Был ли сам Краснощеков ставленником Троцкого? Кое-какие данные свидетельствуют в пользу этого. Показательно, что телеграмму, одобряющую создание ДВР, отправил не кто иной, как Троцкий. А в 1922 году Краснощеков стал заместителем наркома финансов, пост которого занимал убежденный сторонник Троцкого Н.Н. Крестинский.
Как бы там ни было, но планам Краснощекова не суждено было сбыться. В декабре 1921 года Белоповстанческая армия выбила при поддержке японцев части Народно-революционной армии ДВР из Хабаровска. Кремль, весьма недовольный сепаратизмом Краснощекова, использовал это как предлог для его смещения. Теперь во главе ДВР стал Н.М. Матвеев, а ее военным министром назначили В.К. Блюхера. Теперь ни о какой самостийности и речи быть не могло, и уже осенью 1922 года ДВР стала частью РСФСР.
Военная партия и большевикиКак очевидно, в разное время в союзе с большевиками выступали самые разные силы. И одной из таких сил являлись красные националисты в армии, состоявшие из военных специалистов.
Так называемые «военспецы» всех рангов внесли огромный вклад в победу Красной армии. Собственно говоря, без них никакой победы бы и не было. По некоторым подсчетам, в Красной Армии служили 75 тысяч военспецов. «Число их было велико среди младшего и среднего командного состава, – пишет историк С.С. Миронов. – Но особенно много их было среди комсостава старшего и высшего. Все главкомы Красной Армии в Гражданскую войну были военными специалистами. Из 20 командующих фронтами 17 являлись военспецами. И, соответственно, 82 из 100 – командующие армиями. Ими были почти 90 % начальников штабов армий и 70 % начальников штабов дивизий. Из 75 тысяч военспецов 65 приходилось на долю офицеров военного времени. То есть кадровых офицеров в Красной Армии служило 10 тысяч. Столько, сколько у Колчака, и в два раза больше, чем у Миллера и Юденича. Зато в армии Деникина кадровиков было в три раза больше – 30 тысяч… Но и цифра – 10 тысяч кадровых офицеров – очень внушительна. Именно они, занимая посты начальников штабов и помощников командующих, были подлинными руководителями фронтов и армий, корпусов и дивизий» («Гражданская война в России»).
Идейной платформой, объединяющей «кадровиков», был русский национализм. Как писал в своих воспоминаниях генерал А.А. Брусилов: «Я был, есть и буду русским националистом». Более того, большинство из «кадровиков» склонялось к монархизму. Об этом писал Деникин, сам занимавший весьма невнятные позиции – между монархизмом и республиканизмом. «В связи с такой оценкой становятся понятны и «откровения» выдающихся командиров Красной Армии, пришедших в ее состав из рядов кадрового офицерства армии царской, – пишет Ф. Вергасов. – «Я был и остался монархистом, – убеждал своего приятеля, известного барона Врангеля, генерал Одинцов. – Таких, как я, у большевиков сейчас много. По нашему убеждению – исход один – от анархии к монархии… В политике не может быть сантиментальностей и цель оправдывает средства»… «Мы убежденные монархисты, – так пересказывал признания командования 1-й Революционной армии, в том числе Тухачевского, его приятель и однополчанин капитан лейб-гвардии Семеновского полка барон Б. Энгельгардт, в 1918-м служивший в штабе Тухачевского, – но не восстанем и не будем восставать против Советской власти потому, что раз она держится, значит, народ еще недостаточно хочет царя. Социалистов, кричащих об учредительном собрании, мы ненавидим не меньше, чем их ненавидят большевики. Мы не можем их бить самостоятельно, мы будем их уничтожать, помогая большевикам. А там, если судьбе будет угодно, мы с большевиками рассчитаемся…» В этом «откровении» в сущности раскрывается тайна неосознанного полностью и многими идеологически «недопустимого», но внутренне глубоко естественного, органичного и логичного альянса монархистов и большевиков. Судя по свидетельствам современников, монархистами по своим убеждениям были также Альтфатер… начальник штаба фронта, комкор Петин… профессор, бывший генерал Свечин, который в свою очередь полагал, что генерал Зайончковский «по методам своего мышления представляет собой реакционера 80-х гг., восьмидесятника с головы до ног, и ни одной крупинки он не уступил ни Октябрьской революции, ни марксизму, ни всему нашему марксистскому окружению» («Россия и Запад. Советская военная элита 20–30-х гг. и Запад»).
Спецы-монархисты перешли на сторону большевиков потому, что считали белое движение с его национал-либерализмом большим злом. При этом их монархизм носил довольно абстрактный характер. Они не собирались взять и выступить на стороне кого-то из Романовых. Скорее, этих людей устроил бы военный переворот – с последующим решением вопроса о власти в традициях бонапартизма (возможно, и даже вероятно – без возрождения монархии).
Красные националисты выступили совместно с большевиками против белых. Но после разгрома Врангеля отношения между двумя центрами силы резко обострились. Серьезный конфликт между большевистским руководством и «военной партией» наметился в начале 20-х годов. В 1922–1924 годах в эмиграцию по самым разным каналам стала поступать информация о том, что в России зреет военный заговор. Кандидатом в «Бонапарты» называли М.Н. Тухачевского, командующего Западным фронтом. Об этом сообщалось и по линии «Русского национального комитета» А.И. Гучкова (имевшего контакты с Троцким), и по линии А. фон Лампе – представителя генерала П.Н. Врангеля. Были, впрочем, и другие ценнейшие источники информации.
Конфликт, безусловно, существовал – и конфликт серьезный. И лучшим подтверждением тому явилась мощная чистка руководства Западного фронта, начавшаяся в конце 1922 года. Ее жертвами стали первый помощник начальника штаба фронта, начальник разведывательного управления и другие важные (и не очень) лица. Пострадал и сам Тухачевский – правда, не очень. В марте 1923 года его на две недели отстранили от должности командующего. А вот начальнику штаба РККА Потапову, о котором шла речь выше, повезло меньше – он лишился своей должности навсегда. А вместе с ним и многие другие важные штабисты.
«В 1924 году Особый отдел ОГПУ начал наблюдательное дело под кодовым названием «Генштабисты», в соответствии с которым продолжалось наблюдение за всеми подозреваемыми, – пишет С. Минаков. – Параллельно с конца 1925 года было начато специальное наблюдение за Тухачевским… Завершающий удар был нанесен осенью 1926 года, когда из рядов РККА были фактически уволены (часто в форме перевода военруками в различные гражданские учебные заведения) многие высшие командиры из бывших кадровых офицеров старой армии» («Большая «чистка» советской военной элиты в 1923 году»).
Похоже на то, что «военная партия» в начале 20-х решила сыграть по-крупному. Не исключено, что некоторые ее вожди думали о военном перевороте и возлагали определенные надежды на Тухачевского. Условия для выступления сложились весьма подходящие. Ленин был тяжело болен, а его соратники сильно увлеклись борьбой за власть. Да и кандидатура казалась весьма «проходной». Тухачевский, хоть и был выходцем из старой армии, но дослужился там всего лишь до поручика. Поэтому он бы не вызвал раздражение красноармейских масс.
Однако же военспецы недооценили мощь ОГПУ. Они сыграли по-крупному, и по-крупному же и проиграли, лишившись важнейших рычагов влияния. А чистка 1930–1931 годов все довершила окончательно.
Правда, Тухачевскому удалось удержаться на плаву. Он создал свою военно-революционную группу (И.П. Уборевич, И.Э. Якир), большинство которой составят уже идейные большевики – «герои» Гражданской войны. При этом от «военной партии» Тухачевский взял милитаризм, чьи положения и попытается реализовать в 20–30-х годах.
Важно заметить, что на противоположной, белой стороне находились люди, также придерживающиеся принципов милитаризма. Ярчайший пример – адмирал А.В. Колчак, объявленный «Верховным правителем России». Из его дневников следует, что он «поклонялся «культу холодной стали», медитируя на японский «клинок Хотейсу». Соответствующее влияние на адмирала оказал некто Хизахидзе – самурай и последователь воинственной буддийской секты дзен. Вот какие мысли внушал он Колчаку: «Единственная форма государственного управления есть то, что принято называть милитаризмом. Ему противопоставляют понятия либерализма и демократии. Текущая война есть борьба демократического начала с милитаризмом». И Колчак, как следует из дневников, соглашался с этой «идеологией»: «Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего».
А вот уж совсем интересный факт: «Удивителен приказ Колчака во время Петропавловской операции в конце 1919 года, когда из-за гулянок в своем штабе командарм-5 М.Н. Тухачевский допустил окружение своей армии колчаковцами. Единственный путь выхода красных из кольца был перекрыт сибирскими казаками, и вдруг адмирал приказал последним отойти. И армия Тухачевского была спасена от неминуемой гибели, устремившись в спасительный коридор. Наметившийся успех в контрнаступлении белых был сведен на нет» («Гражданская война в России»).
А вот уж совсем интересный факт: «Удивителен приказ Колчака во время Петропавловской операции в конце 1919 года, когда из-за гулянок в своем штабе командарм-5 М.Н. Тухачевский допустил окружение своей армии колчаковцами. Единственный путь выхода красных из кольца был перекрыт сибирскими казаками, и вдруг адмирал приказал последним отойти. И армия Тухачевского была спасена от неминуемой гибели, устремившись в спасительный коридор. Наметившийся успех в контрнаступлении белых был сведен на нет» («Гражданская война в России»).
Что же получается, что «белый милитарист» Колчак решил спасти «красного милитариста» Тухачевского? А почему бы и нет? Конечно, милитаристы из обеих лагерей враждовали друг с другом, но должно было быть и какое-то взаимное их притяжение – на базе общего отторжения демократии – как либеральной, так и советской (декларируемой большевиками). В «Колчакии» было очень сильно западное влияние, но сам адмирал неоднократно шел поперек Западу. Возможно, что он надеялся на какое-то взаимодействие с националистами из РККА. (При этом, что показательно, взаимодействие с Деникиным он так и не наладил.)
И тут нельзя пройти мимо загадочной фигуры генерала В.А. Яхонтова, сторонника «сильной власти военных», то есть национальной военной диктатуры. Накануне октября генерал был товарищем военного министра Верховского (и его протеже). После октябрьского переворота Яхонтов очень недолгое время руководил военным министерством. При этом он категорически выступал против саботажа новой власти, войдя тем самым в противоречие с подавляющим большинством петербургских чиновников. Далее Яхонтов покинул свой пост и Петербург, отправившись в Японию, где у него была должность русского военного агента. Там он критиковал советскую власть, но в то же время почему-то поддерживал переписку с новым штабом, который возглавлял упомянутый выше генерал Потапов. И как только ему сообщили о том, что его смещают с поста агента, то он его тут же покинул – с тем, чтобы перебраться в Америку (там он убеждал разных эмигрантских деятелей выступить против белых). А за время своего агентства Яхонтов встречался с адмиралом Колчаком, пытаясь, очевидно, прощупать его на предмет сотрудничества. Переговоры, судя по всему, закончились неудачно, и Яхонтов стал не нужен – в Японии. Зато на его место был прислан В.П. Будберг, который через некоторое время стал управляющим военного министерства в правительстве Колчака.
Но и это еще не все. Накануне колчаковского переворота Яхонтов вернулся в Россию, где у него состоялась встреча с разного рода антисоветскими деятелями Дальнего Востока. Очевидно, что генерал вел некую хитроумную политическую игру, призванную обеспечить благоприятный результат. При этом он поддерживал связь с Будбергом и с генералом Ивановым-Риминым. Но и здесь его ждала неудача, военная диктатура за Уралом возникла, но она имела преимущественно прозападную ориентацию.
Совершенно очевидно, что Октябрьскую революцию нельзя представлять как дело рук тоталитарной партии большевиков. Наряду с большевиками в ней принимали участие самые разные политические силы, по-своему понимавшие национальные интересы России.
Глава 7 Языческий вихрь революции
Древние архетипыВажнейшей составной частью русской государственно-политической традиции является идея «Третьего Рима». Россия в свете данной идеи рассматривается как страна, которая духовно и исторически наследует Второму Риму – Византии. Та же, в свою очередь, наследует Риму Первому. Налицо великое метаисторическое движение – и в пространстве, и во времени. Это своего рода «прогресс», но прогресс скорее духовного свойства. Сначала величайшая в мире государственность преодолевает свой языческий характер. Потом, став уже государственностью христианской, совершенствует себя и достигает некоего максимума. Так возникает Третий Рим – совершенная Империя.
При этом надо иметь в виду, что прогресс не является чем-то необратимым. Великое метаисторическое движение может пойти и вспять, возвращаясь к прежним формам. Конечно, полное возвращение невозможно, происходит лишь частичное обретение прежних признаков. Возникает копия, которая заметно хуже оригинала. И в то же время само возвращение происходит.
Как нам представляется, сталинизм и был таким вот возвращением. И оно было реакцией на иное историческое возвращение – к древнему русскому язычеству. И этот языческий ренессанс состоялся в Октябре 1917 года.
Вообще, надо заметить, что российские социалисты сумели разбудить некие глубинные архетипы, которые уходят корнями в славянскую и даже праславянскую древность.
Взять хотя бы слово «товарищ». В свое время недоброжелатели «совка» вдоволь поглумились над этим словом, иронизируя по поводу того, что оно произошло от слова «товар». Дескать, как же это социалисты взяли на вооружение столь «буржуйское» словечко. А между тем слово это вовсе не «буржуйское». Русский торговый капитал во многом формировался на базе русской дружины – могучего инструмента в руках княжеской власти. В Древней Руси купец был своеобразным воином, а воин своего рода купцом. «Правда Ярослава» ставит на один юридический уровень «мечника» и «купчину». Любопытно, что в словаре В.И. Даля слово «товар» имеет еще и значение военно-купеческого похода. В летописях князья ставят свои «товары» напротив «градов». Участников данных военно-торговых экспедиций в Древней Руси именовали «товарищами». В XIII веке это слово практически выходит из употребления, но возрождается в среде казачества. В XX веке его берут на вооружение социалисты, которые, борясь с буржуазностью, невольно пробудили некоторые древние русские архетипы.
Кстати, вот еще один архетип. Большевиков называли красными, а красный цвет у индоевропейцев был цветом воинской, кшатрийской касты. Слово «русский» этимологически связано со словом «красный» и, скорее всего, от него же и произошло. В этимологических словарях «русский» тождественно слову «русый», которое, в свою очередь, означает не столько «белый», как думают многие, а «ярко-красный» и даже «рыжий». Так, в словаре А.Г. Преображенского «рус(ъ)», («руса», «русо», «русый») означает «темно-рыжий», «коричневый» (о волосах). Ему соответствуют укр. «русый», словац. «rus», «rosa», «rusa glava», бел. и серб. «рус», чеш. «rusy» («Этимологический словарь русского языка»). М. Фасмер приводит словен. «rus» в значении «красный» («Этимологический словарь русского языка»). О красном «измерении» слова «русъ» писал в своем словаре И.И. Срезневский («Словарь древнерусского языка»).
Славяне называли Черное (Русское) море еще и «Чермным» (т. е. красным).
Вообще, красный цвет имел большое распространение в Древней Руси. Красные стяги были стягами киевских князей, они видны на старинных изображениях, о них говорит «Слово о полку Игореве». Согласно былинам, красный цвет широко использовался для раскраски русских боевых кораблей. Русы охотно красили в него лица, используя боевую раскраску. Ибн-Фадлан писал о русах, что они «подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом…». Низами Гянждеви («Искандернаме») изобразил это в стихах:
Большевики были краснее всех красных. Поэтому очень многие и воспринимали их как русскую партию, противостоящую «агентам Антанты» – кадетам, эсерам и проч. Было вообще что-то былинное и богатырское в слове «большевик». Оно сразу же вызывало ассоциацию с русской удалью, с нашей широтой и нашим размахом.
Большевистская революция, с ее яростным отрицанием «старого мира» носила гностический, манихейский характер. И в этом плане она наследовала древнему русскому язычеству, которому был присущ четко выраженный дуализм. В представлении наших предков Божественное начало имело как доброе, так и злое измерение. Добрый Белобог сражался со злым Чернобогом. В русском фольклоре постоянно встречается следующий сюжет. Белая утка творит мир и человека вместе с черной уткой. Причем белая создает душу человека, тогда как черная – его тело. Здесь наблюдается разительное сходство с различными гностическо-манихейскими доктринами, согласно которым материя и вещество есть творение злого или глупого демиурга, тогда как духовный мир принадлежит высшему абсолютному началу. Это сходство подтверждают данные «Повести временных лет». В ней содержится любопытный рассказ о беседе княжеского воеводы Яна Вышатича с плененными языческими диссидентами (событие датируется 1071 г.). Волхвы познакомили его со своей точкой зрения на сотворение человека: «Бог мылся в бане, вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с неба на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Потому, когда умирает человек, в землю идет его тело, а душа к Богу».