– Американец? Ты американец? – зло спросил он на плохом английском.
– Англичанин, – выдохнул Петтикин. Его рот был полон крови, он пытался вырваться от иранцев, прижавших его к капоту автобуса. – Я из вертолетной компании S-G, и это моя…
– Американец! Диверсант! – полицейский сунул пистолет в лицо Петтикину, и тот увидел, как палец напрягся на курке. – Мы в САВАК знаем, вы, американцы, – причина всех наших бед!
Тут сквозь марево обуявшего его ужаса Петтикин услышал голос, прокричавший что-то на фарси, и почувствовал, как державшие его железные руки ослабли. Не веря своим глазам, он увидел возникшего перед ними молодого британского капитана-десантника в защитном комбинезоне и красном берете и двух невысоких тяжело вооруженных солдат с восточными лицами, с гранатами на портупее, рюкзаками за спиной. Капитан с безмятежным видом подбрасывал в левой руке гранату, словно это был апельсин; чека гранаты была на месте. На поясном ремне у капитана висел револьвер и странной формы нож в ножнах. Внезапно он прекратил играть гранатой и показал сначала на Петтикина, потом на 206-й, сердито заорал на полицейских на фарси, повелительно махнул рукой и отдал Петтикину честь.
– Черт подери, смотрите на них построже, капитан Петтикин, – быстро произнес он с приятным шотландским выговором, потом сбил руку полицейского с руки Петтикина. Один из полицейских начал было поднимать автомат, но остановился, увидев, как капитан выдернул из гранаты чеку, продолжая удерживать скобу на месте. В тот же миг два его солдата щелкнули затворами своих автоматических винтовок, держа их небрежно, но наготове. Тот из двоих, что был постарше, широко улыбнулся и проверил, легко ли вынимается нож из ножен. – Ваша вертушка готова к взлету?
– Д-да… да, готова, – промямлил Петтикин.
– Заводите ее, и как можно быстрее. Дверцы оставьте открытыми, а когда будете готовы взлетать, дайте мне знак, покажите большой палец, и мы все к вам заберемся. Приготовьтесь уходить отсюда низко и быстро. Давайте! Тензин, пойдешь с ним. – Офицер ткнул большим пальцем в вертолет, стоявший от них в пятидесяти шагах, повернулся назад, опять перешел на фарси, обругал полицейских и приказал им убираться на другую сторону базы, где перестрелка стала чуть менее ожесточенной. Солдат, которого он назвал Тензином, зашагал рядом с Петтикином, все еще не вполне пришедшим в себя.
– Пожалуйста, быстрее, сахиб, – сказал Тензин и прислонился к одной из дверец, держа винтовку наготове. Петтикин в понуканиях не нуждался.
Мимо пронеслись еще какие-то бронированные машины, но не обратили на них никакого внимания, как и группы полицейских и солдат, с отчаянной поспешностью пытавшихся закрепиться на базе и удержать ее против толпы, приближение которой они уже могли слышать. За их спиной офицер полиции сердито спорил с десантником-британцем, остальные нервно поглядывали через плечо туда, откуда доносился нарастающий гул: «Аллаху-у-у-у акбар-р-р-р!» К этому гулу теперь примешивались частая стрельба и несколько взрывов. В двухстах шагах от забора на окружавшей базу дороге передние ряды толпы подожгли припаркованную машину, и та взорвалась.
Двигатели вертолета ожили, и этот звук привел полицейского в ярость, но в этот момент фаланга вооруженных молодых людей в гражданском ворвалась в ворота с противоположной стороны. Кто-то крикнул: «Моджахедин!» Тут же все по эту сторону базы сконцентрировались, чтобы их перехватить, и открыли огонь. Воспользовавшись этим как отвлекающим маневром, капитан и второй солдат бросились бежать к вертолету, запрыгнули в него, Петтикин дал полный газ и понесся в нескольких дюймах над травой, принял в сторону, увернувшись от горящего грузовика, и, пьяно раскачиваясь, поднялся в небо. Капитана качнуло, он едва не выронил свою гранату, попробовал вставить чеку, промахнулся из-за резкого крена, который заложил Петтикин, уходя из-под огня. Десантник сидел на переднем сиденье, отчаянно стараясь удержаться. Он открыл дверцу и аккуратно выбросил гранату за борт, проводив ее взглядом.
Она разорвалась, никому не причинив вреда.
– Славненько, – произнес британец, захлопнул дверцу, пристегнул ремень безопасности, проверил, все ли в порядке у его двух солдат и показал Петтикину большой палец.
Петтикин едва его заметил. Как только они выбрались за пределы Тегерана, он посадил машину среди редкого кустарника, подальше от дорог и деревень, и осмотрел ее, отыскивая повреждения от пуль. Ничего не обнаружив, он с облегчением вздохнул.
– Господи, не знаю как вас и благодарить, капитан, – произнес он, протягивая руку; голова у него раскалывалась. – Поначалу я вас вообще принял за чертов мираж. Капитан?..
– Росс. Это сержант Тензинг и капрал Гуэнг.
Петтикин пожал руки и поблагодарил их обоих. Они были низкорослыми, с улыбчивыми лицами, но при этом крепкими и ловкими. Тензин был старше своего напарника, ему было лет пятьдесят с небольшим.
– Мне вас небо послало, вас всех.
Росс улыбнулся; зубы на его загорелом лице блеснули ослепительной белизной.
– Я не слишком хорошо себе представлял, как нам удастся выбраться из этой передряги. Не очень-то благовидно это бы смотрелось: прикончить полицейских, любых полицейских, если уж на то пошло, даже САВАК.
– Согласен. – Петтикин ни у кого в жизни не видел таких голубых глаз; он прикинул, что капитану было лет под тридцать. – Что за чертовщина творилась там на базе?
– Часть личного состава ВВС взбунтовалась, и с ними несколько офицеров, лоялисты примчались наводить порядок. Мы слышали, что сторонники Хомейни и левые подтягивались, чтобы помочь бунтовщикам.
– Ну и каша! Спасибо вам от всего сердца. А откуда вам известно мое имя?
– Мы… э… прослышали о выданном вам разрешении на полет в Тебриз через Бендер-э-Пехлеви и хотели попросить, чтобы вы нас туда подбросили. Мы сильно задержались и уже думали, что вас не застали… нам пришлось сделать черт-те какой крюк, чуть не сгинули. Однако вот мы здесь.
– Благодарение Богу за это. Вы гуркхи?
– Просто… э… случайные ребята, так сказать.
Петтикин кивнул с задумчивым видом. Он обратил внимание, что ни у одного из них не было погон или знаков отличия, только капитанские звездочки у Росса и их красные береты.
– А каким образом случайные ребята могут прослышать о планах полетов?
– Даже и не знаю, – безмятежно обронил Росс. – Я просто подчиняюсь приказам. – Он огляделся. Местность вокруг была ровная, каменистая, открытая, на земле лежал снег, и было холодно. – Может, нам стоит двинуться дальше? Мы тут как на ладони.
Петтикин забрался назад в кабину.
– А что в Тебризе?
– Вообще-то, нам бы высадиться, немного не долетая Бендер-э-Пехлеви, если вы не возражаете.
– Конечно. – Петтикин механически начал процедуру подготовки к взлету. – А что там творится?
– Давайте скажем так: нам нужно повидать одного человека насчет собаки.
Петтикин рассмеялся, молодой капитан ему нравился.
– Собак тут везде полно! Что ж, Бендер-э-Пехлеви так Бендер-э-Пехлеви, и я брошу приставать с расспросами.
– Извините, но вы знаете, как это бывает. Я бы также был вам благодарен, если бы вы забыли, как меня зовут и что мы были у вас на борту.
– А если меня спросят… власти? Наш отлет провожала глазами целая толпа народу.
– Имени я вам не назвал. Просто приказал лететь, – Росс ухмыльнулся. – Прибегнув к грязным угрозам!
– Хорошо. Но вашего имени я не забуду.
Петтикин посадил машину в нескольких милях от порта Бендер-э-Пехлеви. Росс сам выбрал место приземления по карте, которую носил с собой. Это был пляж с песчаными дюнами, на приличном удалении от любых деревень; голубые воды Каспийского моря лежали спокойным покрывалом, пестрея рыбацкими суденышками; огромные кучевые облака громоздились в солнечном небе. Здесь местность была почти тропической, воздух влажный, полный насекомых, и – никакого снега, хотя на горах Эльбурс по ту сторону Тегерана лежали тяжелые снеговые шапки. Посадка без разрешения была серьезным нарушением правил, но Петтикин дважды вызывал аэропорт Бендер-э-Пехлеви, где он должен был дозаправляться, и ни разу не получил ответа, поэтому он подумал, что особой бедой ему это не грозит: он всегда мог сослаться на аварийную ситуацию.
– Удачи вам, и еще раз спасибо, – сказал он, пожимая им руки. – Если вам когда-нибудь понадобится услуга, любая услуга, я в вашем распоряжении. – Они быстро выбрались из вертолета, закинули за спины свои рюкзаки и направились в дюны. Больше он их никогда не видел.
– «Тебриз-1», вы слышите меня?
Петтикин беспокойно кружил на положенных семистах метрах, потом спустился ниже. Никаких признаков жизни – и нигде ни огонька. Испытывая странную тревогу, Петтикин посадил вертолет у ангара. Он остался в машине, готовый в любую секунду снова подняться в воздух, не зная, чего ожидать: новость о бунте военнослужащих в Тегеране, особенно в ВВС, считавшихся элитными войсками, глубоко встревожила его. Но к вертолету никто не подошел. Ничего не произошло. Скрепя сердце он очень тщательно зафиксировал органы управления и выбрался из кабины, оставив двигатели на ходу. Это было крайне рискованно и против правил – крайне рискованно потому, что, если фиксаторы ослабнут, вертолет мог крутануться на земле и стать неуправляемым.
– «Тебриз-1», вы слышите меня?
Петтикин беспокойно кружил на положенных семистах метрах, потом спустился ниже. Никаких признаков жизни – и нигде ни огонька. Испытывая странную тревогу, Петтикин посадил вертолет у ангара. Он остался в машине, готовый в любую секунду снова подняться в воздух, не зная, чего ожидать: новость о бунте военнослужащих в Тегеране, особенно в ВВС, считавшихся элитными войсками, глубоко встревожила его. Но к вертолету никто не подошел. Ничего не произошло. Скрепя сердце он очень тщательно зафиксировал органы управления и выбрался из кабины, оставив двигатели на ходу. Это было крайне рискованно и против правил – крайне рискованно потому, что, если фиксаторы ослабнут, вертолет мог крутануться на земле и стать неуправляемым.
Но я не хочу, чтобы меня застали врасплох, угрюмо подумал он, еще раз проверил блокировку и быстро зашагал к офису, хрустя снегом. Внутри никого не оказалось, в ангарах – пусто, не считая выпотрошенного 212-го, в жилых трейлерах тоже ни души и никаких признаков человеческого присутствия или следов борьбы. Немного успокоившись, он торопливо обошел весь лагерь. На столе в домике, где жил Эрикки Йокконен, Петтикин обнаружил пустую бутылку из-под водки. Полная бутылка стояла в холодильнике. Ему ужасно хотелось выпить, но алкоголь и полеты никак не сочетались. Петтикин также нашел в холодильнике воду в бутылках, немного иранского хлеба и вяленую ветчину. Он благодарно припал к бутылке с водой. Поем потом, когда все здесь кругом осмотрю, решил он.
В спальне он увидел, что кровать заправлена, но один ботинок лежал рядом с ней, а другой – в углу. Постепенно его глаза отыскали другие признаки того, что дом был покинут в спешке. Осмотр других трейлеров дал ему новые подсказки. Никаких транспортных средств на базе он не обнаружил, и красный «рейнжровер» Эрикки тоже исчез. Было ясно, что люди торопливо уходили с базы. Но почему?
Петтикин оценивающе посмотрел на небо. Ветер усилился, и он слышал его завывания в заснеженном лесу поверх приглушенного ворчания работавших на холостом ходу двигателей. Холод забирался под его летную куртку, в утепленные штаны, в летные ботинки. Тело мучительно ныло, требуя горячего душа – еще лучше сауны Эрикки, – еды, постели, горячего грога и восьмичасового сна. Ветер пока не проблема, подумал он, но дневного света, чтобы дозаправиться и вернуться через перевал вниз, в долину, у меня осталось не больше часа. Или мне остаться на ночь здесь?
Петтикин не был лесным человеком, не был человеком гор. Он знал пустыню и буш, джунгли, вельд и мертвые земли Саудовской Аравии. Безбрежные равнинные просторы никогда его не смущали. А вот холод беспокоил. И снег. Сначала дозаправка, решил он.
Но топлива на базе он не нашел. Ни капли. Сорокагаллонных бочек на складе полно, но все до одной пустые. Ладно, подумал он, борясь с паникой. На сто пятьдесят миль до Бендер-э-Пехлеви у меня в баках топлива хватит. Оттуда я мог бы добраться до аэропорта Тебриза или попробовать умыкнуть немного топлива со склада «Экс-Текс» в Ардебиле, но это, черт подери, слишком близко к советской границе.
Он снова посмотрел на небо. Черт! Я могу заночевать либо здесь, либо где-нибудь по пути. Так где же?
Здесь. Это будет безопаснее.
Петтикин заглушил двигатели и откатил свой 206-й в ангар, заперев дверцу вертолета. Тишина навалилась, стала оглушительной. Он помедлил мгновение, потом вышел, закрыв дверь ангара за собой.
Ботинки захрустели по снегу. Петтикин направился к трейлеру Эрикки; ветер сердито дергал его за куртку и штаны. На полпути он вдруг остановился и ощутил в животе холодный ком. Ему показалось, что он чувствует на себе чей-то взгляд. Петтикин повернулся кругом, вглядываясь и вслушиваясь в лес, в здания базы. «Колдун» танцевал и дергался под порывами ветра, который трепал верхушки деревьев, поскрипывал стволами, с воем носился по лесу, и Петтикин вдруг вспомнил, как Том Локарт, сидя у костра в Загросских горах, куда они иногда ездили кататься на лыжах, рассказал канадскую легенду о Вендиго, злом духе леса, рожденном на крыльях дикого ветра, который прячется в верхушках деревьев, воет, ждет, как бы захватить тебя врасплох, потом вдруг камнем обрушивается вниз, и ты впадаешь в ужас и бросаешься бежать, но убежать никак не получается, ты чувствуешь спиной его ледяное дыхание и бежишь, несешься, все удлиняя шаги, пока твои ноги не превращаются в кровавые культи, и тут Вендиго хватает тебя, уносит на верхушки деревьев, и ты умираешь.
Он вздрогнул всем телом, остро чувствуя свое одиночество. Любопытно, я никогда не думал об этом раньше, но я почти никогда не бываю один. Всегда есть кто-то рядом, механик, или пилот, или друг, или Дженни, или Мак, или Клэр в былые дни.
Он продолжал напряженно вглядываться в лес. Где-то вдалеке залаяли собаки. Ощущение, что там, за темными ветвями, кто-то есть, было сильным и никак не проходило. Сделав над собой усилие, он прогнал от себя тревогу, вернулся к вертолету и отыскал легкий пистолет Вери. Шагая к дому Эрикки, он, не пряча, сжимал короткоствольный, огромного калибра пистолет в руке и чувствовал себя теперь гораздо спокойнее. И ощутил еще большую радость, когда запер на задвижку дверь трейлера и задернул занавески.
Ночь опустилась быстро. С наступлением темноты звери вышли на охоту.
Тегеран. 19.05. Мак-Айвер шагал по пустынному, усаженному деревьями жилому бульвару, усталый и голодный. Ни один фонарь на бульваре не горел, и он продвигался в полутьме с большой осторожностью; у стен богатых домов по обе стороны дороги намело небольшие сугробы. Издалека холодный ветер донес звуки стрельбы и раскатистое «Аллаху-у-у акбар-р-р». Он повернул за угол и едва не врезался в танк «центурион», заехавший гусеницей на половину тротуара. Яркий свет фонаря ударил в лицо, на секунду ослепив его. Из засады выдвинулись солдаты.
– Кто вы, ага? – спросил молодой офицер на хорошем английском. – Что вы здесь делаете?
– Я капитан… Я капитан Мак-Айвер, Дункан… Дункан Мак-Айвер, я иду домой из своего офиса, и… моя квартира на другой стороне парка, за следующим углом.
– Документы, пожалуйста.
Мак-Айвер осторожно залез рукой в грудной карман. Рядом с удостоверением личности он нащупал две фотографии, одна – шаха, другая – Хомейни, но после всех слухов о мятежах, которые он слышал сегодня, ему было трудно решить, какую из них выбрать, поэтому он не стал доставать ни ту, ни другую. Офицер, светя себе фонариком, внимательно ознакомился с его удостоверением. Теперь, когда глаза Мак-Айвера немного привыкли к темноте, он заметил усталость на лице иранца, небритую щетину на щеках и мятый мундир. Другие солдаты молча наблюдали за ними. Ни один из них не курил, что показалось Мак-Айверу странным. «Центурион» возвышался над ними, зловещий, словно готовый прыгнуть вперед.
– Благодарю вас. – Офицер вернул ему изрядно потертую карточку удостоверения. Снова послышалась стрельба, на этот раз ближе. Солдаты ждали, всматриваясь в ночь. – Вам лучше не выходить из дома после наступления темноты, ага. Спокойной ночи.
– Да, спасибо. Спокойной ночи. – Мак-Айвер с благодарностью продолжил свой путь, гадая про себя, кто были эти люди: лоялисты или мятежники. Господи, если одни части взбунтуются, а другие останутся верными шаху, начнется такое, что чертям тошно станет. Он снова повернул, дорога и парк за углом были также погружены в темноту и пустынны, хотя не так давно в это время здесь всегда было многолюдно и очень светло, не только от фонарей, но и от света, струившегося из окон зданий; слуги, люди, дети – все с радостными лицами, смеются, спешат, торопятся туда и сюда. Вот этого мне не хватает больше всего, подумал он. Смеха. Интересно, вернутся ли к нам эти времена когда-нибудь снова?
День у него вышел безрадостный: телефоны не работали, радиосвязь с Ковиссом была плохой, а с другими базами ему вообще не удалось связаться. Снова никто из сотрудников офиса не появился на работе, и это его еще больше разозлило. Несколько раз он пытался отправить телекс Гаваллану, но так и не дождался соединения.
– Завтра все наладится, – вслух произнес он и ускорил шаг: пустынные улицы действовали на нервы.
В их доме было пять этажей, и они занимали один из пентхаусов. Лестницу освещала тусклая лампа, электричество опять подавали с половинным напряжением, лифт не работал уже несколько месяцев. Он тяжело двинулся вверх по ступеням, скудность освещения делала подъем еще более угрюмым. Но войдя в квартиру, он увидел, что свечи уже ярко горят, и настроение у него поднялось.
– Привет, Дженни! – крикнул он, запер за собой дверь и пристроил на крюк свою старую офицерскую зимнюю шинель. – Наливай!
– Дункан! Я в столовой, зайди на минутку.
Он прошел по коридору, остановился в дверях и разинул рот от удивления. На обеденном столе громоздилась дюжина иранских блюд и вазы с фруктами; свечи повсюду. Дженни лучезарно улыбалась ему. И так же лучезарно улыбалась Шахразада.