— Ты что, с теткой советовалась? — вытирая пальцы о простынь, в темноте недоуменно пожал плечами Дока.
— При чем здесь тетка. Говорю, сама придумала.
Но видно и вазелин не являлся лекарством от страха. Не успевал Дока добраться до заветного упругого препятствия, даже чуть вдавить его вовнутрь, как при попытке прорвать окончательно подружка пулей выскакивала из–под него, седлала железную спинку кровати и принималась мелко трястись и заходиться в рыданиях. Ничего не помогало, ни жесточайший обхват за плечи, ни прижимание к не слишком мягкому матрацу, ни начавшее накрывать его раздражение. Он по прежнему пользовался одним, подсказанным внутренними убеждениями, приемом, притихал, затем резко двигал задницей вперед. За доли секунды она успевала распознать его намерения, так же быстро сгруппироваться и вылететь наверх. Возбужденная уздечка на головке члена срабатывала, он кончал. Скоро от обильного пота простыни промокли насквозь, кончать тоже оказалось нечем. В яичках лишь образовывалась какая–то струна и, будто перетянутая, звонко лопалась, заставляя морщиться от боли. Промучившись снова до утра, оба от неловкости не смели взглянуть друг на друга. Надежда на благополучный исход дела тоже вселила серьезные сомнения, опять они предстали перед очами встававшей раньше квартирантки в виде вылезших из забоя горняков. С посеревшими лицами, с черными кругами под глазами, со спекшимися, покусанными губами. Из–за печки выглядывал развеселый шофер местного автопредприятия, хахаль студентки медицинского института:
— Цирк, бесплатное представление, — подтягивая сесейные трусы на выпуклый живот, уматывался он. — Время на сон жалко тратить.
— А чего это вы подслушиваете? — борясь со смущением, окрысился было Дока.
— А куда деваться? Разве вы не так поступаете, или пробки в уши вставляете? — давясь от смеха, развел руками любовник. — Одна переборка на весь дом, и та фанерная. Учти, кирпичную стену возводить никто не собирается.
— Работать надо, по мужски, а не как ты… мучаешь, — авторитетно влезла в разговор кваритрантка. Сочувственно поцокав языком, обратилась к напарнице. — А ты должна подмахивать, идти ему навстречу. Ему, а не этому извергу. Понимаешь?
Чертыхнувшись, Дока принялся намыливать лицо и шею мылом. Деваться действительно было некуда, вместе со стыдом его охватывало чувство униженности от собственного бессилия. Вид у девушки и правда был удрученный. Как и в первый раз, она молча загремела посудой.
После лекций подружка снова отправилась к тетке. У Доки мелькнула мысль, что она решила появляться ближе к ночи, чтобы соседи успели заснуть. Пожав плечами, пошел домой сам. Вечером за переборкой повторился сексуальный разврат, от которого скулы сводила судорога. Главное состояло в том, что ни спрятаться, ни морду набить не представлялось возможным. В первом случае предлагалось искать квартиру без подселения, стоившую несравненно дороже, во втором, хахаль у квартирантки одним видом внушал уважение. Лет на десять старше, он обладал не только отвислым животом, но и мощными руками с толстой шеей. Но Дока зря не смыкал глаз до третьих петухов. Зазвенели по рельсам трамваи, по асфальту зашуршали автомобильные шины. Потянулся на заводы с фабриками пролетариат, пришла пора собираться на занятия самому. А девушки все не было.
Не объявилась она и в аудиториях института, ни в этот день, ни на следующий. Квартиранты перестали смеяться, бросая на Доку сочувственные взгляды, предложили тарелку горячего борща. Он молча отвернулся. На третий день будущая доктор не выдержала:
— Слышь, а где живет ее тетка? — уперев руки в бока, с раздражением в голосе спросила она. — Ты как–то обмолвился, что ходил туда. Помнишь, когда перетаскивал вещи, а невеста задержалась?
— Помню. Я был там однажды, с большого бодуна, — перекладывая конспекты на столе, пробурчал Дока. — Где–то возле областного драмтеатра, с задней его стороны. В хрущевских пятиэтажках.
— Сходил бы. Чего из себя братца Иванушку строить.
— Не строю я никого, — дорисовал на листе паровоз Дока. — Она в деревню рванула.
— С чего так решил?
— Потому что есть, куда ехать.
— Может быть, — пожевав губами, согласилась квартирантка. — Но я проверила бы и этот вариант.
— А я сделал бы так в первый же день, нельзя ей давать опомниться. Собирайся и дергай прямо сейчас, — выглянул из–за плеча подружки ее любовник. — Если не уехала, останется твоей. А протянешь пару суток еще, можешь ее забыть.
— Это правда. Она пока не представляет, что произошло, непуганная девственница из глухой деревни, — квартирантка выгнула выщипанную бровь. — Но если осознает, что осталась нетронутой, ищи ветра в поле. Во второй раз целками не рождаются.
— По два раза на одну мину не наступают, — поддержал санитарку хахаль. — Одевайся и езжай, когда осмотришься на месте, вспомнишь. У меня так бывало, занесет к черту на кулички, думаешь, приплыл. Мотнешь головой, а вокруг все знакомо.
Дока выглянул в окно, солнечные лучи вливались в комнату с наклоном, но не как при позднем вечере. Выйдя в прихожую, он сунул ноги в туфли.
Он сразу узнал этот по советски обшарпанный панельный дом. В подъезде дверь висела на одной петле, стены были исписаны школьным мелом. Возле квартиры на третьем этаже лежал пестрый деревенский коврик. Дока потянулся к облезлому звонку, потом еще пару раз. Наконец, донеслось шарканье домашних тапочек, медленный поворот ключа в замке. На пороге стояла его невеста.
— Нашел, — то ли огорченно, то ли с облегчением заплакала она. — Я уже домой уезжать собралась.
— Когда? — с придыханием спросил Дока.
— Завтра, с утра. Вещи, вот, приготовила.
— Какие вещи? Твои остались на квартире.
— Тетка домашним гостинцев накупила, должна скоро подойти. Продавщицей она работает.
— Тогда собирайся, — он вошел в прихожую, огляделся по сторонам.
— Я боюсь тебя…, — беззвучно затрясла плечами невеста. — Тело болит…
— Поболит и перестанет, — снимая с вешалки вязаную кофточку, как можно тверже сказал он. — Не ты первая, не ты последняя.
— Подожди, хоть ключ соседям оставлю…
С этого момента Дока не обращал внимания ни на что, даже установившаяся за переборкой тишина была не в силах помешать осуществить задуманное. Укрывшись ватным одеялом, он подтащил подружку поближе к спинке кровати, уперся ногами в железные прутья и намертво сцепил руки за ее шеей. Когда вводил член между распухшими половыми губами, невеста не смогла удержаться от крика. Дернула попой вниз, член тут–же выскочил, казалось, все повторяется. Он покрыл ее рот поцелуем, настырно вошел снова. Она и сама стремилась помочь, выпячивая скованный страхом зад вперед, она приготовилась ко всему, этот маленький, стойкий, оловянный солдатик в юбке, принявший решение связать судьбу с полюбившимся ей парнем самостоятельно. Нащупав единственно верное положение, левой ногой Дока оттолкнулся от круглого прута и тазом надавил на основание члена, стараясь вбить его как штырь по корешок. Препятствие резиново вдавилось вовнутрь. Сцепив зубы, девушка осталась на месте, она словно закостенела. Дока налег что есть мочи, существом владело одно желание — войти в таинственный канал, ощутить его животрепещущую плоть, а потом будь что будет. Потом хоть трава не расти. Закусив губу, он уперся быком, в тот же миг острая судорога пронзила лодыжку до самого левого уха, заставив моментально сбавить напор. Что–то хрустнуло, ступня обмякла, соскочила с гладкого толстого прута. Охнув, Дока отвернул лицо в сторону, в мозгу пронесся вихрь мыслей. Он понял, что сухожилие порвано. Но не это было главным, теперь предстояло опозориться окончательно не только перед язвительной квартиранткой с ее хахалем. И даже не перед невестой, предложение которой он принял. Стыд за себя неумелого взялся неторопливо обволакивать плотным покрывалом все его существо. Замаячил конец надеждам и мечтам. Дока судорожно перевел дыхание, слепо уставился в темноту комнаты.
— Давай… Любимый мой… Еще немного…
Он встрепенулся. Подружка вжималась в него, гладила по волосам, по плечам, призывая довершить то, от чего пряталась. Скорее всего, ей самой не терпелось стать женщиной, чтобы положить конец страданиям. Понимала ли она в тот момент, что случилось с ногой ее жениха, было неизвестно, но страстный призыв не остался не услышанным. Заглушая болезненное жжение, Дока уже правой ногой нащупал проклятый прут, пропустил кругляк между большим и следующим пальцами. Член все еще находился внутри партнерши, зажатый непроизвольно сократившимися мышцами влагалища, он, как и левая ступня, почти онемел. Подергав мускулами, Дока вновь направил силы на низ живота. Когда накопил их достаточно для рывка, не стал делать равнодушного вида, а со всей дури придавил подругу к жесткому матрацу, руками подгреб под себя всю ее, и оттолкнулся от спинки кровати. Почудилось, что прут разодрал подошву ноги пополам, Дока едва не закричал от боли, но вместе с ней он успел осмыслить другое. Направленный в цель член уперся в податливую преграду, растягивая, отодвигая дальше и дальше. Она расплющила головку члена, готовая превратиться в мощную пружину, чтобы выбросить инородное тело наружу, она сопротивлялась до последнего, как верный пес у входа в тайное хозяйки. Эту преграду можно было снести только зверским напором. И Дока озверел, на мгновение отпустив поводья мускулов, он тут–же рванул их на себя и яростно вколотил член в непробиваемую стену. Казалось, пленка разлетелась на тысячи лоскутков, которые облепили ворвавшуюся во влагалище живую плоть. Девушка громко вскрикнула, заработала руками и ногами, всей фигурой, чтобы отскочить назад. Она уперлась локтями в лицо жениха, готовая пустить в ход кулаки. Она уже замолотила ими по всему, на что они натыкались. Но было поздно, через прочищенный канал яйца исправно вбрасывали вовнутрь порции мгновенно забивающей собой все вокруг живительной спермы, словно специально накопленной для такого неординарного случая. Девушка это поняла, все равно выскользнув из слабеющих объятий Доки, присмирела на какое–то время пойманной птицей, откинулась назад, сбивая частое дыхание. Так она лежала до тех пор, пока ее организм не смирился с изменениями в нем. Затем негромко заплакала. Жалостливо и обреченно, как если бы навсегда прощалась с прожитыми до сего дня годами. С беззаботным детством и влюбчивой юностью.
— Тише, родная…Ну что ты, успокойся, — попытался утешить суженую Дока. Губы плохо подчинялись, слова выползали с пришепетываниями и причмокиваниями. — Теперь будем думать, как жить дальше.
Подружка не слышала. Вскоре она захлебывалась в бурных рыданиях, тихих, и все равно светлых. Дока не притрагивался к ней, он понимал, что девушка прощается со своей чистотой.
— Вот и все, — донеслось из–за переборки негромкое восклицание. Там помолчали, затем чиркнули спичкой. Через минуту ноздри пощекотал запах дыма от дешевых папирос. Повторили с печалью в осипшем голосе. — Вот и все…
Распахнув глаза в потолок, рядом плакала жена. Она не пыталась вытереть слезы, всегда акуратная, не тянулась поправить завернувшееся под спину одеяло. Вздрагивала, как ее оставил Дока, с обнаженным из–за скомканной сорочки животом, с брошенными вдоль тела безвольными руками. Ноги были сомкнуты, из–под них под его ягодицы подбиралось влажное, прохладное пятно. Он знал, что это кровь. Она не останавливала ее, кровь текла сама. Здорово саднила онемевшая левая ступня, болело между пальцами правой ноги. Дока лежал не шелохнувшись…
Глава седьмая
Женщина откинулась на спинку небольшого пластикового стульчика, провела ладонью по слегка усталому лицу. Словно собиралась как паутину снять за время слушания истории накопившуюся под глазами, на гладких щеках, серость. Солнце давно скрылось за зубчатой стеной, на темном небе проступили звезды. В лунном свете разноцветными искрами брызнули драгоценные камни в серебряных перстнях. Поиграли лучами серебряные подвески в ушах, такие же бусы на бело мраморной груди. Несколько минут мужчина завороженно следил за ней, за одетой в серебро бледнолицей королевой. Затем привстал, взял бутылку с местным вином, плеснул себе в кубок, собеседнице в причудливую кружку. Сделав тройку неспешных глотков, женщина прикурила. В больших зрачках неторопливо растворялся застилавший их густой туман. Скоро от него не осталось следа, он будто впитался вместе со смыслом рассказанного. Она осмотрелась вокруг. На спрятавшихся в кипучей зелени ползучих по стенам растений электрических столбах зажглись ромбовидные фонари. Столбы были литые, старинные, каменные стены домов тоже. Одно от другого отделяло максимум полметра, весь тротуарчик по ширине был чуть больше метра. По мощеным диким булыжником улочкам на вершину холма Монмартр группами, поодиночке, вразвалку поднимались туристы. Полюбоваться видом художественно подсвеченной спрятанными в многочисленных нишах прожекторами белоснежной базилики Сакре Кёр было одно удовольствие. К грандиозному сооружению вели несколько начинающихся у подножия размашистых каменных лестниц. Днем базилика парила словно в облаках, ночью она купалась в звездах. Туристы рассаживались на прохладных ступенях, отдыхали после напряженного дня, или вели мысленный разговор с самим Богом, изливающим божественное сияние на католические кресты над яйцеобразными под Фаберже куполами. Женщина в каждый приезд старалась прикоснуться к древнему сооружению, не уставая восхищаться умом и руками французских мастеровых, творивших чудеса. Вот и сейчас она с легким сожалением смотрела вслед почти одинаково одетым — шорты, шведка — расслабленным людям, и желая оказаться среди них, и понимая, что на сегодняшний день впечатлений достаточно. Еще в каждый приезд ее мучал один и тот же вопрос, куда деваются сами французы, парижане в частности. За кассами в магазинах, за стойками баров, ресторанов, отелей, в музейных залах хозяйничали сплошь смуглые выходцы из стран третьего мира, или бледные беженцы из славянских государств. С истинными представителями высоко развитой расы можно было встретиться разве что в конце рабочего дня в маленьких разбитных вагончиках метро, или на длинных рядах овальных стадионов — французы оставались патриотами своей страны. Еще вечером все столики небольших бистро и брасри занимали люди старшего, в основном, поколения. Вот и все. Французов молодого и среднего возраста днем с огнем было не сыскать.
Молодая женщина положила дымящийся окурок в пепельницу, снова приподняла кружку с вином. Кинув на собеседника мимолетный взгляд, пригубила с привкусом виноградной лозы горьковато–сладковатый напиток.
— Ты заставил меня откровенно посочувствовать этой деревенской девушке. Невеста действительно оказалась стойким оловянным солдатиком, — отставляя кружку от себя, наконец, заговорила она. — Наверное, и я бы дала деру хоть к черту на кулички, забыла бы о замужестве вообще, или дождалась бы случая более подходящего. Напилась бы, в конце концов, а потом полезла в кровать.
Задумчиво похмыкав, мужчина помолчал. Затем перекинул ногу на ногу, сплел пальцы на колене и чуть подался вперед:
— Не забывай, что девочка в Доку успела влюбиться. Как ты помнишь, она сама предложила перейти жить на квартиру. Это раз, — без напора принялся он за разъяснения. — Во вторых, если деревенские что–то решают, обязательно доводят дело до конца. Странный, казалось бы, пример, но он как нельзя лучше характеризует русских крестьян с данной точки зрения. Сбросили татаро–монгольское иго, выиграли войну с Наполеоном, победили в Великой Отечественной, в общем–то, ополченцы из тех самых холопов. Да, под водительством и по указке начальствующих, в смысле, политиканствующих, горожан. Да, этот класс неграмотен, труслив, завистлив, но он строил магнитки, днепрогэсы, рыл каналы. В конце концов, воевал из–под палки. Но строил и воевал. И самый, пардон, цимус победы добыли представители драных хамов, потому что и к середине двадцатого столетия городских жителей в России насчитывалось не так много. А кто в природе живет, тот по ее законам и поступает.
— Прости, но пример не совсем удачный, — передернула плечами молодая женщина. — Причем здесь добровольное избавление от девственности и очищение родной земли от врагов? Тут зов природы, а там чувство долга, патриотизм. В чем, собственно, суть одинаковости?
— Суть, как ты выразилась, одинаковости на первый взгляд абсолютно разных вещей, состоит в одном, — собеседник помедлил. Бросив руки на стол, со вниманием и теплотой посмотрел на женщину. — Она в характере.
На веранду опустилась тишина. Крупные звезды, крупнее чем на родине, перекатывались гранями в глубине бесконечного космоса. Здесь он казался ближе, или из–за особой прозрачности воздуха, или холм с казненными на нем мучениками действительно был местом необычным. Внизу мерцал ночной Париж, мириады электрических огней создавали над городом световое облако. Оно обволакивало его всего пузатым прозрачным воздушным шаром со вспышками то на одном, то на другом конце. В направлении Де Фанса — города будущего — огни были упорядоченными, Эйфелева башня преставляла из себя новогоднюю елку, а остров Ситэ со знаменитым Нотр Дам де Пари, откуда — с медного пятака под древними стенами монастыря — начинался отсчет всех парижских километров, плыл посреди Сены и всего мегаполиса одуванчиковым пятном. Панорама смотрелась необычайно красиво, женщина с благодарностью взглянула в сторону сидящего напротив мужчины. Слово свое он сдержал, и гостиница с верандой оказались на высоте, и впечатлений даже после экскурсий по историческим местам напластывалось достаточно. Вдохнув полной грудью пахнущий дорогим парфюмом воздух, она улыбнулась, лукаво вильнула глазами по направлению ко входу в роскошный двухкомнатный номер с мощными освежителями воздуха. С готовностью наклонив седеющую голову с идеальным пробором, мужчина поднял вверх указательный палец:
— Всего один момент. Завтра до двух часов дня я намерен решать проблемы нашей фирмы. А вечером мы приглашены на рандеву в загородную резиденцию одного из высших руководителей «Lafayette», господина Корнуэля. Как ты на это посмотришь?
— Ты меня заявил? — немного подумав, переспросила женщина.
— Естественно. Это будет не деловая встреча, а обычный русский междусобойчик на французский лад. Кто–то придет с женами, кто с невестой, с любовницей. И так далее. Повторяю, встреча неофициальная, но народу, полагаю, соберется достаточно. Сама понимаешь, президент араб.
— Я в курсе. Никаких спецэффектов? В смысле прикида.
— Даже не смокинги, обычные костюмы и вечерние платья. Украшения, само собой.
— А где находится особняк?
— В районе Фонтенбло, одной из раннего периода бывших загородных резиденций королей.
— Версаль стал ею позже, — в знак согласия кивнула собеседница. — Чудненько, экскурсии в деревушку Барбизон не намечается? Ужасно нравится неповторимая барбизонская школа художника Коро и его друзей.
— Тебе мало сокровищ Лувра? Там и «Женщина с жемчугом» твоего Жана — Батиста Коро, и «Жилль» Антуана Ватто. Во всем мире нет того, что выставлено в его полутемных залах с застоявшимся запахом веков.