Я окончил теологию в христианском колледже, и посвятил свою жизнь одному единственному делу: беседам с евреями об Иисусе. Обретению Иисуса, которого мы позволили у себя отобрать.
Мы создали движение «Jews for Jesus» — евреи для Иисуса. В Соединённых Штатах нас около ста тысяч, но в Канаде всего небольшая горстка, поэтому я приехал в Канаду как еврейский миссионер.
АРНОЛЬД:Канадцы, вернувшиеся с войны, были героями. Трупы не возвращались, трупы остались в Европе. Те канадцы, которые знали, что такое смерть, остались в Европе, те, кто вернулся, рассказывали о победах.
Мы знали, что такое смерть, но мы были чужие и рассказывали об этом на чужом языке. Кого трогают чужие трагедии. Наверно, — думали канадцы — существовали две Европы — одна, в которой происходили чужие, смертельные события, и другая, откуда возвращались её герои.
Как только мы начинали рассказывать об Освенциме, женщины, пустившие нас в свои дома, говорили: — Вы думаете, что мы не перенесли ужасные тяготы? Сахар был по карточкам, два года надо было ждать, чтобы приобрести автомобиль, а нормы на материал для одежды были такие маленькие, что не хватало на манжеты для брюк. И наши отцы вынуждены были носить брюки без манжет. (Только через сорок лет канадцы стали расспрашивать о европейской войне: — Мы читали, что тогда там были очень неприятные условия, это правда)? Поэтому мы перестали их утомлять, начали жить, стали искать работу, потому, что если кто-то не имел работы, тогда даже то, что удалось пережить войну, перестаёт радовать.
Торонто тогда тянулось на север от озера Онтарио… до улицы Сент Клер, а за Сент Клер начинались леса. И евреи в поисках работы шли в лес.
После войны из Европы в Канаду приехало много людей, но каждый тянулся к своим. Поляки к полякам в Виндзор, украинцы к украинцам в Виннипег, только евреи шли, куда глаза глядят, на открытое пространство, в лес.
Нас гнала не отвага, а ужас.
Здешние евреи не были плохими. Не хотели, правда, слушать наши печальные истории, зато охотно показывали, как повернуть выключатель. Мы же прибыли с востока, тёмные и отсталые, откуда нам знать, как включается свет? И они нам это показывали, действительно, с большой охотой.
Те из нас, кто знал английский и мог написать апликейшн — заявление о приёме на работу — получали должность в офисе, в бюро, на почте, где попало, и держались за это место до самой смерти.
Те, кто не мог написать прошение о работе, пошли в лес и стали строить деревянные дома.
Из Европы возвращались канадские солдаты, подзаработавшие деньжат на послевоенном чёрном рынке. Фермеры переезжали в города, поближе к промышленности.
И те и другие покупали старые дома, а хозяева старых домов покупали новые, а эти новые дома строили мы — евреи Холокоста, слишком глупые, чтобы написать заявление о приёме на работу.
Мы, евреи из Освенцима и гетто, слишком глупые, для того, чтобы написать апликейшн, не имели другого выхода: нужно было идти в лес, строить дома и стать миллионерами.
Почти каждая история еврейского миллионера начинается в Польше — спасением и возвращением.
Я написал об этом стих, о моём послевоенном возвращении в Ракошин.
Welkome, Moshku
Jou have gurvinded…
Привет, Мошку,
Выходит, ты выжил…
А говорили,
Что вы погибли все…
(Они против нас ничего не имели, они только очень удивились).
Твои вещи мы поделили справедливо.
Кто знал, что ты вернёшься.
(Увидев нас, они не радовались, но и не печалились. Они были только очень удивлены).
Welkome, Moshku,
Выходит, ты выжил…
Мы сбежали от этого удивления. И от канадских брюк без манжет. И от наших снов, в которых каждой ночью неизменно чья-то рука показывала нам: направо, налево, налево, налево… Нас гнал страх.
И мы бежали в лес, а там нас ждали миллионы.
ЙОСИФ:Большинство из хасидских школ, которые некогда возникли на польских землях, существуют и сейчас: школа из Бобовой, из Присухи, из Гуры Кальварии…
Не разделяют нас и отношение к Богу — мы все обращаемся к Нему, с теми самыми словами, в будние дни навиваем тефилим для молитвы, зажигаем свечи в шабат, и почитаем родителей. Отличаемся мы только истолкованием понятий хабаз и хабад — о роли чувств и о роли интеллекта. Поскольку Бог дал нам разум и чувства, и мы их используем, чтобы служить Ему, мы хотели бы знать, что первично: интеллект, воспроизводящий эмоции, или вера, высвобождающая жажду познания.
Другие хасидские общины живут небольшими замкнутыми группами, и стараются не общаться с миром. Мы же живём среди людей. Создаём школы и летние лагеря для детей, телефоны доверия, семейные консультации, помогаем разобраться в сомнениях — и по поводу Торы, и те, что связаны с повседневной жизнью. Телефонный звонок минуту назад был по поводу купленного кем-то набора серебряных столовых приборов — что нужно сделать, чтобы они стали кошерными; женщина, которая только что вышла, спрашивала, что ей делать с незаживающей раной. Самые трудные проблемы мы передаём нашему цадику. Это Менахем Мендель Шнеерсон, зять и ученик Иосифа Ицхака, наследник Залмана из Ладов и глава любавичских хасидов в седьмом поколении.
Его резиденция находится в Нью-Йорке. Квитлех — письма с вопросами и просьбы — мы передаём по факсу.
Мне тридцать семь лет, я женат, у меня шестеро детей. Мои дети учатся в религиозной школе.
Я не пошлю их в университет, нет лучшего университета, чем Тора.
Мои дети должны стать хорошими евреями, и тогда они, повзрослев, станут богачами.
Богатый человек — это человек, который счастлив тем, кем он есть.
Счастливым быть нетрудно. Достаточно делать то, что ожидает от нас Бог. Этого достаточно чтобы отблагодарить его за то, что он избрал нас быть евреями.
Мы не лучше других Его детей, но наиболее щедро одарены Им. Это нас Он одарил ценнейшим даром: шестьюстами тринадцатью правилами, заключёнными в Торе.
ГЕНРИ:Я оставил патологоанатомию и изучение синдрома голода, малопригодные в Канаде, и стал лечить людей как домашний врач, family doctor. Чаще всего мне приходилось лечить эмигрантов — евреев, поляков, голландцев, японцев и украинцев.
Евреев — из гетто и концентрационных лагерей, поляков и украинцев — из лагерей, одна японка была из Хиросимы.
Оказалось, что эти люди больны странной болезнью. Поскольку никто из family doctor не изучал её ни в университете, ни в колледже, и не мог им помочь, я снова занялся учёбой, и через пять лет, в возрасте пятидесяти четырёх лет стал психиатром.
Мои пациенты, в большинстве своём, были единственными уцелевшими в своих семьях. Я убедился, что, независимо от происхождения и пережитого, все — и те, кто был в ГУЛАГЕ, и те, кто пережил атомный взрыв, и заключенные Освенцима — у них у всех, если они были единственными, уцелевшими в семье, вырабатывался один и тот же симптом: чувство вины. Они чувствовали свою вину перед своими убитыми родителями, детьми, братьями и сёстрами из-за того, что не разделили их судьбу. Они не совершили никаких других преступлений — ни у кого не отняли хлеба, никого не столкнули с нар… Жили — и это был единственный совершённый ими грех, который они не могли себе простить.
Эту болезнь получила в медицине название surviror's sindrom. Синдром уцелевших.
Я стал специалистом по этой болезни. Другие врачи стали присылать ко мне пациентов, и через мой кабинет прошли сотни больных.
Я стал специалистом по болезни уцелевших с самой, может быть, самой большой практикой во всей Канаде.
Одних я вылечил довольно быстро, других через несколько лет, некоторых веду до сих пор. (Вылечил? Разве что только помог примириться с собственным прошлым). Есть у меня ещё несколько пациентов, в основном это женщины, еврейки, с похожей биографией, из больших семей из Польши, из маленьких местечек, пережившие гетто и концентрационные лагеря. В их рассказах появляется сначала война, а после неё возвращение домой.
В их рассказах о возвращении есть несколько повторяющихся подробностей: колодец, перина, чайная ложечка…
«Я ничего от них не хотела, только прикоснуться к колодцу, к которому прикасалась моя мама». «Я хотела иметь хотя бы чайную ложечку моей матери, одну-единственную ложечку, ничего больше». Но дома были заняты, все ложечки давно разобраны, из колодца черпали воду чужие люди, которые отнеслись к ним с удивлением и недоброжелательностью.
Они выехали из этих маленьких местечек в Канаду, и в течение сорока лет жили с синдромом уцелевших. Недавно моя ассистентка привезла несколько пациенток в Польшу — впервые после того, как закончилась война. Они присмотрелись к своим Новым Дворам и Глинникам. Заметили, что они ещё меньше и беднее, чем те, что сохранились у них в воспоминаниях. Обменялись несколькими ничего не значащими фразами с местными жителями. Уверили их, что приехали не за ложечками. С удовлетворением убедились, что их канадская одежда несравненно лучшего качества, чем у местных жителей Потом прикоснулись рукой к колодцу и вернулись в Канаду. Вернулись успокоенные, так же, как и моя пациентка, которая поехала в Хиросиму впервые после взрыва бомбы. Не знаю, почему они возвращаются выздоровевшими — и Хидеко из Хиросимы, и Любка из Келецчизны.
Я это не могу понять, да и не пробую себе это объяснить. Просто радуюсь, что они освободились от этого, вот и всё. А по поводу одежды — тут всё просто. Они в течение сорока лет были тщательно одеты. Должны были быть подкрашены, хорошо одеты, энергичны и здоровы. Должны великолепно выглядеть, чтобы не идти налево, если снова будет какая-нибудь селекция.
РАББИ ДОВ:Те, что спаслись от Гибели, посещают консервативную синагогу. Если вообще примыкают к какой-нибудь, если, пережив Освенцим, не утратили веры.
Нас не удивляет, впрочем, что многие её утратили. Удивляет скорее то, что многие её сохранили, несмотря на Освенцим
Их родившиеся в Канаде дети — прихожане нашей реформистской синагоги.
(От традиционных течений иудаизма мы отличаемся только толкованием происхождения Торы. Те течения ведут Тору прямо от Бога, который продиктовал её Моисею. Мы же считаем, что это люди записали Тору согласно тому, как они понимали Бога, отвечая на Его призыв).
Уцелевшие примкнули к консервативной синагоге потому, что были связавны с ней всегда — в прежнем доме в польском местечке, в Восточной Европе.
Их дети отошли от этой синагоги, потому, что хотели отделиться от своих родителей, от их давнего польского дома.
Уцелевшие воспитывали своих детей в атмосфере эмоционального шантажа и финансовой поддержки.
Шантаж был обременителен — к людям, пережившим геноцид, нужны были особое внимание и терпимость, а поддержка была щедрой — люди, которые выжили, хотели обеспечить детей всем, чего они сами были лишены: образованием, учёными званиями и положением в обществе.
Когда молодые люди получили высшее образование и положение в обществе, они, прежде всего, постарались освободиться от влияния своих родителей. (Я сам потратил немало времени, чтобы помочь им осуществить это стремление к свободе.). А освободившись, они порывали со всем этим сковывающим восточноевропейским багажом нищеты и унижения.
Дети уцелевших сейчас вступают в средний возраст. В этом возрасте люди начинают искать свои корни. Дети уцелевших знают, что их корни в Польше, и что Мендель из Коцка им несравненно ближе Ханы Арендт, но их дорога к Менделю из Коцка проходит не через Коцк, а через Израиль… Польша — это память об отверженности.
А Израиль это значит жить так, как живут другие, в нормальном современном мире.
Я родился в Ясле, войну пережил в лагере на Алдане, после войны жил в Сосновце. К бармицве подготовился сам, потому что мои родители были ужасно левые, и мать демонстративно не пришла на этот традиционный обряд. Сразу после моей бармицвы был погром в Кельцах. Матуру я сдавал в Швеции, высшее образование получил в Англии, теперь я раввин в Канаде.
Моя мать живёт в Гётеборге. Иногда она приезжает ко мне, а возвращаясь домой всегда ошибается и говорит: — Ну, пора возвращаться домой в Сосновец.
Она живёт в Швеции уже сорок лет, была у меня десятки раз, и в Лондоне, и в Торонто и никогда ещё не вернулась домой в Гётеборг. — Возвращаюсь в Сосновец — каждый раз говорит она.
АРНОЛЬД:Завтра четверг. Завтра, во время молитвы в синагоге, раввин вызовет моего племянника, сына брата моей жены для чтения Торы, и сообщит собравшимся, что парень женится. Потом даст ему несколько советов и благословит его на новом жизненном пути.
Отец мальчика должен во время этого торжества носит тефилим, но брат моей жены редко бывает в синагоге, и не помнит, что и как налагается во время молитвы.
Я пришёл и показал ему, что тефилим помещается на лбу, над мозгом, и на руке со стороны сердца, ибо тогда весь мозг и сердце поверяются Богу. (В тефилим — маленьких кожаных коробочках находится молитва Шема, Исроэл — слушай, Израиль — первые слова, с которыми еврей просыпается, и последние, с которыми он закрывает глаза для сна или навеки).
Чтение Торы проводится во всех синагогах мира три раза в неделю — в понедельник, в четверг и субботу.
Когда-то, давным-давно, в большинстве польских местечек проходили торги, поэтому раввин использовал то, что евреи приезжали изо всех околиц для торговли, и именно в эти дни собирал их на молитву. Поэтому брат моей жены, один из крупнейших бизнесменов во всём Торонто, наложит завтра тефилим. И поэтому его сын будет завтра вызван для чтения Торы.
Потому, что завтра четверг.
Потому, что когда-то, давным-давно, в каких-то маленьких польских местечках жили евреи.