Она с радостью налила ему еще чашку.
– Я буду рада посмотреть Тегеран. Нужно будет многое купить, Шахразада там, и у меня целый список всякой всячины для сестер и еще крем для лица для мачехи…
Он едва слушал ее, мысли его были заняты Ракоци, Тегераном, Мак-Айвером и следующим шагом.
Дорога вертелась и петляла, уходя вниз. Он сбавил скорость и повел машину более осторожно, следом за ним тянулись несколько автомобилей. Впереди ехала легковушка, по обыкновению перегруженная, и ее водитель вел машину слишком близко к краю, слишком быстро, не убирая палец с клаксона, даже когда было ясно, что освободить ему дорогу было просто невозможно. Эрикки закрыл уши от этого иранского нетерпения, к которому так никогда и не смог привыкнуть, как не смог привыкнуть к совершенно бесшабашному стилю вождения, характерному для всех иранцев, даже Азадэ. Он преодолел очередной слепой поворот, после которого уклон дороги становился еще круче, и там, на прямом участке, увидел тяжело груженый грузовик, с натужным ревом поднимавшийся ему навстречу, и легковую машину, обгонявшую грузовик по встречной полосе. Он нажал на тормоз, прижимаясь к склону горы. В этот момент легковушка за его спиной рванулась вперед, обогнула его, возмущенно сигналя, и, ничего не видя впереди, выскочила на встречную полосу. Машины врезались лоб в лоб, их юзом стащило в пропасть, и, пролетев полтораста метров, они взорвались, ударившись о камни внизу. Эрикки прижался теснее к своему краю и остановился. Грузовик останавливаться не стал, все так же натужно кряхтя, он проехал мимо и двинулся дальше в гору, словно ничего не произошло, – остальные машины последовали его примеру.
Эрикки встал на краю и глянул вниз, в долину. Горящие остатки машин разбросало метров на двести вниз по горному склону, выжить после такого никто не мог, и не было никаких шансов спуститься вниз без серьезного альпинистского снаряжения. Вернувшись к машине, он удрученно покачал головой.
– Иншаллах, дорогой, – спокойно произнесла Азадэ. – Такова была воля Бога.
– Нет, это была не воля, это была чистой воды глупость.
– Конечно, ты прав, любимый, разумеется, это была чистая глупость, – тут же согласилась она своим самым успокаивающим тоном, видя его гнев, но не понимая его причины, как не понимала она многое из того, что происходило в голове этого мужчины, который был ее мужем. – Ты совершенно прав, Эрикки. Это была чистая глупость, но при этом – воля Бога, что глупость этих водителей привела к смерти их самих и тех, кто ехал вместе с ними. Это была воля Бога, иначе дорога была бы свободной. Ты был совершенно прав.
– Я был прав? – устало переспросил он.
– О да, конечно, Эрикки. Ты был абсолютно прав.
Они поехали дальше. Деревни, лежавшие рядом с дорогой или по обе ее стороны, были бедными или очень бедными: узкие улочки, лачуги и дома грубой постройки, высокие стены, несколько мечетей, уличных лавок, козы, овцы, куры и мухи, еще не ставшие тем бедствием, в какое они превращаются летом. На улицах и в джубах – канавах-арыках, вырытых вдоль дорог, – всегда полно отбросов, среди которых рыскают стаи запаршивевших бездомных собак, часто бешеных. Но снег делал пейзаж и горы живописными, и день по-прежнему был ясным, хотя и холодным; на синем небе понемногу собирались кучевые облака.
Внутри «рейнжровера» было тепло и уютно. Азадэ отправилась в путь в голубом утепленном лыжном костюме, надев под него кашемировый свитер того же цвета, на ногах – теплые ботинки. Теперь она сняла куртку и свою шерстяную лыжную шапочку, и ее пышные, от природы волнистые волосы рассыпались по плечам. Около полудня они ненадолго остановились перекусить у горной речушки. Потом ехали сквозь яблоневые, грушевые, вишневые сады – деревья стояли голые и унылые, – потом появились предместья Казвина, города с населением около ста пятидесяти тысяч человек и множеством мечетей.
– А сколько мечетей во всем Иране, Азадэ? – спросил Эрикки.
– Мне как-то говорили, что двадцать тысяч, – сонно ответила она, открывая глаза и всматриваясь в лобовое стекло. – А, Казвин! Ты быстро добрался, Эрикки. – Сладко зевнув, она поворочалась, устраиваясь поудобнее. – Говорят, мечетей двадцать тысяч и пятьдесят тысяч мулл. Если так и дальше будем ехать, в Тегеране окажемся уже через пару часов…
Он улыбнулся, слушая ее полусонное бормотание. Теперь он чувствовал себя в большей безопасности, радуясь, что самая трудная часть пути осталась позади. После Казвина дорога до самого Тегерана ровная, хорошая. В Тегеране у Абдоллы-хана много домов и квартир, большинство из которых он сдавал иностранцам. Несколько держал свободными для себя и близких родственников, и перед их отъездом сказал Эрикки, что на этот раз, ввиду беспорядков, им позволено остановиться в квартире недалеко от того места, где жил Мак-Айвер.
– Спасибо, большое спасибо, – поблагодарил его тогда Эрикки.
Азадэ потом сказала:
– Не знаю, с чего он вдруг так раздобрился. Это… это на него не похоже. Он ненавидит тебя и ненавидит меня, что бы я ни делала, стараясь ему угодить.
– Он не ненавидит тебя, Азадэ.
– Прости, что я не соглашусь с тобой, но он меня ненавидит. Я еще раз говорю тебе, мой милый, это все моя старшая сестра, Наджуд, это она отравляет его сердце против меня. И против моего брата. Она и ее поганый муж. Не забывай, что моя мать была второй женой отца, почти вдвое моложе матери Наджуд и вдвое ее красивее, и, хотя мама умерла, когда мне было всего семь лет, Наджуд до сих пор источает свой яд – не при нас, конечно, для этого она слишком хитрая. Эрикки, тебе никогда до конца не постичь, какими скрытными, умными и могущественными могут быть иранские женщины, какими мстительными, несмотря на свои ох какие сладкие лица и повадки. Наджуд хуже змея в райском саду! Она причина всей враждебности отца к нам. – Очаровательные зелено-голубые глаза Азадэ наполнились слезами. – Когда я была маленькой, отец по-настоящему любил нас, моего брата Хакима и меня, и мы были его любимчиками. С нами в нашем доме он проводил больше времени, чем во дворце. Потом, когда мама умерла, мы переехали жить во дворец, но никому из наших сводных братьев и сестер мы на самом деле никогда не нравились. Тогда все пошло по-другому, Эрикки. Это все из-за Наджуд.
– Азадэ, ты разрываешь себя на части этой ненавистью; в итоге страдаешь ты, а не она. Забудь о ней. У нее теперь нет над тобой никакой власти, и я повторяю тебе еще раз: у тебя нет никаких доказательств.
– Мне не нужны доказательства. Я знаю. И я никогда не забуду.
Эрикки не стал ее убеждать. Не было смысла спорить, повторять на разные лады то, что было источником такой ожесточенности и стольких слез. Лучше уж так, чем прятать все это глубоко в себе, лучше уж пусть она время от времени дает выход своему гневу.
Поля остались за спиной, и впереди дорога углублялась в Казвин, город, похожий на большинство других иранских городов: шумный, многолюдный, грязный, с отравленным выхлопами воздухом и бесконечными пробками на дрогах. Вдоль дорог, как и почти повсюду в Иране, тянулись джубы. Здесь эти каналы, местами забетонированные, были почти метр глубиной, они несли смесь из талого снега, льда, воды. Из них росли деревья, горожане стирали в них одежду, иногда брали из них воду для питья или пользовались как канализацией. За этими каналами поднимались стены. Стены, скрывавшие дома и сады, большие и маленькие, богатые и уродливые. Обычно городские дома были двухэтажными, похожими на большие обшарпанные коробки, некоторые из кирпича, порой необожженного, некоторые оштукатуренные, и почти все из них – скрытые от глаз. Полы в большинстве случаев были земляные, лишь немногие дома имели водопровод, электричество и какие-то санитарные удобства.
Движение на дороге сгустилось с ошеломляющей неожиданностью. Велосипеды, мотоциклы, автобусы, грузовики, легковые машины всех марок и размеров, от древних до очень старых, почти все помятые, залатанные, некоторые броско раскрашенные в разные цвета, с дополнительными огоньками там и сям в соответствии со вкусом владельца. За последние годы Эрикки много раз проезжал по этой дороге и знал, что могут возникнуть пробки. Но другого пути не было; окружная дорога, которую уже много лет планировали построить, так и не появилась. Он презрительно ухмыльнулся, стараясь не слышать окружавший его со всех сторон шум, и подумал: окружная дорога здесь никогда не появится, казвинцы просто не вынесут тишины и покоя. Казвинцы и рештийцы – жители города Решт на Каспии – были традиционными тупицами иранских анекдотов.
Он обогнул обгоревший остов автомобиля, потом вставил в проигрыватель кассету с Бетховеном и прибавил звук, чтобы немного сгладить шум улицы. Но это не очень помогло.
– Движение еще хуже, чем всегда! Куда смотрит полиция? – спросила Азадэ; она уже совсем проснулась. – Пить хочешь?
Он обогнул обгоревший остов автомобиля, потом вставил в проигрыватель кассету с Бетховеном и прибавил звук, чтобы немного сгладить шум улицы. Но это не очень помогло.
– Движение еще хуже, чем всегда! Куда смотрит полиция? – спросила Азадэ; она уже совсем проснулась. – Пить хочешь?
– Нет-нет, спасибо. – Он искоса взглянул на нее; свитер и рассыпавшиеся волосы делали ее очень желанной. Он широко улыбнулся. – Пить не хочу, а вот тебя хочу!
Она рассмеялась и взяла его под руку.
– А я не просто хочу, я умираю от голода!
– Хорошо. – Они сидели, испытывая глубокое умиротворение.
Как обычно, дорога была вся в рытвинах, ямах и трещинах. Они покрывали ее тут и там, отчасти из-за износа, отчасти из-за бесконечных ремонтов и дорожных работ, которые редко огораживались или обозначались предупредительными знаками. Он вильнул, объезжая глубокую выбоину, потом осторожно протиснулся рядом с еще одной разбитой машиной, кое-как отодвинутой к обочине. В этот момент навстречу ему, яростно сигналя, вырулил помятый грузовик. Грузовик был ярко раскрашен, бампер подвязан проволокой, кабина без стекол, вместо крыши – кусок холстины. В кузове без бортов был высоко навален хворост, поверх которого кое-как держались три пассажира, рискуя свалиться в любой момент. Водитель в грязной овечьей дубленке съежился на сиденье, щурясь от ветра. Рядом с ним сидели еще два человека. Проезжая мимо, Эрикки с удивлением отметил, что все они посмотрели на него с открытой ненавистью. Через несколько метров навстречу ему попался битый перегруженный автобус. С большой осторожностью Эрикки прижался еще ближе к джубу, чтобы дать ему место, и остановился у самого края канала. Опять он увидел, как водитель и все пассажиры в упор посмотрели на него, проезжая мимо, женщины – в своих чадрах, молодые люди – с бородами, плотно закутавшиеся во что было можно от холода. Один из них погрозил ему кулаком. Другой выкрикнул проклятье.
Раньше у нас подобных проблем не было, встревоженно подумал Эрикки. Всюду, куда он ни поворачивал голову, он натыкался на те же злые взгляды. Из машин и автобусов, с улицы. Ему приходилось продвигаться очень медленно из-за роя мотоциклистов, велосипедистов, влезающих где им вздумается между машинами, автобусами, грузовиками на дороге в одну полосу, запруженной до предела, не подчиняясь никаким правилам, кроме тех, которые устраивали их самих, а вот теперь еще и отара овец потекла на дорогу из боковой улочки, совсем перекрыв движение; водители орали на чабанов, чабаны сыпали проклятьями в ответ, все злились, нервничали, автомобильные гудки не смолкали ни на секунду.
– Чертова пробка! Тупые овцы! – раздраженно выпалила Азадэ. – Посигналь им, Эрикки!
– Терпение, милая, спи дальше. Мне тут все равно никого не обогнать, – прокричал он в ответ поверх неумолчного рева снаружи, явно ощущая окружавшую их недоброжелательность. – Потерпи!
У них ушло около получаса, чтобы проехать следующие триста метров, с обеих сторон прибывали новые и новые машины, замедляя движение еще больше. По бокам – уличные торговцы, прохожие, кучи мусора. Эрикки буквально по сантиметрам продвигался вслед за автобусом, который занял почти всю ширину дороги, чуть не задевая встречные машины, прижимаясь к самому краю джуба, нависая над каналом едва не половиной ширины колес. Мотоциклисты бесцеремонно проталкивались мимо, ударяясь в бока «рейнжровера» и других машин, чертыхаясь про себя и ругая всех вокруг, пинками отпихивая с дороги овец, которые, ошалев, разбегались во все стороны. Сзади в Эрикки ткнулась чья-то машина, ее водитель вдавил в руль кнопку сигнала вне себя от ярости, которая стрелой ударила в голову Эрикки, вызвав внезапный приступ бешеной злобы. Отключи уши, приказал он себе. Спокойно! Ты ничего не можешь сделать. Спокойно!
Но он обнаружил, что сохранять спокойствие становится все труднее и труднее. Через полчаса овцы свернули в проулок, и движение чуть-чуть оживилось. Но за следующим поворотов вся дорога была разрыта: трехметровая канава без всяких ограждений и знаков, глубиной метра в полтора и наполовину заполненная водой, перекрывала ее напрочь. Несколько рабочих с нахальными лицами сидели на корточках рядом и орали ругательства в ответ водителям. И делали неприличные жесты.
Двигаться нельзя было ни вперед, ни назад, поэтому все машины вынуждены были отправляться в объезд по узкой боковой улочке; автобус впереди не вписался в поворот, остановился, начал сдавать назад под новый ураган яростных воплей и гудков, и когда Эрикки дал задний ход, чтобы освободить ему место, помятая голубая легковушка позади него круто повернула влево, чтобы объехать его по встречной полосе, где на секунду образовалось пустое пространство, заставив следующую встречную машину резко затормозить, отчего та пошла юзом. Одно из колес соскользнуло в джуб, и вся машина опасно накренилась. Теперь движение было окончательно перекрыто.
В ярости Эрикки дернул на себя ручник, рывком открыл дверцу, подошел к машине в канаве и, используя всю свою невероятную силу, вытащил ее назад на дорогу. Никто не стал ему помогать, люди лишь орали друг на друга, добавляя неразберихи. Эрикки повернулся и двинулся к голубой машине. В этот момент автобус протиснулся за угол, освободив дорогу, водитель голубой машины отпустил сцепление и с ревом проскочил мимо, показав Эрикки неприличный жест.
Сделав над собой усилие, Эрикки разжал кулаки. Машины с обеих сторон отчаянно сигналили ему. Он сел в «рейнжровер» и включил передачу.
– Держи, – встревожено сказала Азадэ, протягивая ему чашку кофе.
– Спасибо. – Он выпил кофе, ведя машину одной рукой, движение опять замедлилось. Голубая машина исчезла. Когда он смог говорить спокойно, он произнес: – Если бы я добрался до той машины, я разорвал бы ее и его в клочья.
– Да. Да, я знаю. Эрикки, ты заметил, как враждебно все на нас смотрят? С такой злобой?
– Заметил.
– Но почему? Мы Казвин проезжали раз двад… – Азадэ инстинктивно пригнулась, когда в стекло с ее стороны внезапно ударился комок отбросов, потом испуганно прижалась к нему, ища защиты. Он выругался, крутанул вверх ручку стеклоподъемника, потом перегнулся через нее и запер дверцу с ее стороны. В ветровое стекло ударился кусок навоза.
– Черт подери, да что такое с этими долбарями драными? – пробормотал он. – Можно подумать, у нас на крыше американский флаг развевается, а сами мы портретами шаха размахиваем. – Из ниоткуда прилетел камень и с грохотом отскочил от металлической двери. Тут автобус впереди вырвался из тесного объездного переулка на широкую площадь перед мечетью, где стояли рыночные лавки и где движение шло в две полосы в каждую сторону. Эрикки с облегчением прибавил скорость. Машины по-прежнему двигались медленно, но двигались, и Эрикки переключился на вторую передачу, направляясь к выезду в сторону Тегерана на дальнем конце площади.
– Таких пробок мы еще не видели, – пробормотал он. – Что там, черт подери, творится?
– Наверное, еще одна авария, – сказала Азадэ, глубоко встревоженная. – Или дорожные работы. Может быть, нам лучше вернуться? В ту сторону машин поменьше.
– Времени у нас еще полно, – ответил он, пытаясь ее приободрить. – Минутка-другая, и мы отсюда выберемся. Как только проедем город, все будет в порядке.
Впереди машины опять притормаживали, глухой гул нарастал. Обе полосы быстро заполнялись, постепенно превращаясь в одну с частыми гудками, руганью, остановками, возобновлением движения, изматывающе медленного, со скоростью километров пятнадцать в час, уличные лавки и ручные тележки по обе стороны джуба создавали дополнительную толчею. Они были почти у выезда, когда сбоку к машине подбежали какие-то юнцы, начали выкрикивать оскорбления, включая очень грязные. Один из юнцов ударил ладонью по стеклу с его стороны:
– Собака американская…
– Амер'канская свинья…
К юнцам присоединились другие мужчины и несколько женщин в чадрах, вздымая кулаки. Эрикки был со всех сторон зажат в потоке машин, не мог ни свернуть, ни ускориться, ни притормозить, ни развернуться; он почувствовал, как от такой беспомощности в нем поднимается гнев. Люди молотили кулаками по капоту, бокам «рейнжровера», по стеклу с его стороны. Теперь их собралась целая кучка, те, что были со стороны Азадэ, издевались над ней, показывали неприличные жесты, пытались открыть дверцу. Один из юнцов запрыгнул было на капот, но поскользнулся, упал под колеса и едва успел отползти в сторону, чтобы Эрикки его не переехал.
Автобус впереди остановился. Тут же возникла страшная куча-мала: одни люди, толкаясь и пихаясь, пытались влезть в автобус, другие отталкивали их, пытаясь выбраться из него. В этот момент Эрикки увидел просвет, нажал на газ, сбросив с «рейнжровера» еще одного иранца, объехал автобус, едва не подавив пешеходов, которые беспечно пробирались между машин, и круто свернул в боковую улочку, чудесным образом свободную от машин, пронесся по ней, свернул на другую, чуть-чуть не врезавшись в толпу мотоциклистов, и покатил дальше. Скоро он совершенно заблудился, потому что никакой системы в городской застройке не было, повторялись лишь кучи мусора, бродячие собаки и автомобильные пробки, но он ориентировался по теням от домов и в конце концов выбрался на улицу пошире, протолкался в поток машин, проехал еще дальше и вскоре очутился на улице, которая была ему знакома; эта улица вывела его на еще одну площадь с мечетью, а затем – на Тегеранскую трассу.