И все это казалось Снеткову каким-то странным, почти нереальным. Потому, должно быть, странным, что происходило все это на суденышке, безвольно, бессильно мотающемся на волнах ночного штормующего океана.
…Мыс Опасный, мыс Опасный!.. Ничего не скажешь — сильно звучит это географическое название громадной голой скалы, каменным выступом врезавшейся в океан. Особенно сильно звучит оно теперь, ночью, на катере с заглохшим двигателем! Место и вправду рисковое — гряда камней тянулась от берега далеко в океан; она часто меняла свои очертания — достаточно для этого небольшого подземного толчка…
Мыс Опасный!..
— Ну вот, прямо как в амбулатории! — сказал повеселевший механик. — Спасибо, гражданочка!
Левой, здоровой рукой он отер лоб. Помахал кистью правой, превратившейся в толстую снежно-белую культяпку, из которой выглядывали кончики пальцев с посиневшими ногтями.
— Пошли, друзья, пошли живенько! — проговорил он.
— Ты что — сдурел? — спросил радист.
— Ладно, ладно, пошли!
— Я тебя спрашиваю: сдурел ты или нет? С такой-то рукой!
— Левая-то цела!..
— И я с вами! — сказал геодезист, торопливо надевая штормовку. — В моторах я разбираюсь.
— Вот и хорошо! — охотно согласился механик. — Вот и помощь пришла!.. А ты, Коля, останься, — негромко сказал он радисту, — аппаратуру свою проверишь…
— Чего это ее проверять?
— Останься, Коля, я говорю! — и совсем тихо добавил: — Пассажиры тут…
Секунду, не больше, смотрели они друг другу в глаза. Радист молча пожал плечами.
— Ну, пошли! — еще раз сказал механик. — Только, друг, на палубе держись — знаешь, как бьет, как поливает?
— Не бойся! — весело отозвался геодезист.
И они ушли. Радист постоял минутку, словно прислушиваясь к чему-то, — большой, спокойный, — и скрылся в радиорубке.
Катерина, как только кончила бинтовать механику руку, вернулась к койке. И ребенок вскоре затих, она перепеленала, убаюкала его.
— Дела-делишки! — громко сказал Павел. Он сидел, вцепившись руками в край койки, жевал мундштук потухшей папиросы. Видно, он искал сочувствия у Снеткова, но тот молчал.
Не раз за свою скитальческую жизнь, — не говоря уж о фронтовых годах, — он побывал в разных, порою сложных переделках. Особой храбростью не отличался, но и трусом себя не считал. Испытывая временами естественный для каждого человека страх, он умел не показывать его. По опыту знал: самое тягостное в подобного рода случаях — пассивное ожидание угрожающей опасности. И еще худо, когда не знаешь, как велика она.
Со времени остановки судового двигателя прошло полчаса, а может, и больше. Не так уж мало, чтобы опасность разбиться о прибрежные камни стала близкой!.. Но как близка эта опасность, что случилось с двигателем, скоро ли починят его, да и сумеют ли починить — всего этого Снетков не-знал. Приставать же к людям с расспросами казалось ему неуместным.
Он представлял себе, с каким напряжением работает сейчас весь маленький экипаж катера, и завидовал этим людям: они заняты делом, они борются! Молодой капитан стоит у штурвала, всматривается в ревущую мглу, вслушиваясь в то же время всем существом своим: не оживет ли его суденышко, не забьется ли вновь его сердце? Внизу, в тесном машинном отделении, механик с забинтованной рукой, Федька-матрос и этот славный парень геодезист, сбивая в кровь руки, перепачканные маслом, соляркой, «колдуют» над заглохшим двигателем — дорога каждая минута!.. Радист, закрывшись в тесной конурке, наверное, уже в десятый раз опробовал свое хозяйство, готовый по команде капитана в любую минуту послать сигнал бедствия — бросить в огромный темный простор одинокий крик о помощи…
А вот он, корреспондент Снетков, ничем, решительно ничем не может помочь этим молодым парням! Он совершенно беспомощен — сиди и жди!.. И терпеть эту свою беспомощность, томительную эту неизвестность просто невмоготу!..
Катер тяжело ложился с боку на бок. Он то останавливался, то вдруг рыскал вперед, зарываясь носом в волну.
Внезапно Павел сорвался с койки. С размаху налетел на стол, шатаясь, перебежал каюту, скрылся в узеньком коридорчике, из которого трап вел наверх, на палубу. Справа от трапа радиорубка. Павел грохнул кулаком в дверцу.
— Эй, радист! — крикнул он. — Какого черта, в самом деле! Давай SOS!..
В ответ спокойный голос радиста:
— Ты что разорался? Командир какой нашелся!..
— Пропадем почем зря!.. К Опасному сносит!
— Ты не паникуй! Понял? Катись-ка ты отсюда… — не удержался добродушный радист, добавил крепкое слово, поясняющее, куда должен катиться Павел.
— Черти окаянные, — плачущим голосом проговорил тот, возвращаясь к своей койке. — О людях не думают!..
— Что вы в самом деле! — прикрикнул на него Снетков. — Что им лучше, чем нам?
— Мне от этого не легче!..
Снетков с удивлением смотрел на Павла: ничего-то в нем не осталось от разбитного, нагловатого парня! Даже голос изменился: стал хриплым, противно тонким. И лицо как-то расплылось, углы рта опустились. Особенно нелепой выглядела на этом лице мужественная «норвежская» бородка. Павел закурил папиросу, не докурил, бросил на пол, придавил сапогом, тотчас достал из пачки другую…
Сплоховал, струсил человек! Снетков встал. Не мог он больше сидеть и чего-то ждать. Застегнул прорезиненный плащ на все пуговицы, подошел к трапу. «Хоть выгляну наружу!..»
Цепляясь за поручни, он поднялся по убегавшим из-под ног ступенькам, остановился перед закрытой дверью. И в ту же секунду дверь охнула, содрогнулась от сильного удара волны.
Послышался громкий плеск.
Ну и ну!.. Что же творится сейчас на палубе? И все-таки в тот момент, когда катер повалился на правый борт, а левый поднялся над волнами, Снетков рискнул приоткрыть дверь, выглянуть наружу.
Чернильный мрак, иссеченный, как показалось ему, призрачно-белыми и голубоватыми полосами. В лицо ударила сильная струя воздуха, насыщенного водяной пылью, — соленое дыхание огромной пустыни воды. Он услышал грозный гул штормующего океана, посвист ветра, рычание и плеск волн.
Все это вдруг предстало в такой пугающей близости, было таким угрожающим, что сердце похолодело. Прежде чем он успел закрыть в страхе дверь, его обдало холодной водой, словно кто плеснул с палубы из ведра. Изо всей силы рванул он дверь на себя, захлопнул ее и некоторое время стоял, судорожно вцепившись в ручку двери, моргая, встряхивая головой.
«Спасите наши души! — как-то непроизвольно прошептал он непослушными, словно замерзшими губами. Но тотчас взял себя в руки, усмехнулся: — Струсил, старик?»
Постояв немного возле двери, Снетков осторожно спустился по трапу вниз, приноравливаясь к прыжкам катера. На нижней ступеньке — с нее была видна вся каюта — он остановился.
Это еще что такое?!.. Стоя на коленях возле рундука, Павел доставал из него спасательные пояса — большие квадратные куски пробки, обшитые серым брезентом, аккуратно сложенные и обвязанные тесьмой. Катерина молча следила со своей койки за его воровски-быстрыми движениями. Вот он кинул ей в ноги один пояс. За ним второй, третий, четвертый…
— Спрячь, слышишь? Скорей, дура! Под одеяло спрячь!
— Что ты, Паша…
— Скорей, говорю!.. Не дай бог, что случится — не хватит на всех-то!..
Тут он оглянулся — глаза его встретились с глазами Снеткова. Крышка рундука с шумом захлопнулась. Павел молчал, стоя на коленях. Молчал Снетков. Прикрыв рот рукой, словно сдерживая крик, Катерина испуганно смотрела на корреспондента. Спасательные пояса грудой лежали на койке возле ее ног.
— Положи на место пояса! — негромко сказал Снетков, подходя к столу. — Сейчас же положи.
В эту минуту он вдруг почувствовал себя до удивления спокойным. Он ведь был не один: он был вместе со всеми этими славными ребятами, которые боролись за жизнь катера, вероятно, меньше всего думая о себе. А то, что было там, на трапе, — это всего лишь минутная слабость. Как это важно: сознавать свою общность с хорошими людьми!..
Павел медленно поднялся с пола. Не глядя на корреспондента, пробормотал:
— Да господи, себе я что-ли?.. Ребеночка жалко…
— И что бы ты только делал без ребеночка! — неожиданно раздался насмешливый голос радиста. Он стоял за спиной Снеткова в узкой двери радиорубки и тоже все видел.
Заплакала Катерина, заплакала по-детски, в голос, захлебываясь слезами. Руками и ногами она спихивала с койки спасательные пояса, будто было в них что-то опасное и гадкое одновременно. И они с глухим стуком падали на пол.
— Не хочу, не хочу, не хочу! — выкрикивала она, содрогаясь от рыданий.
Катер тряхнуло со страшной силой. Он жутко повалился набок, застонал, затрещал. Электрическая лампочка судорожно замигала.
«Конец!» — мелькнуло в голове Снеткова. Он едва не упал — так внезапно ослабли, стали ватными ноги…
— Не хочу, не хочу, не хочу! — выкрикивала она, содрогаясь от рыданий.
Катер тряхнуло со страшной силой. Он жутко повалился набок, застонал, затрещал. Электрическая лампочка судорожно замигала.
«Конец!» — мелькнуло в голове Снеткова. Он едва не упал — так внезапно ослабли, стали ватными ноги…
И вдруг: «Тук-тук-тук, тук-тук-тук». Двигатель заработал! Негромкий ритмический звук сразу наполнил каюту, приглушил и скрип, и скрежет, и удары волн — все угрожающие, недобрые звуки.
Стук двигателя услышали все.
Катерина опустила голову на подушку, всхлипывая, закрыла лицо руками.
Радист метнулся в рубку, схватил бушлат, стал надевать, не попадая в рукава.
— Полный порядочек! — крикнул он Снеткову. — Ну и золотые ребята! — И побежал по трапу вверх.
Неслышной тенью скользнул Павел к своей койке, стал торопливо складывать размотавшиеся пояса, перевязывать их тесьмой.
Снетков в изнеможении опустился на рундук под иллюминатором. Теперь, когда двигатель работал, он почувствовал, что освобождается от гнетущей скованности, которая все это время непомерным грузом лежала на нем, не давая расправить плечи, глубже вздохнуть.
Неуклюже переступая с ноги на ногу, стараясь сохранить равновесие, к рундуку подошел Павел со спасательными поясами. Он крепко прижимал их обеими руками к груди.
— Побеспокою вас на одну минуточку, — смиренно попросил он. — Уберу их с глаз долой… — И, сокрушенно вздохнув, сказал: — Вот уж правду люди говорят: кто на море не бывал, тот и горя не видал!
Снетков встал. Павел уложил пояса в рундук, осторожно, чтобы не стукнуть, опустил крышку. Снетков снова уселся на свое место и, закрыв глаза, отдался упоительному чувству покоя.
«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» — Двигатель работал!..
Наверху хлопнула дверь. В каюту спустились матрос Федька и геодезист. Они принесли с собой струю свежего морского воздуха.
Федька посмотрел на Снеткова, улыбнулся, подмигнул. И Снеткову стало тепло от этой его улыбки. Ему вдруг ужасно захотелось спать. Веки слипались, голова клонилась на грудь. Он прилег на рундук. Сквозь полусон он слышал: в каюту вошли капитан и радист.
Капитан спросил бодрым веселым голосом:
— Ну как, товарищ корреспондент, не укачало?
Снетков сделал над собой усилие, заморгал, улыбнулся: —Ничего, мол, все хорошо! Он покосился в сторону семьи Павла.
Павел лежал, повернувшись лицом к переборке. Катерина сидела на краю койки, загораживая мужа спиной. Обхватив тонкими руками завернутого в одеяло ребенка, она привычно укачивала его. Низко склоненное, измученное лицо ее казалось постаревшим. Снетков отметил про себя: никто из находившихся в каюте моряков ни разу не взглянул в их сторону. Будто их и не было в каюте…
Проснулся Снетков, когда катер стоял в бухте Сарана, медленно, плавно покачиваясь на несильной волне. Сверху, с палубы, доносились голоса, топот ног.
Ни моряков, ни геодезиста в каюте не было. Павел все так же лежал, повернувшись лицом к переборке. Катерина все так же сидела, опустив голову, с ребенком на коленях…
Снетков одернул измятый плащ, отыскал свою кепку и поднялся на палубу. После духоты в каюте сырой холодный воздух казался особенно свежим.
Катер стоял у низкого берега, приткнувшись боком к кунгасу. На невысокой мачте катера горел огонек. Он освещал кунгас, часть берега с грузовой машиной, людей возле нее. Черные с маслянистым отблеском волны плескались у прибрежных камней.
Тихо было в бухте — просто не верилось, что совсем недавно разъяренный океан грохотал вокруг катера!
В бухте Сарана катер должен был взять на буксир кунгас с колхозной рыбой и доставить его в поселок Рыбачий, на рыбообрабатывающую базу.
От грузовика по доскам, перекинутым с берега на кунгас, взад-вперед бегали колхозники: таскали на носилках рыбу. Поблескивая в свете фонаря тусклым золотом, она с влажным шелестом сыпалась с носилок в трюм кунгаса: кета, горбуша, кижуч.
— Шабаш! — крикнул кто-то у грузовика.
— Ну, вот и все! — сказал бригадир колхозников, плотный, невысокий человек в ватнике, в резиновых сапогах. Он стоял рядом с капитаном и геодезистом на палубе, покуривая трубочку.
— Кто от вас пойдет? — спросил капитан.
— Трофимов пойдет, — сказал бригадир. — Ну, счастливо! В море-то спокойно? Как сюда дошли?
— Нормально дошли, — ответил капитан. — Тут спокойно, а возле Опасного штормит.
— Там всегда штормит!
— Это верно, — подтвердил капитан. — Малость походили по кочкам!.. А так все хорошо!
Анна Вальцева ЕНИСЕЙ, ЕНИСЕЙ… [дорожная тетрадь]
ВСТУПЛЕНИЕПОЕЗД неожиданно остановился среди ржаного поля. Ни станции, ни полустанка, ни просто даже домика путевого обходчика, и непонятно было, почему остановился поезд, но он остановился. Кругом поле созревающей ржи, вдали темнел лес и к нему по ржи вела пряменькая тропка…
Вероятно, многие, если не все, люди испытывали хоть раз в жизни такое искушение: бросить все, соскочить с поезда и уйти… по такой вот стежке. Со мной это случалось не однажды, но всякий раз раздавалось: «Ку-да?» Иногда это говорили люди, иногда обстоятельства, чаще всего я сама. И тропка среди ржи оставалась позади, а на душе долго еще держалось легкое и горькое, как дым костра, чувство потери.
Поезд тронулся, дорожка осталась позади, но на этот раз горечи не было: впереди меня ждал Енисей.
…Пятый день стою я у вагонного окна, с самого рассвета дотемна.
Позади остались средняя Россия, Урал, Зауралье, Свердловск, Новосибирск. Много раз пересекал наш поезд большие и малые реки.
Пятый день рассказывает мне о Енисее сосед по купе старик геолог.
— Енисей! — восклицает он, — его зовут «клубящийся», «необъятный», «река-богатырь», «красавец Сибири». Он поражает воображение, он восхищает, он изумляет — масштабами, мощью, контрастами и разнообразием.
Енисей — самая многоводная река Советского Союза. Енисей течет с юга прямо на север, перерезая Красноярский край, он зачинается в горах Монголии и отдает свои воды Северному Ледовитому океану.
Горы высотой в три тысячи метров, поросшие дремучей тайгой, бурные реки, срывающиеся с круч, пшеница равнинной части бассейна, пустынная тундра, где стелется карликовый кустарник, льды Арктики…
Охотники на медведей, рыбаки, оленеводы, геологи, мерзлотоведы, гидростроители, горняки…
Украинцы, русские, ненцы, саха, эвенки…
Кварталы благоустроенных пятиэтажных домов, круглые ансамблевые площади Норильска — этого крупнейшего промышленного центра, находящегося далеко за полярным кругом, связанного с Енисеем тоненькой ниточкой в 120 километров — самой северной в мире железной дорогой, и островерхие шалаши, крытые оленьими шкурами, — чумы — жилище ненцсв, пастухов-оленеводов… Лесорубы, что валят огромные деревья, и большой отряд интеллигенции, живущий на острове Диксон, — радисты и метеорологи…
Это ли не разнообразие?
Но есть и общее!
Тундра и тайга, горы и равнины Сибири полны непередаваемой красоты, они своеобразны, у них есть свой, только им присущий характер.
Что же касается людей, всех их — самых разных — объединяет одна черта: гордость своим краем, своим Енисеем.
Ибо Сибирь — это край неисчислимых энергетических, горных и лесных богатств, это край молодости, край будущего.
Пятый день геолог рассказывает мне о Енисее…
«ЧКАЛОВ» ИДЕТ ВНИЗЕнисей у Красноярска величаво катил свои тяжелые серые воды. Новый, нарядный речной вокзал со шпилем… Множество людей на ступенях нарядной набережной — с детьми, с вещами.
— Куда вы едете? — спросила я кого-то.
На меня удивленно посмотрели.
— Вниз, конечно. В Норильск.
«Ну, а я поплыву вверх по Енисею…» — подумала я.
По шаткому понтонному мосту (из воды тогда еще торчали только быки строящегося моста) я перебралась на правый берег. Побродила по новому району, похожему на московские Черемушки, и неожиданно попала в грузовой порт.
Электрокары быстро и споро разгружали железнодорожные составы, автокары развозили товары по складам, мощные краны подымали огромные ящики, но подземным транспортерам шло зерно. Это был современный, великолепно оснащенный, механизированный большой порт. С барж, пришедших с низовьев, выгружались слитки какого-то незнакомого мне металла. На суда, уходящие вниз, грузилось оборудование и продовольствие, зерно и игрушки, скот и учебники, телевизоры и промтовары. Все, что требует большой город, здесь перегружалось, переваливалось, пересыпалось. «В Норильск» — было написано на контейнерах, ящиках и тюках. В «Норильск». Это был город тех людей, на набережной…
— Куда вы решили плыть сначала? — спросили меня в пароходстве.