Согласно «Кодзики» (буквально: «Записи о деяниях древности»), один из важнейших японских богов Сусаноо, ставший причиной сокрытия богини солнца Аматэрасу в Небесной пещере, «изгнан божественным изгнанием» и просит еды у богини Оогэцухимэ. Та вынимает яства изо рта и носа и начинает стряпать, но Сусаноо, решив, что она хочет испортить еду, убивает богиню. Из головы убитой Оогэцухимэ рождаются шелковичные черви, из глаз — рис, из ушей — просо, из носа — красная фасоль, из гениталий — пшеница, из зада — соевые бобы[58]. Следы культа этой богини и обряды, посвященные ей в определенные дни, сохранились в Японии по сей день.
Появление пищи для прокормления рода человеческого в мифах народах мира имеет много общих закономерностей, что позволяет делать вывод о древности и универсальности этого явления, уходящего корнями в доисторическое прошлое. Создание и производство еды (именно так, а не добыча и результат труда, что уже позже связалось с мужской сущностью), как правило, связаны с женским образом. То есть изначально кормилицей всего сущего, дающей и поддерживающей жизнь человеческого рода и мира, его окружавшего, считалась Великая богиня-мать, богиня-земля, богиня-любовь, богиня-плодородие и т. д., которая присутствует во всех мифологиях с древнейших времен. Именно кормилицей, а не матерью, так как эти функции не всегда совпадают. Она не была прекрасна, как многие из ее последующих воплощений, она была стихия — страшная, пугающая, грозная, истребляющая, но и дающая жизнь в виде пищи.
Пищу она производила тремя путями. Первый — он представляется самым древним — просто из ничего, из самой себя, взмахнув рукой, из своего пота, выплюнув, или другими еще более неприятными способами. Для создания еды ей не нужно ничего, она сама является ее воплощением. Так появляется еда в русских и славянских сказках, в мифах народов русского Севера, в японском сказании о богине пищи.
Второй — оказавший большое воздействие на последующее мировоззрения человека и, видимо, подвергшийся воздействию более поздних верований — заключается в том, что пища появляется в результате гибели богини или какого-то другого существа. Жизнь в этом случае становится продолжением смерти, они неразрывно связаны и перетекают одно в другое. Более того, появление пропитания, а следовательно, и сама жизнь возможны только как результат смерти. Так, Хаинувеле, одна из божественных дев в мифологии Восточной Индонезии, была убита односельчанами. Из частей ее тела, разрубленных и закопанных в разных местах, выросли разнообразные корнеплоды, являющиеся важнейшим источником пропитания местных жителей[59]. В русских сказках из частей тела убитой героини вырастает яблоня с золотыми яблочками. Наконец, знаменитое библейское — «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24) также отголосок древнейшей идеи воскрешения через смерть. Причем если рассматривать это высказывание в прямом, а не метафорическом смысле, то оно также связано с едой, если зерно в земле не «погибнет», не начнет разлагаться, то не вырастет новый колос. Не случайно в сложившихся мировых религиях богиня (или иногда уже и бог) плодородия нередко является и богиней подземного царства мертвых.
Наконец, третий, наиболее поздний способ мифологического «создания» человеческой пищи, скорее всего появившийся уже в эпоху начала земледелия и скотоводства, заключается в том, что божество или его посланник рождают пищу тем же путем, что и человека, и животных. В неолитическом поселении Чатал-Хююк, относящемся к VIII–VI тысячелетиям до н. э., найдены глиняные женские фигурки — в одном случае древнее женское божество рожает быка, в другом барана. В английской мифологии прародительницей еды является волшебная свинья: «И на Пшеничном Поле в Гвенте она разрешилась пшеничным семенем и пчелой. И поэтому с того дня и до сих пор Пшеничное Поле в Гвенте — это лучшее место для пшеницы и пчел. И в Ллонионе в Пембруке она разрешилась зерном ячменя и зерном пшеницы. Поэтому и вошел в поговорку ячмень из Ллониона»[60].
Представление о еде как об источнике жизни воспринимается в древних мифах и сказаниях и буквально — еда дает новую жизнь, она входит в человека, а выходит новым существом. Не случайно во многих мифах и сказках еда — лучшее средство от бесплодия или способ появления на свет божественных существ. Многие исследователи древних верований считают, что прием пищи символизирует половой акт.
Так, в русских сказках порой, чтобы забеременеть, нужно съесть рыбу или какой-нибудь плод: «Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала. И вот разом забрюхатели: и царица, и ее любимая кухарка, и корова, и разрешились все в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у кухарки — Иван кухаркин сын, у коровы Иван Быкович» (137).
«Король приказал эту щуку вымыть, вычистить, изжарить и подать королеве. Повара́ щуку чистили да мыли, помои за окошко лили: пришла корова, ополощины выпила. Как скоро повара щуку изжарили, прибежала девка-чернавка, положила ее на блюдо, понесла к королеве, да дорогой оторвала крылышко и попробовала. Все три понесли в один день, в один час: корова, девка-чернавка и королева» (136).
«Вот поймали леща златоперого, отдали в кухню изжарить; поварка вычистила, вымыла леща, кишки собаке бросила, помои отдала трем кобылам выпить, сама оглодала косточки, а рыбу царица скушала. Вот разом родили: царица сына, и поварка сына, и собака сына, а три кобылы ожеребились тремя жеребятами. Царь дал им всем имена: Царенко Иван, Поваренко Иван и Сученко Иван» (139).
Иногда, правда, сказки обходятся без долгого процесса ожидания, просто сама еда, приготовившись, становится ребенком: «Говорит раз старик: „Старуха, поди купи репку — за обедом съедим“. Старуха пошла, купила две репки; одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы распарилась. Погодя немного слышат — что-то в печи кричит: „Бабушка, откутай; тут жарко!“ Старуха открыла заслонку, а в печи лежит живая девочка. „Что там такое?“ — спрашивает старик. „Ах, старик! Господь дал нам девочку“. И старик и старуха крепко обрадовались и назвали эту девочку Репкою» (141).
Богини (а иногда и боги) в мифах народов мира беременеют от самых разных проглоченных предметов, съедобных и не очень. Еда в данном случае дает и продолжает жизнь в прямом смысле. Греческая богиня Афина родилась из головы Зевса после того, как он проглотил свою жену богиню Метиду-Премудрость. Маньчжурская династия Китая восходит к небесной деве, которая, купаясь однажды, нашла красный плод, принесенный сорокой: «Младшая дева взяла его в рот, внезапно он уже вошел в живот, и она затяжелела и вслед за тем родила мальчика»[61]. Героиня карельской «Калевалы» «красотка дочка» Марьятта «скромницей была отменной». Она «никогда яиц не ела, так как с курицей петух жил», «от овцы не ела мяса, коль жила овца с бараном». Посылала мать Марьятту доить коров, но так отвечала ей дочка: «Никогда такая дева не возьмет коров за вымя, что с быками поиграли…» Запрягал отец Марьятте жеребца в сани, но не хотела она ехать на жеребце, приводил брат кобылу, но говорила стыдливая девица: «Не поеду на кобыле, с жеребцом она играла, жеребенка запрягите, что лишь месяц как родился» (перевод Л. П. Бельского). Съела наконец стыдливая дева безобидную ягоду-бруснику на пригорке и родила сына, да не простого, а будущего властителя Карелии. Примеров таких множество.
Древнеегипетская сказка о двух братьях отражает, наряду с местными, некие общие древнейшие верования, характерные для своего времени. Ее герой — Бата, обманутый женой, изменившей ему с фараоном. Сердце Бата хранится на вершине кедра (как не вспомнить тут Кощея Бессмертного с его сердцем в ларце на дубе). Слуги фараона срубают кедр, и Бата погибает. Его брат через семь лет находит под кедром зерно, в которое превратилось сердце, стукнувшись о землю, кладет его в воду; умерший Бата его выпивает с водой и оживает. Затем он обращается в священного быка, которого убивают по желанию любовницы фараона, бывшей жены Бата. Капли крови падают на землю, и рождаются два дерева персии (деревья, распространенные в древности, что-то, видимо, из рода авокадо, если это не путаница с персиками). Деревья шепотом листьев выдают себя своей бывшей жене, и по ее повелению их срубают. Щепка попадает в рот изменщице, и по прошествии времени рождается ребенок, новое воплощение Баты. Он вырастает; фараон, считающий его своим сыном, умирает, и тут Бата наконец судит открытым судом свою жену-изменщицу (родившую его от щепки) и казнит ее. Такая вот смесь самых разных верований и мифологий, каждый элемент которой — сказочный сюжет, развившийся в разных странах и в разные времена.
Завершая тему бабы-яги кормилицы, хотелось бы остановиться на двух предметах, связанных и с ее образом, и с приготовлением пищи, которые, как представляется, пришли из глубокой древности.
Ступа известна как транспортное средство бабы-яги, она «в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает». Одновременно это и древнейшее кухонное приспособление, встречающееся еще в позднепалеолитическую эпоху. В древнейших поселениях находят так называемые терочные плиты и терки. Это большие куски камня, обычно твердого, составлявшего нижнюю часть, будущие ступы, и терочники, будущие песты. Так, в Костенках на Дону, поселении, по времени относящемся к рубежу среднего и позднего палеолита, собрана большая коллекция плит из гранита, кварцита, песчаника; пестом-терочником часто служили обыкновенные гальки. Продукты собирательства — дикие зерна, травы, коренья — растирали на плитах и готовили из них разные блюда.
Эти древние ступы с пестами свидетельствуют о том, что пища древнего человека была гораздо разнообразнее и сложнее, чем обыкновенно принято считать. Обилие мяса (а на этой же стоянке найдено и огромное количество костей мамонта, свидетельствующее об успешной охотничьей деятельности) отнюдь не исключало растительной пищи, которую традиционно считают подспорьем древнего человека в периоды голода. Здесь уже можно говорить о своего рода сбалансированной и, видимо, вкусной еде, сочетавшей разные виды пищи и способы ее приготовления.
Интересным представляется тот факт, что ступе с пестиком была уготована долгая жизнь. Этот предмет кухонного обихода дошел до наших дней с первобытных времен, причем в первоначальном назначении — чтобы толочь различные плоды земли. Упоминания о ступе встречаются на протяжении всей истории, одновременно она обрастает магическими свойствами, видимо, как древний символ, связанный с великой хозяйкой жизни и смерти. Геродот пишет о вавилонянах, питавшихся сушеной рыбой: «Пойманную рыбу они вялят на солнце и затем поступают так: бросают рыбу в ступку и раздробляют пестиком… Потом из этой массы по желанию замешивают сырое тесто или пекут хлеб»[62]. В ступе, оказывается, можно толочь не только растения, да и хлеб может быть разным: известно, что во время Великой Отечественной войны в ступе толкли высушенные остатки овощей и растений, кору деревьев, лебеду и делали из этого тесто для хлеба.
В Ветхом Завете в ступе толкут манну, посланную Богом как спасение голодающим беженцам из Египта под предводительством Моисея (Чис. 11:8). В Книге Притчей Соломоновых «толочь в ступе» используется в переносном значении: «Толки глупого в ступе пестом вместе с зерном, не отделится от него глупость его» (27:22) (ср. у В. Даля русскую поговорку «Дурака хоть в ступе толки»).
Ступа считалась атрибутом славянской Макоши. Со временем ступа и пест приобрели формы, которые связывались с женским и мужским началом, что укрепило их значение как символа плодородия. Магическое значение ступы сохранялось много тысячелетий. В ней пытались «перетолочь» болезни и несчастья, перевернутая ступа защищала дом от пожаров и прочих бедствий, ее использовали в свадебных и похоронных ритуалах.
Со смертью ступа была связана с древнейших времен. В древнеиндийских Законах Ману упоминаются пять вещей, могущих вызвать смерть; все они входят в первобытную атрибутику древнейшей хозяйки: очаг, точильный камень, метла, пестик со ступкой, сосуд для воды[63]. И видимо, не случайно в латинском языке «ступа» имеет одинаковый корень со словом «смерть» — «mort»; в таком виде она вошла почти во все европейские языки, кроме славянских; а вот пестик везде одинаков, от латинского «pisto» — растирать. Ступы находят еще в неолитических погребениях.
В славянской традиции ступа широко использовалась во время свадеб. Испытывая характер молодой, заставляли ее в прямом смысле толочь воду в ступе. Обряжали ступу в женский, а пест в мужской наряд. Обводили молодых церемониально вокруг ступы, становившейся народным аналогом церковного аналоя. В Белоруссии бытовало шуточное объяснение, откуда берутся дети:
Еще один непременный атрибут бабы-яги — кости. Готовя себе пир из очередного неразумного дитяти, она мечтает потом «покататься» на его косточках. Идея, кажущаяся довольно странной — помимо всего прочего это еще и физически неудобно. Но в сказочных сюжетах костей вообще много. В сказках их используют при строительстве дома и ограды бабы-яги, их бережно хранят и они обладают волшебной силой: даже из одной зарытой косточки может вырасти чудесная яблонька или поющий тростник, а иногда и возродиться человек. В истории кости мамонта или других животных были основным материалом при строительстве жилищ эпохи позднего палеолита. Рядом с древними поселениями находят множественные «коллекции» костей, сложенных в пещеры или захороненных явно с магической целью[65]. И.-Г. Георги в XVIII веке описал обычаи лопарей и некоторых других народов, которые собирают кости приносимого в жертву зверя и несут их к святому месту, «а оттого превеликие скопляются груды костей…»[66]. И никогда не приносят мяса, только кости. Ну как тут не вспомнить Прометея, обманувшего Зевса! Иногда эти кости зарывают — если посвящают подземным богам.
А вот свидетельства начала XX века; относятся они к русской деревне и связаны с обычаем устраивать совместные трапезы «по обету», то есть в связи с обещанием устроить пир в случае благополучного разрешения какой-то серьезной проблемы или исцеления от болезни: «Мясо жертвенного животного варят крупными кусками в больших котлах… Когда священник благословит трапезу, все бросаются к котлам, чтобы взять мясо; при этом торопятся захватить те кости, которые приносят удачу на охоте и при рыбной ловле, а если закопать их в хлеву, вызывают плодородие скота»[67]. В Вятской губернии сохранился обычай приносить по обету в жертву курицу, распространен он был только среди женщин, и на празднество допускались только они. Во время такой еды пищу ели руками, все кости сохраняли полностью, собирали, а потом либо закапывали в укромном месте, либо, сложив в мешок или горшок, кидали в воду[68]. Очевидно, что в данном случае магические действия, связанные с пожеланием удачи на охоте, были перенесены на скотоводческие обряды и на пожелание удачи вообще.
Отдельные ритуальные праздники, связанные с домашними животными, определенно заставляют думать о первобытных пластах. 31 декабря или 1 января, в разных областях по-разному, на севере России забивали какое-нибудь животное, чаще всего свинью, готовили и по возможности целым подавали на стол, следя за тем, чтобы кости не ломались. Животное с заговорами и молитвами съедали, кости закапывали. В Вологодской губернии «свиной праздник» проходил следующим образом (записано в 1921 году): «Ритуальные блюда при этом — кишки, т. е. свиная колбаса с овсяной мукой, и сморчки, т. е. шкварки из свиного сала. Перед едой совершается своеобразный магический обряд: все члены семьи берут в зубы колбасу и трижды по движению солнца обходят на четвереньках вокруг стола, приговаривая чухи-рюхи, чух-рюх!». Тот факт, что на следующий день остатки пищи несли в церковь, подносили ко рту Святой Девы, приговаривая «Ты еси, и нам даси», только усиливает дикость и первобытность такого рода обрядов[69].
Славянские традиции включали странный обычай «катания по земле», поскольку, согласно народным представлениям, мать-земля давала силу всему живущему. Известно, что крестьяне часто не делали больших различий в христианских, языческих и еще более старых, первобытных верованиях. «Катание» происходило в случаях проблем с урожаем, болезней, засухи. Причем отмечалось и катание, часто насильственное, священнослужителей[70]; причт, естественно, сопротивлялся варварским обычаям деревни. Важно было не просто покататься, но сделать это с человеком особенным, причастным к высшим силам и знаниям.
Кости, согласно древним верованиям, нашедшим отражение, в частности, в дошедших до нас сказках и обрядах, вмещали в себя душу человека, его силу, его суть. «Катание» по ним должно было дать бабе-яге силу и молодость их владельцев. Что может быть старше таких воззрений? Возможно, древние люди после праздничных пиров, знаменовавших удачную охоту, катались по костям животных, собрания которых дошли до наших дней, в надежде обрести их силу, мощь, здоровье.
Вспомним пляску царевны-лягушки: «Начали закусывать; царевна огложет коску, да и в рукав, выпьет чего — остатки в другой рукав. Те снохи видят, чего она делает, и они тоже кости кладут к себе в рукава, пьют чего — остатки льют в рукава. Дошла очередь танцевать; царь посылает бо́льших снох, а они ссылаются на лягушку. Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась — всем на диво! Махнула правой рукой — стали леса и воды, махнула левой — стали летать разные птицы» (267). Костям приписывалось магическое значение, они были не просто остатками жизни, но и зародышем ее, считалось, что в них скрыта большая жизненная сила. Отсюда и «склады» костей вокруг поселений древних людей: чем больше их, тем больше животных встретят охотники.