— Договорились! — Голос его дрожал. — Что им ни толкуй, они твердят свое: напрасно стараетесь заставить нас работать, участь парохода решена.
— Кто решил участь парохода? — холодно спросил Петр Андреевич.
— Море и возраст «Гертруды», — ответил Беллерсхайм. — В Англии, Германии, Норвегии, не говоря уже о Соединенных Штатах, такая ржавая лоханка давно пошла бы на слом. Только наша компания ухитряется выжимать из нее какой-то доход.
— Я не правомочен обсуждать здесь порядки в чужих странах, — сдержанно возразил Петр Андреевич. — Я знаю лишь одно: оставить аварийное судно можно только после того, как сделано все для его спасения.
— Мы сделали все, — отрезал Беллерсхайм.
И оглянулся на товарищей, шумно поддержавших его.
— Я плаваю с Ричардом О’Доновеном семнадцать лет. И знаю старика! — Выступил вперед Тони Мерч. — Три года назад мы попали в ураган у Фолклендских островов. Буря заклинила руль. В носовом трюме открылась течь. Двое суток несло нас к берегам Патагонии. Капитан и не помышлял бросить судно, хотя мы и встречались с пароходами и нам предлагали помощь. Но если Ричард О’Доновен сказал плохо — значит, надежды никакой.
Едва Тони Мерч закончил, как его шумно поддержали матросы. В общем гомоне Петр Андреевич снова уловил знакомые слова — «селвидж мони». К чему бы они? Какое тут, к черту, вознаграждение? Не обращая внимания на незатихающий шум, он спросил у Морозова.
— Что они кричат о селвидж мони?
— Чушь собачью! — голос Морозова сорвался от гнева. — Говорят: «Вы рискуете головами, рассчитывая получить за спасение «Гертруды» хороший куш. Вы лезете к черту в котел за большие деньги. А мы не желаем подыхать ради ваших карманов». Вот что они говорят.
— Карманов?
Петр Андреевич почувствовал, как у него перехватило дыхание от гнева. Хотелось прикрикнуть на тех, кто посмели заподозрить его и товарищей в высшем проявлении подлости. И кто заподозрил? Свой брат. Матросы!
Пока Морозов спорил с Беллерсхаймом, забыв о том, что он переводчик, забыв о стоящем рядом начальнике, рассудок Петра Андреевича справился с бушующими чувствами. Очень вовремя вспомнилась любимая поговорка Степана Дмитриевича: «Горячность — плохая помощница в делах». Чтобы ни случилось, а хорошо, что болезнь экипажа «Гертруды» прорвалась наружу. Не время сейчас выяснять, чей подлый язык первым произнес гнусность и почему ей поверили матросы. Сердечное расположение к пим ушло. Осталось лишь властное чувство долга. Наконец-то найден ответ на вопрос, не дававший покоя. Стойкость матросов «Гертруды» объяснялась не трусостью, не паникой, а убеждением в своей правоте. Это было опасно. Трусость можно преодолеть силой воли, личной смелостью, панику обуздать резкими мерами. Сломить убеждение неизмеримо труднее. Экипаж «Гертруды» уверен в стремлении советских рыбаков использовать удачный случай — сорвать куш с беспомощного парохода. Как и чем можно разбить эту оскорбительную уверенность? Ведь они-то охотно воспользовались бы такой возможностью. И никто бы их за это не осудил. Вознаграждение за спасение погибающего судна узаконено международным морским правом. Причем сумма вознаграждения определяется по соглашению, проще говоря — сколько удастся сорвать…
Перебил мысли Петра Андреевича сочный низкий голос.
— Старший моторист Олаф Ларсен!
С первого взгляда на обветренное открытое лицо норвежца Петр Андреевич понял: такой человек должен пользоваться доверием товарищей. Следовало во что бы то ни стало привлечь его на свою сторону.
— Я рад, Ларсен, что могу говорить с вами без переводчика. — Петр Андреевич взволнованно потер подбородок. — Сейчас меня и моих товарищей оскорбили так… Если б это случилось в других условиях, мы повернулись бы и ушли. Но здесь море, шторм…
— Да? — бесстрастно произнес Олаф Ларсен, не выражая тоном ни согласия с собеседником, ни сомнений в услышанном.
— О каком вознаграждении болтает этот человек? — Петр Андреевич показал головой на Беллерсхайма.
— Это опытный матрос и прекрасный товарищ, — сдержанно возразил Олаф Ларсен.
— Как может он болтать о вознаграждении? — В голосе Петра Андреевича прорвалось раздражение. — Вы-то, Ларсен, должны меня понять! Когда ваши родители и соседи укрывали, кормили и лечили советских солдат, разве они думали об оплате? Отрывая кусок хлеба от себя и своих детей, они подсчитывали, сколько за это получат? Рискуя имуществом, а может быть, и головой, они гнались за наживой? Вы носили раненым еду, часами сидели с ними и даже научились русскому языку ради каких-то выгод? Вам ничего не заплатили. И тем не менее я убежден в том, что вы и сейчас не только не жалеете о сделанном, но и гордитесь им. Так как же ваши товарищи посмели заподозрить пас в такой подлости?
Натиск Петра Андреевича смутил Олафа Ларсена. Крохотное, укрытое в горах местечко и поныне гордилось тем, что несколько его жителей спасли и выходили обмороженных беглецов из лагеря военнопленных. В жизни самого Олафа Ларсена это было самым большим событием, и он охотно рассказывал о нем товарищам.
— Что ж вы молчите? — Петр Андреевич настойчиво смотрел на Олафа Ларсена, взглядом требовал ответа. — Вы попяли меня?
— Понял.
Не зная, что ответить, Олаф Ларсен перевел слова русского выжидающе посматривающим на него товарищам.
— Я готов дать честное слово моряка, что никакого вознаграждения за спасение «Гертруды» мы не получим, — твердо продолжал Петр Андреевич, не давая Ларсену и его товарищам опомниться от первого натиска. — Если этого мало, мы готовы заверить чем угодно, что деньги нас совершенно не интересуют.
Пока Ларсен переводил, Петр Андреевич внимательно наблюдал за матросами. Держались они по-прежнему упорно, перебивали Ларсена и посматривали в сторону рыбаков с откровенной неприязнью.
— Больше того, — добавил Петр Андреевич. — Я и мои товарищи напишем обязательство, что не претендуем ни на какое вознаграждение с компании «Меркурий». Сейчас же напишем. И сдадим капитану.
— Мы не отстаиваем интересы компании, — с усмешкой бросил Беллерсхайм. — Что нам ее деньги?
— А мы отстаиваем лишь одно: честь нашего флага, — четко произнес Петр Андреевич. — Если на палубу парохода поднялись советские моряки, он не может погибнуть.
Матросы несколько притихли. Дьявольская настойчивость русских, хоть и была непонятна, но вызывала невольное уважение. Рисковать головой ради флага! Морские бродяги, бездумно переходившие с судна на судно, плававшие под десятком различных флагов — от звездного американского до лоскутно-пестрого доминиканского, — легко меняя их, не принимали близко к сердцу такое отвлеченное понятие, как честь флага.
Замешательство матросов обнадежило Петра Андреевича. Но воспользоваться им не удалось. Из радиорубки выскочил рослый негр. Раздвинув плечом сгрудившихся товарищей, он крикнул Петру Андреевичу.
— Кептен «Таман»…радио!
Петра Андреевича словно встряхнули. Что сказать Степану Дмитриевичу?
Почти два часа он на чужой палубе. Домнушка отлично справилась со своим делом. А он — первый помощник капитана! — не может сломить упорства экипажа. И отступить невозможно. Некуда отступать! Не сядешь на шлюпку, не бросишь замерший пароход и людей на верную гибель?
— Вот что… — обратился Петр Андреевич к Беллерсхайму и внутренне досадуя, что надежды на Олафа Ларсена явно не оправдались. — Мне трудно было говорить с вамп, пока я считал, что вы просто струсили. Теперь я вижу — вы не трусы. Но и вы, надеюсь, тоже поняли, что и мы не из робких. Вы упрямы. Мы никогда не отступаем от принятого решения. Поэтому нам лучше не упираться лбами, а договориться.
— О чем договариваться? — спросил Беллерсхайм.
— Начнем с вознаграждения. Если оно нам полагается, то мы отказываемся от него в пользу пострадавших от шторма ваших товарищей.
— Отказываетесь? — переспросил Тони Мерч.
— Да! — Петр Андреевич посмотрел на боцмана. — Не верите?
— Верю. — Тони Мерч достал из кармана трубку. — Но откажется ли от денег ваша компания? А потом вам в порту выплатят…
— Владелец траулера не какая-то компания, а советское государство, — перебил его Морозов.
— Тем более! — воскликнул Тони Мерч. — Вы не можете говорить от имени государства. И государство не станет спрашивать у вас, как поступить ему с компанией «Меркурий»? Каждый знает, что Советы не любят нашу свободную Ирландию.
Свободную Ирландию! Вот каков ты, боцман! Нет! Дубоватый Тони Мерч оказался совсем не так прост. Как мог Петр Андреевич, недавний главный боцман крейсера, отвечать за высокие инстанции? К тому же он, как и большинство советских моряков, весьма слабо знал положение о вознаграждении за спасение судна и оказании помощи в море. В этом отношении матросы «Гертруды» были куда более осведомлены, чем первый помощник капитана траулера.
Выручил Петра Андреевича все тот же негр. Снова появился ои за спинами матросов и нетерпеливо прокричал.
— Тралкептен… радио! Бек, бек!
Петр Андреевич остановил взгляд на Олафе Ларсене, как бы ожидая его поддержки, потом на Беллерсхайме.
— Через пять минут встретимся у капитана, — сказал он. — Не можем же мы решать участь судна, не спросив мнения ка питана.
Последние слова придали мыслям Петра Андреевича повое направление. Экипаж «Гертруды» явно доверяет своему капитану. Следовательно, надо встряхнуть Ричарда О’Доновена, заставить его повлиять на матросов. Кто больше всех заинтересован в сохранении парохода, если не капитан? Придется напомнить о пенсии, чтобы оживить старика и заставить его воздействовать на экипаж силой своего авторитета.
12Щеголеватый радист с лоснящимся косым пробором пригласил Петра Андреевича сесть, протянул ему микрофон.
Петр Андреевич тяжело опустился в кресло. Нелегко было ему собраться с мыслями, подготовиться к докладу. Он понимал, насколько сложно положение Ричарда О’Доновена. Капитан отчаялся спасти пароход и дал в эфир SOS. Сигнал, конечно, записан в вахтенном журнале. И теперь, если «Гертруда» уцелеет, окажется, что не капитан сохранил судно, а пришлые рыбаки с небольшого траулера. Ричард О’Доновен мог потерять не только право на пенсию, но и личную репутацию. Потеря для старого капитана огромная, непоправимая…
Хорошо знакомый голос с легкой хрипотцой прозвучал неожиданно и так близко… Петр Андреевич невольно оглянулся, словно ожидая увидеть рядом Степана Дмитриевича.
— Петр Андреевич! Ты, я вишу, настолько занят, что даже не докладываешь мне о ходе работ. — Степан Дмитриевич говорил с легкой усмешечкой, словно не было ни бури, ни угрозы, нависшей над «Гертрудой». — Не вздумай бодрячествовать. Докладывай без прикрас. Я же понимаю, где ты находишься. Там все не по-нашему. Возможны всякие… неожиданности. Перехожу на прием.
Петр Андреевич понимал, почему капитан говорит благодушно, почти шутливо. Чувствует-то себя Степан Дмитриевич совсем не так легко, как могло показаться по его голосу. Петр Андреевич живо представил себе, как бешеные рывки буксирного троса дергают траулер… Летят через штормовые бортики стола миски с едой; даже опытные матросы не могут стоять на ногах. А Степан Дмитриевич смотрит на неподвижный пароход. Знакомо напрягаются тугие желваки стиснутых челюстей. В нескольких десятках метров от «Тамани» находятся его люди. У них что-то не ладится. А он, капитан, бессилен вмешаться, помочь им.
Старательно подбирая слово к слову и порой невольно оглядываясь на любопытно слушающего незнакомую речь радиооператора, рассказывал Петр Андреевич о капитане, поведении экипажа парохода…
— То-то я и вижу отсюда, что у вас творится неладное, — ответил Степан Дмитриевич. — Спасательная группа на борту, а рация «Гертруды» все еще передает SOS. Пароход обледенел, а на палубе ни души. Трудно мне советовать, Петр Андреевич, — продолжал после короткой паузы Степан Дмитриевич. — У меня-то не дует, а потому давать отсюда советы легко. Но отступать нам с тобой некуда. Тяжело добраться до аварийного судна. Но уйти с него, не оказав помощи… сам понимаешь! А помощь в нашем положении возможна только одна — отстоять пароход. Внуши это людям с «Гертруды». Любой ценой! Растолкуй им, что перевозить людей, особенно пострадавших, по такой волне и болтанке не на чем, невозможно, преступление.
— Они строят плот.
— Да-а! — протянул капитан. И сразу голос его стал жестким. — В таком случае передай всем на «Гертруде»: я запрещаю снимать людей с парохода. За-пре-щаю! Вали все на меня, и тебе станет легче. Со мной не поторгуются. Слишком далек я от них. В общем, действуй, Петр Андреевич. Я достаточно знаю тебя и твоих людей, а потому полностью доверяю тебе. Любое твое решение заранее поддерживаю, как свое собственное. Я кончил. Прием.
— Спасибо, Степан Дмитриевич за доверие, — с сердцем произнес Петр Андреевич. — Скажи напоследок: есть ли у нас соседи?
— На подходе СРТ-459. Я сообщил ему о «Гертруде». Милях в шестидесяти от нас дрейфует «Скумбрия» и англичанин «Лайф». Есть поблизости два норвежских ботишка. Да что с них? Малыши!
Все это было не то, что нужно. «Скумбрия» — траулер того же типа, что и «Тамань», СРТ — средний рыболовный траулер — почти вдвое меньше.
— А где «Атлантика»? — спросил Петр Андреевич. — Танкер «Красноводск»?
— На них не рассчитывай, — ответил Степан Дмитриевич. — «Атлантика» подходит к району промысла сельди. Это севернее Исландии. Ближе всех ледокол «Силач». Но и до него сутки ходу.
Петр Андреевич попрощался с капитаном, поблагодарил радиооператора и направился в ходовую рубку.
В рубке было необычно людно. Ричард О’Доновен стоял у окна. Возле него тенью держался Джим Олстон. В стороне тихо беседовали несколько штурманов и механиков. Отдельной кучкой сбились представители экипажа: Беллерсхайм, Тони Мерч, Олаф Ларсен и два матроса, судя по засаленным черным робам, оба из машинного отделения. В другом углу рубки стояли Морозов и Иван Акимович.
Петр Андреевич посмотрел на круглые часы над штурвалом и сухо произнес.
— Два часа потеряны впустую. А когда мы прибыли сюда, нам говорили, что дорога каждая минута. — Он помолчал и внушительно сказал. — Капитан «Тамани» выразил свое крайнее недовольство моей медлительностью и потребовал решительной борьбы за сохранение судна. Больше того! Он отказался выслушать какие-либо объяснения о причинах нашего, как он выразился, возмутительного бездействия.
Петр Андреевич заметил, как изменились лица слушателей, в особенности капитана, Беллерсхайма и Тони Мерча. Итак, все споры с русскими, находившимися на борту «Гертруды», оказались бесполезны. Командует ими капитан с траулера. Ему ничего не угрожает. На его нервы не действует ни волна, ни усиливающийся крен, ни обледенение. Петр Андреевич заметил растерянность окружающих и продолжал все тем же суховато-деловым тоном.
— Капитан «Тамани» вызвал для буксировки «Гертруды» второй траулер, хотя он и убежден, что нужды в этом не будет. Он просил передать экипажу «Гертруды», что если не удастся выровнять пароход, он подумает о дальнейших мерах для его спасения.
Петр Андреевич остановился, дал своим слушателям несколько опомниться, а потом нанес удар, обдуманный еще в радиорубке.
— Мы не уйдем с парохода восемь, десять, двадцать часов. Не уйдем до тех пор, пока капитан траулера по увидит настоящую угрозу жизни экипажа. «Тамань» поддерживает «Гертруду» в наиболее благоприятном режиме по отношению к волне. Опасность, что пароход перевернется, устранена. Скоро подойдет второй траулер. Экипаж мы снимем лишь в том случае, если капитан «Тамани» признает положение парохода действительно безнадежным. До этого пройдет много времени, быть может сутки, даже больше.
— А теперь подумайте о другом, — продолжал Петр Андреевич в полной тишине. — Как будет выглядеть экипаж на берегу, когда узнают, что люди бездействовали в шторм, выжидали, пока положение станет действительно безнадежным, и мы оказались вынужденными снять бездельничавший экипаж? Какие аттестаты получат матросы? Я не говорю уже о штурманах. Не забудьте, что рация траулера давно сообщила в порт о нашей встрече, отправке спасательной команды. Из порта уже трижды запрашивали, почему нет донесений о результатах спасательных работ? Что прикажете мне доложить? Что доложит ваш капитан, когда вы придете в порт? Я сказал все. Решайте сами, что теперь делать.
Как только Петр Андреевич умолк, в рубке образовалось несколько группок, вполголоса обсуждавших сказанное русским рыбаком.
Ричард О’Доновен поднял руку, требуя общего внимания.
— Господин Левченко прав, — сказал он. — Помощь советского траулера пока устранила угрозу катастрофы. Поэтому мы обязаны сделать все возможное, чтобы сохранить пароход. Джим Олстон!
Старший помощник сделал шаг вперед и взял под козырек.
— Слушаю, сэр!
— Объявите аврал.
Петр Андреевич еле сдерживал радость. Казалось, палуба под ногами сразу стала устойчивой, прочной. Он уже мысленно прикидывал, кого оставить старшим на палубных работах, когда в рубку вошел мокрый Алеша. Не обращая внимания на невольно расступившихся перед ним людей, он подбежал к Петру Андреевичу и крикнул.
— Лазовый люк открыт! Я был в трюме. Вот с ним.
Лишь сейчас все заметили незаметно проскользнувшего в дверь и сразу укрывшегося за спинами русских рыжего Майкла.
Пока Алеша торопливо и несколько сбивчиво рассказывал о том, как он проник в трюм, Петр Андреевич посмотрел на капитана и тут же отвел глаза в сторону. Совсем недавно тот утверждал, что проникнуть в трюм нельзя, да и матросы ни за что не спустятся в «мышеловку». Путь в трюм проложил матрос с «Гертруды». Посмотрим, так ли уж упорны остальные. Впрочем, сейчас было не время для споров и упреков. Надо действовать.