Начальная школа «Мериуитер Льюис» проектировалась как средняя школа, причем по уровню могла соперничать со школами богатых пригородов мегаполисов или с частными школами. Среди прочего в ней предполагалось построить крытый олимпийский бассейн[14] и комплекс для прыжков в воду.
Но, прежде чем строительство школы завершилось, жители Рейнбоу-Фоллс увидели, как их мечты лопнули, будто мыльные пузыри. Федеральное правительство, руководствуясь законами о защите окружающей среды, ограничило эксплуатацию недавно открытых месторождений нефти и газа и установило такие жесткие правила на ведение разведки новых месторождений, что многие проекты свернули, не доведя до конца. Налоги упали до прежнего уровня, поскольку сразу пошли вниз цены на недвижимость, а сторонние инвестиции иссякли.
Бюджет на строительство новой школы пришлось сокращать. Олимпийский бассейн под крышей остался ямой в полу. Стоимость облицовки кафелем, покупки и установки необходимого оборудования, отделки вспомогательных помещений (душевых, раздевалок, тренерских) обанкротила бы Школьный департамент Рейнбоу-Фоллс. А на поддержание бассейна в рабочем состоянии требовалось больше денег, чем Департамент тратил на текущие расходы.
В итоге существующую среднюю школу признали соответствующей потребностям города, начальную школу, которой требовался дорогостоящий ремонт, закрыли, и учеников перевели в новую школу, построенную в усеченном варианте, которая и получила название «Мериуитер Льюис».
Директор Райнс и чиф Хармильо обошли бассейн, обсуждая текущий урожай учеников. Слово «урожай» представлялось совершенно уместным, поскольку команде Строителей в самом скором времени предстояло его собрать.
– Мы будем заводить по два класса в бассейн с его мелкого конца, – объясняла Мелинда Райнс, – и перемещать к глубокому концу, где стенки высокие и выбраться оттуда невозможно. Строители пойдут за ними, возьмут их и не дадут проскочить к мелкому концу. Учителя будут патрулировать периметр и никому не позволят забраться на стенки.
Слушая голос директора, эхом отдающийся от холодных серых стен, Хармильо спросил: «Не услышат ли ученики, находящиеся в классах, тех, кто уже будет в бассейне?»
Мелинда Райнс покачала головой.
– Стены здесь толщиной в два фута, железобетонные, монолитные.
– А над нами?
– Над бассейном спортивный зал. Потолок тоже толщиной в два фута. Тем не менее в день экскурсий мы отменим все спортивные занятия и запрем зал. Даже если потолок не заглушит крики, их все равно никто не услышит.
Половину огромного подземного помещения, включая недостроенный бассейн, освещали яркие лампы, во второй половине, дальней, тени переходили в темноту. Хармильо разглядел опорные стойки и внутренние стены, не доведенные до потолка.
Директор Райнс заговорила, прежде чем чиф задал вопрос:
– По длинным сторонам бассейна хотели построить трибуны, а под одной из них – подсобные помещения, раздевалки, тренерские и так далее. Затем – вестибюль. Ничего этого так и не построили. Не закончили и выход из вестибюля на автомобильную стоянку. Более того, выход этот засыпали землей. Поэтому попасть сюда можно только через те двухстворчатые двери.
– Не может все это помещение находиться под школой, – заметил Хармильо.
– Часть его находится под стоянкой для автомобилей учителей. Можно сказать, что здесь звуконепроницаемый бункер.
– Вы заменили учителей?
Она покачала головой.
– Уборщики, школьная медсестра, работники кухни с нами. Этим вечером и следующим мы заменим учителей в их домах.
– Четверг будет хорошим днем, – кивнул чиф Хармильо.
– Финальная стадия – детский день. Ты придешь, чтобы посмотреть, как их будут убивать и перерабатывать?
– В этом городе мы убьем всех. Я хочу увидеть, как можно больше.
Глава 29
Ответив на ход ладьи и получив достойный ответ, Арни обдумывал свой следующий ход, тогда как его сестра и ее муж переваривали не самую приятную весть, принесенную татуированным гроссмейстером.
Виктор Гелиос, он же Франкенштейн, ушел из жизни на глазах Карсон, Майкла и Девкалиона. Карсон не сомневалась, что обстоятельства его ужасной смерти не оставляли ему ни единого шанса остаться в живых. Его одновременно пробили электрическим током, задушили и раздавили.
Более того, когда Виктор умер, умерли и все его создания, за исключением Девкалиона. В модифицированном теле Виктора находились топливные элементы, которые преобразовывали электричество в другую поддерживающую жизнь энергию, которую изобрел Виктор. Когда он умер, эти топливные элементы через спутник передали всем Новым людям, созданным в Новом Орлеане, особый сигнал, смертоносный сигнал, убивший их всех. Раз Виктор не смог стать их бессмертным богом, он не допустил, чтобы они пережили его хотя бы на час.
– Сам факт их смерти, а мы это видели собственными глазами, доказывает, что в теле Виктора не осталось и толики жизни, – заявила Карсон, кружа по кабинету.
– Возможно, это доказывает только то, что ты сейчас сказала, – Девкалион покачивал Скаут на руке. – Но он был гением, пусть и свихнувшимся. И я абсолютно уверен в том, что у него был план на случай чрезвычайных обстоятельств, позволяющий пережить смерть собственного тела, выжить не душой в аду, а во плоти и в этом мире.
– Ты говоришь, что знаешь о его появлении, – гнула свое Карсон, – но на самом деле ты только чувствуешь, что он все еще здесь. Тебе неизвестно, каким мог быть его чрезвычайный план, и где сейчас Виктор, и что делает. Разве мы можем кардинально изменить свою жизнь и броситься за фантомом, основываясь только на чувстве?
Глаза Девкалиона вновь запульсировали отблесками молнии, давшей ему жизнь.
– С учетом того, что вы обо мне знаете, ты, возможно, согласишься, что чувство, о котором идет речь, нечто большее, чем эмоции, большее, чем истина, постигнутая интуицией. Гораздо большее. Это откровение.
Карсон повернулась к Майклу, но тот покачал головой и посмотрел в окно, как бы говоря: «Если ты собираешься спорить с двухсотлетним мудрецом, обладающим сверхъестественными способностями, дело твое, но, пожалуйста, полной дурой выставляй себя без моей помощи».
Сидя на руке монстра, как он сам себя называл, Скаут принялась дергать его за лацкан пиджака, словно требуя к себе внимания. Малышка восторженно улыбалась татуированному лицу Девкалиона, чувствуя, что у него на руках она в полнейшей безопасности, как если бы ее охранял сам архангел Михаил, небесный воитель.
– Даже если он каким-то образом жив, – не сдавалась Карсон, – даже если ты сможешь как-то его найти, разве мы с Майклом можем сделать что-то такое, чего не сможешь сделать ты? С твоими способностями. С твоей… силой.
– Вы можете передвигаться открыто, в отличие от меня, с моим лицом и иногда начинающими пульсировать светом глазами. Но в любом случае я не могу уничтожить его в одиночку. Как и прежде, мне нужны союзники. И я знаю, что у вас достаточно храбрости и ума, чтобы побеждать драконов. Я не знаю, к кому еще обращаться.
На мгновение Арни отвлекся от шахматной доски.
– Ты знаешь, что сделаешь это, Карсон. Майкл знает, и ты тоже знаешь. Ты рождена для того, чтобы давать пинка тем, кто этого заслуживает, и наводить порядок.
– Это не компьютерная игра, Арни, – возразила Карсон.
– Да, это не игра. Просто все, что тысячи лет было в мире неправильно, вылезает теперь с новой силой. Возможно, Армагеддон нечто большее, чем название фильма с Брюсом Уиллисом. Может, ты не Жанна д’Арк, но ты куда сильнее, чем думаешь.
За два года, прошедшие с того дня, как Девкалион вроде бы простым прикосновением рук излечил Арни от аутизма, Карсон иной раз думала, что гигант не только забрал болезнь, но и что-то дал ее брату. Мудрость, несвойственную подросткам такого возраста. И не только мудрость. Возможно, некую черту характера, некое качество, о наличии которого она знала, но не могла выразить это словами.
Она повернулась к Девкалиону.
– Если мы хотим помочь, если можем, что нам делать? Если Виктор и жив, мы не знаем, где он. Мы не знаем, какое безумство теперь у него на уме, к чему он теперь стремится.
– Он стремится к тому же, что и всегда, – ответил Девкалион. – Он хочет убить саму идею человеческой исключительности, максимально обесценить жизнь, любой ценой добиться абсолютной власти, чтобы, достигнув своих целей, уничтожить душу этого мира. А насчет того, где он… так или иначе, мы скоро это узнаем.
Зазвонил один из мобильников Карсон. По рингтону она поняла, что звонит Франсина Донателло, их секретарша, и по этому номеру она звонила только в исключительных случаях – обычно, когда возникала критическая ситуация с одним из расследований. Довольная тем, что может отвлечься от разговора о Викторе, Карсон приняла вызов.
– Мне только что позвонила женщина и сказала, что это вопрос жизни и смерти, – доложила Франсина. – Я ей поверила. Она оставила свой номер.
– Какая женщина? – спросила Карсон.
– Она просила передать, что знает, чем вы занимались в Новом Орлеане, и не теряла вас из виду после того, как вы ушли со службы.
– Она сказала, как ее зовут?
– Да. Она сказала, что вы знакомы с ее сестрой, но не с ней. Она сказала, что теперь она Эрика Сведенберг, но раньше ее звали Эрика Пятая. Впервые слышу, чтобы фамилией было число.
Глава 30
Брюс Уокер сидел на больничной кровати и смотрел на темно-серые облака, ползущие по небу.
Простыни свежие, вода в графине ледяная, но в стаканчике лежала таблетка, не похожая на ту, что ему дали прошлым вечером.
А согласно записи в карте, которая, упрятанная в пластиковый чехол, висела у изножья кровати, лекарство ему прописали то же самое. Медсестра, должно быть, по ошибке положила ему не ту таблетку.
Но это объяснение не было единственным. Возможно, она сознательно дала ему другое лекарство, надеясь, что он не заметит разницы в цвете и размере таблеток, этой и той, которую принял двенадцатью часами раньше, после МРТ.
Нехарактерная для доктора Рэтберна нетерпеливость и вдруг исчезнувшее чувство юмора. Молчание и натянутые улыбки медсестер. Ненависть во взгляде одной, брошенном на Брюса, презрение, написанное на ее лице.
Если б он мог отвлечься на чтение вестерна, то, возможно, сказал бы себе, что каждый имеет право на ошибку, у каждого может быть плохое настроение, и с головой ушел бы в перипетии романа, ожидая, как будет обстоять дело с ленчем. Но… голоса в вентиляционном коробе. Даже лучшая книга любимого автора не заставила бы его забыть эти мольбы о помощи и сострадании.
Если медсестра сознательно дала ему не ту таблетку, Брюс мог найти только одно объяснение. В бумажном стаканчике, скорее всего, лежала таблетка успокоительного. Медсестра рассердилась из-за того, что он пожаловался доктору, вот и хотела, чтобы он или пожаловался вновь, или быстренько заснул.
Насколько он знал по собственному опыту, ни одна профессиональная медсестра так бы не поступила. Мемориальная больница Рейнбоу-Фоллс, конечно же, не могла считаться лечебным учреждением высшего разряда, но и не опускалась до уровня больниц стран третьего мира. Когда болела Ренни, сотрудники больницы делали все, чтобы побыстрее поставить ее на ноги, демонстрировали искреннее дружелюбие, оказывали максимальную эмоциональную поддержку.
Вместо того, чтобы проглотить таблетку, Брюс сунул ее в нагрудный карман пижамы.
В палате потемнело, потому что солнце закрыли совсем уж черные облака.
На Брюса накатывало предчувствие дурного, а в следующее мгновение он уже ругал себя за чрезмерную подозрительность.
Возможно, истинной причиной такого состояния были воспоминания о болях в груди, из-за которых он и оказался в больнице. Они волновали его, не давали покоя. Старики остро осознают, что могут отправиться в мир иной, боятся смерти, но слишком горды, чтобы признать страх, и могут маскировать отсутствие храбрости, представляя себе таинственных врагов, какие-то заговоры. Обычное шипение и свист воздуха в решетках и коллекторах вентиляционной системы могли вызвать слуховые галлюцинации у человека, которого только что смерть коснулась своим крылом.
«И это такая большая куча дерьма, что ее не наложить и слону».
Какого-то особого страха перед смертью Брюс не испытывал. Собственно, смерти он совершенно не боялся. В смерти видел дверь, миновав которую, мог вновь соединиться с Ренни.
Он пытался убедить себя не искать причины столь странного поведения персонала больницы, не задаваться вопросом, откуда взялись голоса в вентиляционной системе. Брюс отдавал себе отчет, что после смерти Ренни он скорее реагировал на события, вместо того, чтобы прогнозировать их. Он не отказывался жить, но все больше склонялся к инертности, которую не потерпел бы в отчаянных шерифах или решительных ковбоях, героях написанных им романов.
Еще не испытывая отвращения к себе, но более чем раздраженный собственной пассивностью, Брюс откинул одеяло, перебросил ноги через край кровати, сунул в шлепанцы. Из стенного шкафа достал тонкий больничный халат, надел поверх пижамы.
В коридоре третьего этажа Дорис Мейкпис, главная медсестра смены, сидела в одиночестве на сестринском посту. Брюс прекрасно помнил ее заботу и внимательность, проявленную во время последней госпитализации Ренни.
Медсестра Мейкпис с головой ушла в свои мысли, уставившись на часы, которые висели на противоположной стене коридора.
Брюс не помнил случая, чтобы главная медсестра смены или даже простая медсестра сидела без дела на сестринском посту, с которым поддерживали связь все больные, находящиеся на этаже. У медсестер всегда хватало работы.
Дорис даже на их фоне выделялась особенным трудолюбием – энергичная, веселая, усердная, неугомонная. Теперь же пациенты, похоже, нисколько ее не интересовали, и она даже скучала. То ли надеялась, что стрелки часов под ее взглядом побегут быстрее, то ли мыслями находилась далеко за пределами больничного коридора и часы даже не видела.
Как и прежде, он мог раздувать из мухи слона. Всем по ходу рабочего дня время от времени требовался короткий, на несколько минут, перерыв.
Когда Брюс проходил мимо сестринского поста, Дорис Мейкпис вышла из транса, чтобы спросить:
– Куда-то идете?
– Хочу немного прогуляться, может, навестить одного-двух пациентов.
– Оставайтесь поблизости, чтобы мы могли вас найти. Возможно, скоро мы пригласим вас вниз, на обследования.
– Не волнуйтесь. Далеко я не уйду, – пообещал он и обнаружил, что не идет, а едва волочит ноги, и не потому, что не может идти нормально. Просто подумал, что в данной ситуации лучше продемонстрировать собственную слабость.
– Не переутомитесь. Чем быстрее вы ляжете в кровать и отдохнете, тем будет лучше.
В голосе медсестры Мейкпис не слышалось ни характерной живости, ни привычной теплоты. Наоборот, если Брюс что и слышал, так это холодную властность, граничащую с презрением.
Он остановился у соседней палаты, чтобы взглянуть на пациентов. Знакомых не увидел.
Удаляясь от сестринского поста, спиной он чувствовал взгляд медсестры Мейкпис. И понимал, что не сможет выйти на лестницу, пока она за ним следит.
В палате 318 ближняя к двери кровать пустовала, а на второй сидел мальчик лет девяти. Он пролистывал журнал комиксов с таким видом, будто не находил в нем ничего интересного.
Брюс вошел в палату.
– Когда-то давно я написал несколько комиксов. Правда, о ковбоях и лошадях, а не об инопланетянах, космических кораблях и супергероях, поэтому тебя они, наверное, только вогнали бы в сон. Как твое имя, сынок?
Настороженность мальчика, скорее всего, объяснялась его застенчивостью.
– Тревис.
– Прекрасное имя, всегда имя героя, и идеальное для вестерна, – Брюс указал на окно, за которым небо затянули черные облака. – Как думаешь, Тревис, может пойти снег?
Мальчик отложил журнал комиксов.
– Они забрали у вас «Блэкберри»[15]?
– У меня нет «Блэкберри» и никогда не будет. Я предпочитаю разговаривать с людьми, а не набивать им сообщения, но я старше Великой китайской стены и закостенел в своих привычках.
– Они забрали мой этим утром, – Тревис бросил взгляд на дверь в коридор, словно не хотел, чтобы их подслушали. – Они сказали, что отправка сообщений мешает работе больничного оборудования.
– Может, и так. В технике я мало что понимаю, – признался Брюс. – И в автомобиле могу только сменить спущенное колесо. Но я умею завязывать разные узлы и метко стреляю, а это что-то да значит.
– Первые два дня «Блэкберри» был при мне, и никого это не волновало. А этим утром они вдруг подняли шум.
Брюс взял журнал комиксов, чтобы получше разглядеть супергероя на обложке.
– Похоже, этот комикс навевает на тебя скуку. Мне это приятно. Но, возможно, причина в том, что ты уже прочитал его раз двадцать.
Тревис посмотрел на дверь, на окно. Вновь на дверь, потом встретился с Брюсом взглядом.
– Что с ними не так?
– По-моему, многое. Ни одному супергерою на самом деле не угрожает настоящая опасность, даже когда кто-то запирает его в свинцовом ящике с куском криптонита[16] размером с кочан капусты и бросает в океан.
– Я про них, – Тревис понизил голос и указал на дверь в коридор. – Медсестер, докторов, всех.
Они какое-то время молчали, глядя друг другу в глаза, а потом Брюс спросил:
– О чем ты, сынок?
Мальчик пожевал нижнюю губу, словно подыскивая слова.
– Вы настоящий.
– Я всегда так и думал.
– Они нет.
Брюс сел на край кровати, наклонившись к мальчику, чтобы продолжить разговор шепотом, и при этом периферийным зрением держать под контролем дверь.