– Я дурак. Прости. Только не уходи. Только не это. Давай все забудем. – Я металась по квартире, наскоро собирая вещи, а он семенил следом и хватал меня за руки. Мы побегали еще минут десять и я выдохлась. В конце концов, он в чем-то прав, хотя претензии к моей работе совершенно дики. Но бросить его вот так, после скандала я не хотела. Некрасиво это как-то, да и у меня ничего не готово. Не желаю я по улицам болтаться с двухлетним ребенком, да еще в ее День Рождения.
– Ты не уйдешь? – заискивал Миша.
– А как ты хочешь? – спросила я и посмотрела в его глаза.
– Я больше всего боюсь, что ты уйдешь.
– Тогда я останусь, – сказала я. Все-таки нет в мире справедливости. Вот что бы мне не полюбить его? Ан нет.
На радость маме мы все-таки собрались за семейным столом. Был торт с двумя толстенькими свечками, была колбаса, холодец, неизменная помесь овощей, майонеза и яиц. Бедняга Оливье переворачивался в гробу от наших совковых салатов, а мы – мы ничего, лопали. С детства и, по-видимому, навсегда вид этого крошева, жареной курицы и запах литовских шпрот создают для меня атмосферу большого-большого праздника. Леська устала от обилия игрушек и внимания, висела на руках и капризничала, отчего я раздражалась, Мишка волновался, а мама всех старалась успокоить. Золото, а не женщина. Эх, никогда мне не стать такой.
– Давайте выпьем за здоровье Олесеньки, – четко выполнял функцию тамады папа. Мы выпили за ее здоровье по рюмочке клюквенной настойки собственного (маминого, естественно) приготовления. Потом еще по рюмочке за мое здоровье, за счастье семьи, за материальное благополучие. За мир во всем мире я пить уже отказалась. После всех моих похождений единственным допингом, от которого меня не шарахало в сторону, были сигареты. Однако Миша не был так категоричен. Счастливо вцепившись в бой бок одной рукой, другой он лихо опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, отчего его мама стыдливо отводила глаза и вздыхала.
– Ах эти мужчины. Никогда не знают меры, – я была с ней согласна, с той только разницей, что считала, и бабы тоже весьма нередко о мере забывают. Так что нечего тут делить всех по половому признаку.
Через некоторое, весьма непродолжительное время мужская составляющая семейства Потаповых прикончила остатки прошлогодних настоек и загрустила. Мама деловито гремела тарелками и так старательно не замечала их ипохондрии, что становилось ясно – не все в доме выпито, ох не все. Но, помня великий подвиг партизан-комсомольцев, мама решила стойко следовать их примеру и держаться до последней черты.
– Мамуля, надо раскрываться! – уверял ее папа. Ему было хорошо. Так хорошо, что повод, по которому была выдана индульгенция на спиртное, стал уже неважен. Он шикал на Олеську:
– Мелочам пора спать. Ну-ка марш-марш левой… – Олеся возражала. Мама раскрываться и не собиралась. Тогда мужчины предприняли обходной маневр и налакались пивом около ларька под подъездом. Чудеса. Вроде вышли покурить на минуточку, что особенно трогательно, потому что папа-то ведь не курил. Так вот, вышли, курили-курили минут так сорок и наконец накурились. Папа, заведя свое тело в квартиру, как был разместился на диване и позволил маме самостоятельно решать вопросы эстетики. Разувать, раздевать его и укрывать одеялкой. Миша же сначала долго сидел в прихожей, делая вид, что нашел на своих шнурках древние манускрипты и теперь просто старательно их читает. Подозреваю, что он, как и его родитель, просто спал. Но вот выяснять это я не стала. Зачем напрягать человека, когда он и сам через час другой проснется. Спина затечет от неудобной позы или еще чего. Так и случилось. Около двенадцати ночи он призраком зашел в нашу сонную берлогу и задал сакраментальный вопрос:
– Алисочка, как ты себя чувствуешь?
– Да уж получше, чем ты, – уверила его я.
– Ат-т-т-лиш…но.
– Ты у меня потенциальный алкоголик, – поразилась я, глядя, как мой агнец Потапов ползком забирается на кровать.
– Алиса, где ты, – позвал он, с трудом ворочая языком и отрубился.
– Здесь я, здесь. Куда я денусь. – Пробормотала я и улеглась рядом. Посреди ночи я проснулась от нехватки воздуха. Михаил навалился на меня всем телом и стаскивал нетвердыми руками с меня белье.
– Нет уж! – чуть было не закричала я, но не тут-то было. Меня словно сплющило прессом, его тяжелое дыхание орошало окрестности так, что меня чуть не стошнило.
– О, моя детка, – шипел он, пока я вырывалась. Вот уж только не хватало мне пьяного бытового насилия.
– Отпусти, – взвизгнула я и шарахнула его с размаху по голове тем, что попалось мне под единственную свободную (правую) руку. Этим чем-то оказалась бутылка из-под пива. Как она там оказалась и когда Потапов умудрился ее вылакать, я не поняла.
– А-а-а, – простонал он и откатился к стене. Не то чтобы мой слабенький замах мог его серьезно травмировать. Его-то крепкую мужскую голову! Но вот желание, так сказать, как рукой сняло. Он моментально продолжил спать. Меня трясло, словно в ознобе. Я прилегла к Олесе, но так и не смогла заснуть. Все боялась новых чудес потенции. В общем, на работу я уходила в плачевном состоянии. Единственный выходной прошел удивительно конструктивно. Может быть, из-за этого, а может и из-за чего-то еще, но именно в тот день я вдруг поняла, что кое-что не доделала. И пока это кое-что не сделать, ничего не изменится.
Я должна выяснить для себя кое-что важное, как бы это не было тяжело и сложно. В жизни все непросто, так что он одного нелегкого шага ничего хуже не станет. Весь день я металась по офису, переворачивала бумаги, проливала чашки с чаем и кофе, натыкалась на клиентов, и, что хуже, на начальников. Приносила всем свои извинения и вела себя совершенно неадекватно. А в шесть часов вскочила и принялась краситься как сумасшедшая и приставать ко всем с вопросом:
– Как я выгляжу? У меня сегодня очень важное мероприятие. – После того как в пятнадцатый раз мне сообщили, что я очаровательна, если прикрыть лицо газеткой, я решила смыть все и пойти без всякой косметики. В самом деле, зачем. Перебьется. Я вовсе не хочу никому понравиться. Снова. Просто как пишут в модных журналах, хочется показать, что он многое потерял… Так что буду-ка я выше.
* * *Я собиралась к нему. Зачем? Кто бы знал. В тот момент я и сама не понимала, что мной движет. И как я могу на такое решиться. Знакомой дорогой к родному метро. Станция, которая располагается в паутине рисованных линий следующей и на которой я за год ни разу не вышла. Речной Вокзал, конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.
– Может, не надо? Остановись! Вдруг тебе будет больно.
– Больнее уже не будет, – отвечала я себе.
– Зачем тебе это? Он ведь подумает, что ты пришла, чтобы снова навязываться!
– Ну и пусть думает, что хочет. Зато я узнаю ответы на вопросы, которые мучают меня уже столько времени.
– Ты всегда была сумасшедшей. Иди, только потом не жалуйся. – Обиженно замолчал мой внутренний голос. Я освободила поезд, подгоняемая недовольным взглядом дежурной по станции. Ей надо было работать, отправлять поезд, а я нарушала ее график. Шаг, еще шаг. В знакомую сторону по тысячу раз хоженому маршруту. На все тот же троллейбус, все к тому же дому. К той же двери. Может, его не окажется дома. Как было бы просто. Я постояла бы, послушала, как переливается за дверью музыка его мелодичного звонка, развернулась, проехала бы всего одну станцию и… Что и? В объятия к Мишке. Или куда?
– Привет…
– Привет…Черт, ты что ль?
– Я.
– Алиска? Детка? Какими судьбами? Решила меня навестить?
– Вроде того. – Кивнула я и судорожно сглотнула. Он был дома. Он распахнул дверь, такой же, как и раньше. Растрепанный, перемазанный краской. В джинсах. Немножко больше морщин. Более желтый цвет лица. Наверное, много курил.
– Проходи, что же ты тут стоишь? – он гостеприимно провел меня внутрь. И даже там ничего не изменилось.
– Надо же, все по-прежнему.
– А чему меняться? Прошло-то времени всего ничего.
– Ну как сказать, – протянула я. С моей точки зрения, прошла чуть ли не вечность. Однако, действительно, у него может быть другой отсчет. Всего в нескольких выставках, например.
– Будешь чай?
– Нет.
– А кофе?
– Спасибо ничего не надо.
– Ну, рассказывай, – он смотрел на меня с интересом, словно бы и действительно не было ничего «такого» между нами. Не было той записки, не было его бегства. Просто зашла в гости старая знакомая. Сейчас расскажет, как съездила в отпуск.
– Я нормально. А ты как?
– Да все также. Слушай, ты прекрасно выглядишь. Повзрослела. Одна?
– Нет.
– Понятно, – нахмурился он и закурил.
– Что тебе понятно?
– Хочешь выпить? – он достал из серванта бутылку какого-то дорогого пойла и выжидающе посмотрел на меня.
– Наливай, – кивнула я. Мы выпили. Молча, в крайнем случае, покрякивая, что, мол, хорошо пошла, выпили еще. И еще. Пока, наконец, я не смогла выдавить из себя то, зачем пришла.
– Скажи, Артем, ты меня любил?
– Да, детка. Ты, наверное, не поверишь, но я тебя любил, – кивнул он и умиленно посмотрел на мои коленки.
– Я не имею в виду твои эротические фантазии. Ты считал меня интересной? Я казалась тебе личностью?
– Э…Как странно ты себя ведешь, – растерялся он.
– Ничего. В моей жизни вообще много странного. Пожалуйста, ответь. Я ведь не за тем пришла, чтобы выставить тебе счет. Мне просто нужно знать.
– Я смотрел на тебя, как на прекрасную картину. Настоящее творение божье. Молодость, неопытность. Я не знаю, как тебе объяснить. Ни один мужчина от такого не откажется.
– Я понимаю. Но ты не считал меня прилипчивой дурочкой? Маленькой распущенной дрянью?
– Ну что ты…Я никогда такого и в мыслях не держал, – замахал руками Артем.
– Тогда зачем была эта записка? Ты не мог со мною просто поговорить? Почему ты со мной так подло поступил? – от моего вопроса он весь скукожился и сжался. Верно пишут журналисты, не любят мужики, наотрез не любят выглядеть подлецами.
– Ну я… Подумал, что так нам будет легче.
– Тебе будет легче, ты хотел сказать.
– Э…
– Потому что мне не было легче. Мне было намного хуже. Если бы ты тогда нашел в себе мужество сказать мне в лицо, что не любишь – я бы пережила.
– Но ты и так не померла, как я вижу. – Перешел он в оборону. Господи, на что это похоже?! Мы ругаемся, как старые болваны.
– Верно. Но только я знаю, какой ценой. Неважно, проехали. Мне все эти годы казалось, что я была тебе противна.
– Нет, ну что ты.
– Ты написал эту чертову записку, потому что я напилась?
– Не совсем.
– Не совсем? А как? Частично?
– В любом случае, я не мог с тобой оставаться. Но это не связано с тобой. Просто у меня тогда был сложный период. Я тебе потом, кстати, звонил. Тебя не было.
– Много звонил? – впилась в него я.
– Ну…
– Сколько раз?
– Не помню, – отвел он взгляд, а я поняла – врет. Ни черта он не звонил.
– Налей мне еще. – Оказалось, что коньяк чем-то похож на героин. Тоже, хорошо, не больно и нет никакого буйного опьянения.
– Алиса, прости. Если б ты знала, как я себя потом винил за это. Между прочим, я до сих пор считаю, что лучше тебя мне никто не подходит.
– Да что ты? – ощетинилась я. Проклятый Дон Жуан, по определению не пропустит ни одной юбки. Как, интересно, я раньше этого не понимала? Ничего не видела.
– Да. И может, у нас еще есть шанс. Мы уже взрослые люди и не наделаем больше таких глупых ошибок.
– Это ты прав. Не наделаем. Слушай, я вот только сейчас подумала, первый раз в жизни. А ты-то мне подходишь?
– Не понял? – Артем смотрел на меня своими голубыми глазами, но я не видела в нем больше того недостижимого принца. Сквозь него пролез старый ловелас, не очень удачливый художник, холостяк. Трусливый и предсказуемый, как все, хотя и не лишенный обаяния Артем Быстров. Всего-то.
– Я не люблю тебя. Вот забавно!
– Ты говоришь это так, словно только что открыла Америку.
– А ты походишь на взъерошенного попугайчика, – расхохоталась я. – Да не обижайся, я не хочу задеть твои чувства. Просто почему-то всю жизнь я только и думала, подойду ли я. Тебе, родителям, театру, Потапову, наконец. И я так старалась стать для всех вас той единственной, без которой никак не обойтись, что как-то не задумывалась, как сама к вам отношусь. Вот ты, например. Ты же мне совершенно очевидно не подходишь.
– Почему? – оскорбился он.
– Ну как. Я мечтаю видеть рядом с собой успешного сильного мужчину, а ты не смог даже достойно расстаться с женщиной. Сбежал. Ты трус. Ты не очень хороший любовник.
– В каком…
– Нет, я не про член. Но ведь ты никогда не думал обо мне. Трахал и отправлял домой на троллейбусе. Что, кстати, еще говорит о том, что ты скуп. Совсем не мой идеал. С тобой скучно, так как ты разбираешься только в живописи. Если бы мы, не дай Бог, поженились, мне пришлось бы стать твоей тенью. Жить твоими картинами, в то время как ты бы наставлял мне рога, клеясь к каждой юбке. И я потратила бы жизнь, гоняясь за тобой с супом и котлетами. Растила бы не нужных тебе детей и боялась бы, что в один прекрасный день ты все-таки сделаешь то же самое. Не исчезнешь, оставив мне записку.
– Слушай, а ты стала совсем другой, – удивился Артем.
– Слава Богу, – обрадовалась я. – Если это заметно невооруженным глазом, значит есть надежда.
– Надежда на что? – Он снова закурил, нервно теребя сигарету тонкими пальцами. Вот таким я его и запомню. Лохматого, привлекательного, но уже изрядно потрепанного жизнью, с сигаретой в руках посреди грязной и тесной шестиметровой кухни. Перед полной окурков пепельницей и с совершенно растерянным лицом.
– А вдруг я и сама – личность. Вдруг я ничуть не меньше тебя?
– Меньше – больше? Кто это меряет.
– Как кто? Да хоть бы и ты. Ведь тебе и в голову не приходило, что я, возможно, тоже в чем-то талантлива. И что было бы неплохо узнать меня не только с точки зрения анатомии.
– Ерунда какая-то. Давай лучше еще выпьем.
– Нет. Я пойду, мне пора, – я встала и пошла к выходу. Артем скукожился и уменьшился до размера божьей коровки.
– Алиса, оставь телефон. Я тебе позвоню, поговорим еще, – его слова настигли меня в дверях.
– О чем? – Я обернулась и пристально посмотрела в его красивые глаза. Где-то внутри пронзительно защемило что-то, но я не стала останавливать или заталкивать это вглубь. Пусть болит. Отболит и уйдет, останется пепел.
– О нас.
– Никогда не будет никаких нас. Сегодня я просто зашла посмотреть, стоило ли это все тех страданий. Извини, если я тебя как-то потревожила.
– Постой.
– Что? – я ждала лифта, он стоял босой и какой-то одинокий, потерявшийся..
– И как? Стоило оно того?
– Не знаю. Я так и не поняла. Наверное, стоило. Все в этой жизни имеет смысл. Буду иногда вспоминать о тебе. Все-таки, как ни крути, ты мой первый мужчина. Ну, прощай.
– Прощай, – угадала я его ответ за закрывшимися дверями лифта. На душе стало удивительно легко и спокойно. Я сделала шаг вперед и вышла из подъезда на залитую светом улицу. Над горизонтом склонился обжигающе-багровый закат. Впереди было лето, солнце, речка. Впереди была вся моя жизнь.
Глава 5. Пациент.
Семейное счастье. Скромные радости, вечные ценности. Сотни и тысячи простых историй с плохим концом и одна на тысячу с хорошим. Разводы со стопроцентным попаданием в статистику. Кто не был в разводе? Пожалуй, только тот, кто не женился. Мы ставим подписи, выслушиваем топорные и скучные напутствия от толстых сотрудниц ЗАГСа и идем домой, чтобы через некоторое время снова вернуться сюда за свидетельством об одиночестве. Как будто одиночество требуется как-то протоколировать. Как будто если его не занести в книгу актов гражданского состояния, придется отбиваться от претендентов на нарушение твоего покоя. Всю сознательную жизнь мы бегаем за другими так, как всю бессознательную бегали за маминой юбкой. Только в два года мы делаем это честно и неприкрыто.
– Почему ты уходишь, мама. Мне страшно без тебя. Я хочу, чтобы ты брала меня с собой везде, даже в туалет. Ни на минуту не оставляй меня. – Но потом, когда проходит время и мы получаем рекомендуемую дозу облучения воспитанием, то начинаем тратить усилия на неуклюжие попытки скрыть свою потребность в любви. Сначала:
– Деточка, никогда не говори мальчику, что он тебе нравится. Он будет тебя презирать. – Потом:
– Дорогая, все хотят дружить с теми, кто заслуживает того. Хорошо учись, будь аккуратной, не ссорься с родителями. – Еще вот этот непревзойденный перл нашего формирования личности со знаком качества:
– Никогда не показывай, что тебе чего-то жаль. Будь щедрой и доброй. Жадных не любят. – Я могу быть щедрой когда того просит моя душа, но тетеньки в школах и садах заверяют, что щедрыми надо быть ВСЕГДА. Что, интересно, было бы, если бы им (тетенькам) предложили поделиться зарплатой. Или подарить свои игрушки – бусы, серьги или хрустальную вазу, единственную дорогую в доме вещь. Мы учим, после того как научили нас. Рожаем детей, чтобы потом читать им нотации и обвинять их в своей неудавшейся жизни. Из поколения в поколение передаем чувство вины и инстинкты, как доминантные признаки нашей породы. Если сегодня тебе хорошо, значит будет новая беда. Как в песне поется. Кому можно верить? Кто покажет путь к настоящей любви? Кто им пройдет, если нам более свойственно останавливать на скаку коней и заходить в горящие избы вместо того, чтобы оставить эти почетные обязанности настоящим мужчинам. Погорелец на погорельце, но зато с полным правом мы обвиняем друг друга в потерянной молодости. Кто-то сказал: хочешь быть счастливым – будь. Только вот сложно это – захотеть.
Миша хотел Алису. Хотел меня. Он вовсе не хотел быть счастливым. Странно, непонятно, путано, но из года в год он принимал меня лишь доя того чтобы прочитать равнодушие в моих глазах, чтобы увидеть, как я отдерну руки, отвернусь, скажу: