказки «Гензель и Гретель».
– Скажешь тоже…
Они тронулись в путь, впереди вприскочку летела Девочка, следом семенила Тамар. Девочка убегала, потом возвращалась, цеплялась за платье прабабушки, заглядывала в глаза – словно каждый раз хотела убедиться, что она рядом. Щебетала неустанно, звонко смеялась. Тамар отвечала сдержанными короткими фразами. Скоро их голоса перекрыл грохот из ущелья – Тавуш сегодня была особенно громка и многоводна. Видимо, где-то высоко в горах, разморенный жарким солнцем, сошел очередной ледник и, подминая под себя камни и деревья, ринулся вниз – в долины, туда, где петляла серебристой змейкой маленькая речка.
Часовщик наблюдал, как скрываются из виду Тамар и ее правнучка. Тамар иногда останавливалась, переводя дыхание, хваталась то за сердце, то за левый бок, а Девочка бежала впереди, волосы развевались на ветру, мелькали коленки и локти – худенькие, острые, и столько было в ней трогательности и беззащитности, что хотелось обнять, прижать к груди и не отпускать.
Скоро они скрылись из виду, ребенок и пожилая женщина, осталась лишь узкая тропинка – рыжая, каменистая, в охровых подпалинах – долгая отметина на плече угрюмого Хали-кара. Кофе давно уже остыл, подменив свой маслянистый блеск седой патиной, потухла трубка, а часовщик все стоял, облокотившись о перила балкона, и наблюдал ущелье.
Знахарка Завел
1Девочка не обманывала – старая знахарка действительно была страшна как смерть – горбатая, кривоногая, угрюмая. Длинный крючковатый нос, ввалившиеся темные глаза, быстрые и кусачие от шершавой кожи узловатые пальцы.
– Принесла? – спросила она вместо приветствия.
– Принесла. – Тамар развернула бумажный сверток, продемонстрировала кусок телячьей вырезки. – Пойдет?
Знахарка не ответила. Она поднесла мясо к лицу, быстро, по-собачьи, обнюхала его.
– Свежее.
Девочка, вцепившись в рукав прабабушки – когда держишься за взрослого, не так страшно, рассматривала знахарку во все глаза.
– Не бойся, – каркнула та, – я не причиню тебе вреда. Пойдем. Ты только ничего тут не трогай.
Она толкнула тяжелую деревянную дверь, прошла в темную прихожую.
– Не пойду, – зашептала Девочка.
– Она тебе поможет, – успокоила ее Тамар, – не бойся. Пошли.
Девочка потянулась к замысловатой металлической ручке, чтобы прикрыть за собой дверь.
– Не трогай, – не оборачиваясь, проскрипела знахарка. – Сказано было – ничего не трогать.
В прихожей стояли какие-то сундуки – небольшие, но из цельного дерева, в насквозь проржавевшей металлической облицовке. Длинный коридор, ведущий к гостиной, утопал в полумраке – окна были плотно занавешены темной тканью. Гостиная слабо освещалась двумя большими старинными лампами. И пахла – керосином и пылью. Мебели было очень мало – тяжелого темного дерева ларь и стол с тремя разномастными стульями. На стенах висели пыльные пучки сушеной травы, старые медные подносы, какие-то пожелтевшие от времени портреты в темных рамках. Девочка попыталась рассмотреть один, но быстро отвела взгляд – с портрета на нее глядела седая старуха с недовольно поджатыми губами. Огромный, занимающий половину комнаты ларь был до половины наполнен какими-то свертками. Каждый сверток был тщательно, крест-накрест перевязан бечевкой. Напротив дверей в гостиную торчала поставленная на попа крышка ларя. Девочка поежилась – точно так у порогов выставляли крышки гробов, если в доме оплакивали покойника.
Знахарка взяла со стола третью лампу, зажгла фитиль – тот задымился, зачадил, замигал неровным светом. По стенам заплясали быстрые нечеткие тени.
– Сглаз? – подала голос Тамар.
– Нет. Керосин плохой. – Старуха села на стул, похлопала рукой по сиденью второго, обратилась к ребенку: – Иди ко мне.
– Ты не уйдешь без меня? – шепнула прабабушке Девочка.
– Конечно нет! Как я могу без тебя уйти?
Девочка пошла несмелыми шагами к знахарке. По мере приближения на нее накатывала странная апатия – тяжелел шаг, в ушах шумел гулкий, далекий прибой. Воздух становился плотнее, опалял на выдохе, переливался странными видениями, отзывался шорохами. Свет вокруг лампы окуклился в непроницаемый кокон – незрячий, мутный, словно бельмо на глазу. Девочка замотала головой, наваждение на секунду отступило, но потом накатило вновь. Старуха мерно хлопала рукой по сиденью стула и глядела поверх ее головы остывшим взглядом. Девочка обернулась, чтобы проследить, куда она смотрит. Знахарка, не мигая, глядела на ее прабабушку. По лицу Тамар катились слезы. Она утирала их краем косынки и улыбалась.
– Нани?
– Ш-ш-ш! – Приложила палец к губам знахарка. – Не мешай ей. Иди ко мне. Садись на стул. И положи голову мне на колени. Вот так.
Девочка послушно уселась, неловко изогнувшись, ткнулась лицом в костлявые колени знахарки. И мигом успокоилась – платье старухи пахло точно так, как платье нани, – травами, хозяйственным мылом, дровяной печкой и сушеным кизилом. Страх отступил, словно испарился, уступив место полусну-полуяви. Казалось, она смотрит чей-то чужой, но смутно знакомый сон, где можно взлететь, легко оттолкнувшись от земли, и долго, бесконечно долго парить – до восхода, до последней померкшей звезды, до всполошенного крика первого петуха.
– Сейчас я буду читать заклинание и тихонько колоть тебя в руку булавкой. Вот так. Больно?
Девочка замотала головой. Говорить она уже не могла – ее смаривал сон.
– Чор, вах, брахи эс рехин, кпи халхи карин, халхи чорин, халхи вахин, – быстро зашептала знахарка. Заклинание часто прерывалось длинными громкими зевками. Старуха мелко крестила рот, но бормотания своего не прекращала. Девочка тоже зевала – судорожно, тягучими, долгими всхлипами. А потом уснула – убаюканная мерным шелестом нескончаемых, смутно знакомых слов: – Чор, вах, брахи эс рехин, кпи халхи карин, халхи чорин….
Сон был недолгим, но очень глубоким. Девочка не почувствовала, как знахарка бережно переложила ее голову на сиденье своего стула и встала, зашелестев тяжелой юбкой, как сделала рукой запрещающий жест Тамар – не подходи! Как долго колдовала над мясом, тыкала в него булавкой, шептала слова на неведомом языке, потом кружила по комнате, останавливалась перед портретами, кланялась каждому. Портреты глядели на знахарку внимательными глазами и словно кивали в ответ.
Весь недолгий Девочкин сон Тамар простояла в углу комнаты, не смея подойти – молчаливая, маленькая, с поникшими руками, – и беззвучно проплакала.