Сначала я не расслышала, что он сказал. У него почти не было голоса. Он кашлянул, прочищая горло, и повторил уже громче:
— Алло?
— Тоби?
— Джун?
— Ой, Тоби, я так рада…
— Я все испортил, да, Джун? Прости меня.
— Вы еще передо мной извиняетесь?! Это мне надо просить прощения. Я втянула вас в такое… Вы как себя чувствуете? Вы, наверное, меня ненавидите.
— Что ты, Джун! Нет, конечно.
— Я не знала, что вы в больнице. Не знала, что с вами произошло.
— Я не мог позвонить тебе домой. После всего, что случилось…
— Вы зря так решили. Очень-очень зря. Мне очень жаль. Как вы там? Вы заболели? Что с вами сделали в полиции?
— Со мной все хорошо, — ответил Тоби, но, судя по голосу, ему было плохо. Голос был хриплым и напряженным, как будто Тоби из последних сил сдерживал кашель. — Ты сама-то как? И Грета?
— У нас все в порядке. Не волнуйтесь за нас. — Я сидела, накручивая на палец завитой телефонный шнур. Накручивала и раскручивала обратно.
— Хорошо. Это хорошо.
Мы замолчали, и я подумала, что мне еще никогда не было так сложно разговаривать с Тоби.
— А когда вы вернетесь домой? — спросила я.
Он закашлялся, и это было ужасно. Он не просто кашлял, он задыхался. Я молчала — ждала, когда он восстановит дыхание.
— Джун, послушай. Может быть, я уже никуда не вернусь…
— Конечно, вернетесь, — сказала я, хотя мне стало страшно. По-настоящему страшно. — Сейчас у меня неприятности, но я что-нибудь придумаю. Как только будет возможность, я сразу приеду к вам, хорошо?
— Джун, я серьезно. Может быть, я уже не вернусь…
— Почему не вернетесь? Там ваша гитара. И блохи, ваши маленькие друзья. И…
— Джун…
— Нет, Тоби. Нет. Вы вернетесь. Потому что мы с вами еще должны сходить в «Клойстерс». А потом, когда вам станет получше, я хочу познакомить вас с Гретой. Так что придется вернуться. У вас нет выбора.
— Джун…
Голос Тоби утонул в новом приступе кашля. Тоби все кашлял и кашлял, и мне было слышно, как на заднем плане ему что-то говорит медсестра.
Мне хотелось рассказать ему обо всем, что произошло за последние несколько дней. Хотелось найти такие слова, чтобы он сразу понял, как мне жаль, что все так вышло. Такие слова, чтобы мы оба поверили: Тоби вернется домой. Но я не нашла таких слов. И поэтому просто сидела молча, прижав трубку к уху. В небе белел тонкий серп луны, ветра не было вообще. Я наблюдала за тем, как крошечные мотыльки цвета пыли кружатся вокруг фонаря на заднем дворе.
Глаза защипало от слез.
— Тоби?
Но он продолжал кашлять, и я уже не могла больше это слушать.
— Тоби, я скоро приеду. Сразу, как только смогу, хорошо? Вы держитесь, пожалуйста. И дождитесь меня.
— Нет, Джун, не надо. Со мной все будет в порядке. Я просто глупостей наговорил, сам не знаю с чего. Не надо сюда приезжать. Зачем тебе лишние неприятности?
— Просто дождитесь меня, ладно?
Я подняла глаза и увидела, что Грета смотрит на меня из окна. Пару секунд мы глядели друг другу в глаза. Я пыталась понять, о чем она сейчас думает, но у меня ничего не вышло.
— Поедешь со мной? — спросила я шепотом.
Грета закрыла окно, дохнула на него и написала на запотевшем стекле указательным пальцем: ДА. Даже не задумывшись, она написала справа налево, в зеркальном отражении, так что с моей стороны слово смотрелось как надо.
Грета сама повела машину. Мы вышли из дома уже за полночь, когда родители крепко спали. Я ничего не боялась. Самое худшее уже случилось. А у Тоби нет никого, кроме меня. У него есть только я, Джун Элбас. И я все исправлю. Я сделаю все, чтобы вытащить Тоби из неприятностей, в которые сама же его втянула.
Ночь была ясной и теплой. Грета выехала со двора на папиной машине так уверенно и спокойно, как будто водит машину уже много лет, хотя только в этом году получила права. У Греты есть это счастливое свойство: у нее все всегда получается, за что бы она ни бралась. Мы ехали по пустым улицам, и Грета поставила кассету с Саймоном и Гарфункелем. Я достала из рюкзака две сигареты. Нажала на прикуриватель и стала ждать, когда он нагреется.
— А что ты будешь делать, когда мы приедем? — спросила Грета.
— Не знаю.
— Думаю, у тебя все получится.
Мне очень хотелось ей верить. Хотелось верить, что у меня хватит сил закончить эту историю именно так, как надо. Я вытащила прикуриватель из гнезда, прикурила обе сигареты и протянула одну из них Грете.
— На.
— У меня до сих пор в голове не укладывается, что ты куришь.
— Да как-то вот пристрастилась, — сказала я, улыбнувшись, и вдруг поняла, что это Тоби сиял сквозь меня так ослепительно ярко, что на мгновение я сама стала почти невидимой.
64
Я нечасто бывала в городе по ночам, и каждый раз это было с Финном. Однажды он взял меня на специальный просмотр «Этой прекрасной жизни» в концертном зале Радио-сити. В другой раз мы ходили на оперу «Богема» в Линкольн-центре. И в последний раз — совсем недавно — мы поехали в город уже всей семьей и вместе с Финном пошли в итальянский ресторан отмечать мамин день рождения. Ночной Нью-Йорк для меня просто немыслим без Финна. Ночной город и Финн — это две части единого целого. И мне представлялось, что Финн и сейчас будет там. Конечно, не по-настоящему, а просто как ощущение присутствия. Я не сомневалась, что так и будет. Но оказалось, что я ошиблась. В городе не было Финна. Были только мы с Гретой, стоящие у подъезда.
Я достала из кармана ключ, надетый на красную ленточку.
Мы решили сначала зайти домой к Финну. Я хотела принести Тоби что-нибудь из одежды. Плюс к тому мы с Гретой не знали, где находится больница Белвью.
Я думала, в квартире будет разгром. Даже хуже, чем в прошлый раз. Я уже приготовила объяснение для Греты, чтобы как-то оправдать Тоби в ее глазах, но, когда мы вошли, я пораженно застыла. В квартире царил идеальный порядок. Все на своих местах. Никаких пиджаков и рубашек, висящих на спинках стульев. Никаких грязных тарелок с горами чайных пакетиков и окурков. Исчез даже запах застарелого табака. Окна были слегка приоткрыты, впуская в комнату свежий воздух, и квартира успела проветриться. Я постаралась скрыть изумление.
— Как-то здесь жутковато, — сказала Грета. — Теперь все какое-то не такое.
— Да, — согласилась я и подумала про себя, что она даже не представляет, какая жуть была здесь еще пару недель назад.
Я взяла на кухне пластиковый пакет и пошла в спальню — собрать одежду для Тоби. Дверь, как обычно, была закрыта. Я легонько толкнула ее, прошла в комнату и сразу направилась к комоду. Грета вошла следом за мной.
— А вот и частная спальня, — сказала она.
Постель была аккуратно застелена, на тумбочке со стороны Тоби не валялось никаких сигаретных пачек. Грета хотела открыть шкаф, но я удержала ее руку.
— Не надо, — попросила я. — Хорошо?
Грета нашла адрес больницы Белвью в телефонном справочнике. Это было достаточно далеко — в Ист-Сайде, на берегу реки.
— Ладно, пойдем, — сказала я, направляясь к двери. Там я остановилась и еще раз оглядела гостиную. Меня немного трясло, потому что было уже поздно, и я устала, и еще у меня вдруг возникло ощущение, что я, может быть, вижу эту квартиру в последний раз. Но я не позволила себе об этом задуматься. Сейчас надо было сосредоточиться на другом. Грета ходила по комнате, внимательно приглядываясь ко всему, что там есть. Как детектив, ищущий улики. — Пойдем, — повторила я.
Мы доехали до конца Вест-Энд-авеню, до того места, где она переходит в 11-ю авеню, и проехали дальше, до 23-й улицы. Ночью в Вест-Сайде было пустынно и тихо. Даже слегка жутковато. Машина шла мягко, и временами мне казалось, что мы не едем, а летим невысоко над землей сквозь спящий город.
Когда мы добрались до больницы, было уже почти два часа ночи. Грета припарковалась на боковой улочке.
— Возвращайся домой, — сказала я.
— Я не могу бросить тебя одну.
— У тебя был спектакль, тебе надо хотя бы чуть-чуть отдохнуть. К тому же тебе надо сказать родителям, где я. Они с ума сойдут, если утром нас обеих не будет.
Она на пару секунд задумалась.
— Хорошо, но сначала удостоверюсь, что тебя пустили. А потом поеду домой. Договорились?
Я кивнула.
И пошла было прямо к центральному входу, но Грета меня удержала.
— Погоди. К больным не пускают кого попало, да еще посреди ночи.
Она отвела меня в сторону, прочь от дверей. Положила руки мне на плечи и внимательно на меня посмотрела. Это было такое приятное ощущение — когда посреди этой жуткой, кошмарной ночи родная сестра кладет руки тебе на плечи. И учит тебя, что надо делать, чтобы все получилось. На глаза навернулись слезы. Ноги вдруг стали ватными. Грета сжала мои плечи.
— Перестань, — сказала она.
— Перестань, — сказала она.
Я кивнула, вытирая лицо рукавом.
— У тебя все получится. Тебя спросят, кто ты. Родственница или нет. — Грета критически осмотрела меня, слегка подправила мне прическу и осмотрела еще раз. — Да, так хорошо. Слушай, что надо делать. Ты им скажешь, что ты его сестра. Из Англии. Он тебе позвонил и сказал, что ему очень плохо. Кроме тебя, у него нет других родственников, и ты прилетела из Англии, чтобы с ним повидаться. Потому что никто не знает, сколько ему еще осталось. Понятно? Изобрази акцент. Но не корявый, а так, чтобы было похоже. Попробуй подражать Тоби.
Я вспомнила, как говорил Тоби. У него не было ярко выраженного английского акцента, просто все его гласные звучали слегка протяжно.
— А ты что будешь делать? — спросила я.
— Я посмотрю. Удостоверюсь, что тебя пустили. И поеду домой.
— Родители тебя убьют. Что ты им скажешь?
— Постараюсь не разбудить их, когда приеду. А если ты не вернешься к утру, когда они сами проснутся, что-нибудь придумаю. Это уже мои трудности. А ты иди, хорошо?
Я кивнула:
— Ага.
— Главное, помни: надо войти с таким видом, как будто ты в своем праве. И тебя просто не могут не пропустить. Поняла?
Я снова кивнула и вошла внутрь.
Белвью не производила впечатление больницы, куда человек обратился бы сам, будь у него хоть какой-то выбор. В фойе шел ремонт, и некоторые участки были огорожены веревочными ограждениями с табличками: «Приносим извинения за временные неудобства»… но было сразу заметно, что неудобства здесь явно не временные. Виниловые сиденья почти на всех стульях порваны, в углу стоит пластиковое ведро — под коричневым пятном воды на потолке. Люди спали, скорчившись на стульях. Мать прижимала к себе ребенка, туго завернутого в одеяло, которое когда-то, вероятно, было розовым. Одному парню, похоже, прострелили руку. Он сидел, морщась от боли и прижимая к предплечью пляжное полотенце с ярким узором. В телевизоре, закрепленном на полке под потолком, шла какая-то серия «Коломбо», но без звука.
Больница Белвью также не производила впечатления места, где кому-то есть дело до того, кто и когда ходит к больным. Здесь явно не слишком заботились о соблюдении каких-то правил. Но больница была огромной. Я вряд ли бы смогла найти Тоби самостоятельно. Пришлось обратиться в регистратуру.
Все прошло точно так, как говорила Грета. Медсестра в регистратуре попыталась меня отфутболить, но я сделала так, как советовала Грета, и это сработало. Я пошла к лифтам, и когда лифт приехал, обернулась к фойе. Грета сидела на стуле рядом с беременной женщиной с таким огромным животом, словно она была месяце на тринадцатом, если не больше. Грета читала журнал, держа его прямо перед лицом. Прищурившись, я разглядела, что это наш номер «Ньюсуик». Я рассмеялась и тут же умолкла, прикрыв рот ладонью. Грета опустила журнал, взглянула на меня и улыбнулась. Когда двери лифта уже закрывались, Грета поднялась и помахала мне на прощание. Это мгновение отпечаталось у меня в памяти с фотографической точностью. Это было одно из тех как будто застывших во времени мгновений, которые остаются с тобой навсегда. Потому что она помахала мне очень серьезно и даже торжественно, и я поняла, что в этом прощании был особенный смысл. Там, в больнице Белвью, когда двери лифта уже отделяли нас друг от друга, мы с Гретой прощались с теми девчонками, которыми были когда-то. С теми девчонками, которые знали, как играть в невидимых русалок, и носились по темным проходам, понарошку спасая мир.
Палата Тоби располагалась в боковом крыле на восьмом этаже. Как я поняла, это было особое отделение для больных СПИДом. Я знала, что это невежливо, но, проходя по коридору, не могла удержаться, чтобы не заглядывать в палаты. Почти на каждой койке лежал пациент. У кого-то сидели гости, но таких было мало. В основном пациенты лежали одни. Из одной палаты доносилась музыка — кто-то играл на скрипке, — и когда я заглянула туда, мой взгляд уперся в мужчину, глядящего прямо на меня. Мужчина попробовал отвернуться, но у него ничего не вышло, и тогда он просто закрыл глаза.
Я заглянула в палату Тоби. Он лежал на кровати. Света не было, горела только маленькая флуоресцентная лампа над раковиной. Лицо у него было серым, волосы напоминали взъерошенные перья. И он лежал с кислородной маской, чего я никак не ожидала.
Его глаза были открыты. Он увидел меня, стянул маску и улыбнулся — все той же искренней, светлой улыбкой. Так же, как улыбался мне в нашу первую встречу на железнодорожной станции. Как будто не верил своему счастью. Только на этот раз ему пришлось сделать усилие, чтобы улыбнуться. И на этот раз он не смог удержать улыбку больше чем на пару секунд. Я вошла в палату, ни на миг не сводя глаз с Тоби, и у меня было чувство, словно я распадаюсь на части. Из глаз брызнули слезы. Я прижала ладонь ко рту.
— Выйди и войди снова, — хрипло проговорил Тоби, указав взглядом на дверь.
Я кивнула и бросилась прочь из палаты. В коридоре я привалилась к стене и согнулась пополам, тяжело дыша. Потом распрямилась, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, стараясь не думать о том, что Тоби попал сюда из-за меня. Если я не перестану об этом думать, вряд ли мне хватит сил вернуться в палату. Сделав еще несколько медленных глубоких вдохов, я решительно развернулась и вошла к Тоби.
Теперь он лежал спиной к двери. Может быть, он подумал, что так мне будет легче войти. А возможно, просто не мог на меня смотреть.
Я стояла и наблюдала, как приподнимается и опускается его одеяло в ритме неровного, хриплого дыхания. Потом медленно подошла к нему, наклонилась и прижалась ухом к его спине.
— Ты пришла, — сказал он в тишину.
— Я принесла вашу одежду. — Я приподняла пакет, хотя Тоби смотрел совершенно в другую сторону. — Чтобы у вас было во что переодеться, когда вас отпустят домой.
Тоби повернул голову и улыбнулся, но улыбка казалась какой-то болезненной — у него были слишком сухие губы. Он снова закашлялся, и я подала ему стакан с водой.
— Сейчас пройдет, — сказала я.
— Поможешь мне сесть?
Сначала я растерялась, не зная, что делать. Потом подсунула руки ему под спину и приподняла в сидячее положение. Я думала, это будет тяжело, но Тоби как будто вообще ничего не весил. Он оказался таким легким, что я испугалась. Мне казалось, что я без труда могла бы поднять его на руки. Как пушинку.
Я взбила подушки и подложила их под спину Тоби, чтобы ему было удобно сидеть.
— Так лучше?
— Да, — сказал он. — Замечательно.
Я пододвинула стул поближе к кровати и завернулась в запасной плед.
— В квартире порядок.
— Ты так говоришь, Джун, как будто это тебя удивляет. — Тоби попытался изобразить обиженную домохозяйку, но его голос был таким хриплым, что получилась обиженная домохозяйка, которая выкуривает по пять пачек в день. Я рассмеялась.
— Там сейчас хорошо. Как было при Финне.
Тоби улыбнулся. Но улыбка тут же погасла. Он отпил еще глоток воды и тут же закашлялся. Он кашлял долго и очень сильно, буквально захлебываясь кашлем. Держался рукой за бок, морщился от боли и смотрел на меня. На исхудавшем и бледном лице его темные глаза казались просто огромными. Теперь от него остались одни глаза, и он смотрел на меня долго-долго. Как будто время для него замедлилось. Потом взял меня за руку и принялся гладить мою ладонь большим пальцем.
— Знаешь, Джун, ты ни в чем не виновата. Ты знаешь это, да? Это случилось бы и само. Может быть, через месяц. Через два месяца.
Я опустила глаза. Я смотрела на длинные пальцы Тоби, державшие мою руку. На квадратики линолеума на полу.
— Как же не виновата? — прошептала я, по-прежнему глядя в пол. — Зачем вы так говорите? Вы так по-доброму ко мне относитесь, а ведь я… я не очень хороший человек. Неужели вы не понимаете?
— Джун…
— Я все пытаюсь придумать, как это исправить… как мне загладить свою вину…
— Тише, — сказал он и взял меня за вторую руку. — Тише.
И снова зашелся в кашле. Я сидела в растерянности, совершенно беспомощная. Тоби указал на полку на стене напротив. Там лежала полупустая упаковка мятных леденцов. Я достала один леденец и положила его в рот Тоби. Мои пальцы прикоснулись к его губам, и губы были такими шершавыми и сухими, что я едва не отдернула руку. Чуть погодя, когда кашель прошел, Тоби взглянул меня и тихонечко хохотнул. Я пересела на кровать.
— Знаешь, все это время я пытался придумать что-нибудь грандиозное, что-то по-настоящему великолепное, что я мог бы для тебя сделать. Но так ничего и не придумал. А потом ты сама попросила сделать кое-что для тебя, и как раз этого я и не мог. Мне даже в голову не приходило, что ты попросишь свозить тебя в Англию.
— Нет, я не просила свозить меня. Я хотела свозить туда вас.
— Но это же одно и то же, разве нет?