Каралис Дмитрий Мы строим дом
Дмитрий Каралис
Мы строим дом
повесть
Аннотация
Маленький семейный роман о ленинградской семье, возводящей под руководством старшего брата дачный дом. Удивительно лиричная интонация, ненатужный юмор, интересные судьбы - все это привело к тому, что книга издана в двух издательствах и готовится к переизданию в издательстве "Золотой век" в 2002 году.
x x x
Однажды, когда мы сидели на покосившейся веранде крохотной дачки, оставшейся нам от родителей, и пили из позеленевшего самовара чай, мой старший брат Феликс сказал, что неплохо бы построить новый дом. Мы -- это два брата и два зятя -- мужья наших сестер.
Феликс сказал, что наша так называемая дача -- фикция, пустой звук. Непонятно даже, за что мы платим налог. Фавела латиноамериканских бедняков, а не дача. Живое свидетельство тяжести послевоенных лет. Либо надо обратиться к государству, чтобы домик накрыли стеклянным колпаком и сделали из него музейный комплекс, либо скинуться и начать новое строительство. Сколько нас? Четверо мужиков! Неужели мы за пару лет не воздвигнем виллу в прибалтийском стиле? С широкими окнами, световыми люками не крыше, голубой ванной и маленьким бассейном во дворе...
-- Можно отгрохать такой дворец, что закачаешься! -- сказал Феликс и покосился на зятя Молодцова, который работал начальником стройуправления. -Тем более что дачное строительство сейчас изо всех сил приветствуется.
Молодцов внимательно взглянул на Феликса. Второй зять -- Удилов мелко захихикал и осторожно, словно у него болела шея, покрутил головой: "Ну ты, Феликс, и фантазер..."
-- А то куда это годится!... -- Феликс ткнул ладонью в дрогнувшую стенку веранды, и с потолка посыпалась сенная труха.
-- Н-да, -- цыкнул зубом Молодцов и вроде бы рассеянным взглядом обвел веранду. --Сидеть, Феликс, неохота...
-- Болван же ты, Саня! -- сказал Феликс.
Удилов опять мелко подхихикнул.
-- Никогда не думал, что наш Саня такой болван, -- беззлобно повторил Феликс. -- Сидеть ему неохота! Учишь, учишь, а рабская философия так и прет из него. Зачем сидеть? Купим крепкий бревенчатый дом на снос, кирпич, цемент по госцене, достанем списанный уголок, фурнитуру, закажем у меня на опытном заводе котел, рамы без переплетов, жалюзи... Все по квитанциям! Соображаете?
-- Жалюзи...-- повторил Молодцов. -- Дом построить -- не в кино сходить.
Феликс согласился, что постройка дома отличается от посещения кинотеатра. И тут же набросал на листке бумаги эскиз будущей дачи. Получилось весьма симпатично. Не давая опомниться, Феликс принялся дразнить наше воображение приятными подробностями. Как будут сдвигаться двери, как будет топиться камин и что можно устроить в подвальчике.
С Феликсом было опасно общаться: после бесед с ним многое вставало с ног на голову. А может, и наоборот.
Феликс называл себя системотехником; он работал в крупном НИИ, где, как он говорил, удовлетворял свое любопытство физика за государственный счет. В активе Феликса числилось несколько изобретений, заявка на открытие, три толстые книги о том, как надо проектировать приборы для научных исследований, и пяток призов с международных выставок. Иногда ему приходили письма от коллег из-за рубежа, начинающиеся трепетными словами: "Уважаемый сэр!" -- или: "Глубокоуважаемый мистер..." Конверты с красивыми марками Феликс раздавал племянникам -- у них с женой детей не было.
-- Ведь батя почему не строился? -- продолжал Феликс. -- Боялся, что сносить будут. Вокзал, дескать, рядом, район перспективной застройки... Ну и что, снесли? И еще сто лет не снесут, потому что нет денег, чтобы застроить. Возле залива застроить не могут, а что говорить про наш медвежий угол.
-- Н-да, -- Молодцов побарабанил пальцами по столу. --Надо все выяснить, чтобы не пороть горячку. Сходить в исполком...
Я понял, что он готов.
-- Естественно! -- поддакнул Феликс. -- Мы же не дети. Все через исполком.
-- Постой, постой, Феликс, -- подал голос Удилов, -- а ты представляешь, сколько будет стоить такая дача?..
Феликс снисходительно покосился на старшего зятя и, придвинувшись к столу, стал объяснять нам с Молодцовым, почему фундамент под дом надо закладывать уже этой осенью. То есть через пару недель.
-- Лучший способ завалить дело -- это начать его со всеми обсуждать, -втолковывал Феликс.-- Особенно с женами. Кто может знать, что придет им в голову? Надо ставить их перед фактом: строим дом! Какой? Увидите. Хуже, чем есть, не будет!
И он тут же назначил себя начальником будущей стройки. Молодцов в одно мгновение был награжден постом главного инженера. Мне, попричине расторопности и свежести сил, Феликс отвел роль бригадира. Только после этого он взглянул на Удилова, оставшегося без портфеля:
--Коля, знаешь такую поговорку: "Лучше с умным потерять, чем с дураком найти"? -- издалека начал он. -- Как ты думаешь, про кого так сказал великий русский народ?..
--Вечно ты, Феликс...
-- Нет, ты ответь: знаешь, про коготак сказал великий русский народ? -давил Феликс. -- Или не знаешь?
-- У меня есть "Справочник индивидуального застройщика"...
-- Понятно, -- сказал Феликс.
Он расчистил место на столе, сдул крошки, положил бумагу и протянул мне паркеровскую ручку:
-- Ну-ка, Тимофей, составь нам смету. Надеюсь, тебя этому в институте учили?
Я сказалбрату, что если он даст мне потребное количество материалов и их цену, то смету я составлю в лучшем виде. Коля принес свой справочник, и мы принялись за дело.
Когда мы прикинули сумму расходов и разделили на четверых, по количеству семей, Феликс торжественно хмыкнул: "А кое-кто боялся: деньги! деньги! Разве это деньги? А, Саня?.."
Мне вспомнилось, как давным-давно отец, копаясь в огороде, нашел в земле прямоугольную, толстого стекла бутылку с монетами.
Монеты оказались недрагоценными: позеленевшие финские пенни с вензелем Николая II и короной Российской империи -- дореволюционные; те же пенни, но уже со львом, замахивающимся мечом, -- довоенные; медные царские копейки с гербами и именами правителей; еще какая-то мелочь. И увесистая желто-коричневая монета с кенгуру -- австралийская. Эту монету я выпросил у отца в личное пользование. Я начистил ее зубным порошком и несколько раз на дню доставал из кармана и разглядывал диковинное животное.
После этой находки отец еще долго искал клад на участке. Он втыкал в землю винтовочный шомпол и склонял голову набок, прислушиваясь к звуку. Рядом, с глиняной свистулькой в руке, припрыгивал я. "Не свисти, -- косился на меня отец. -- И клада не найдем, и денег в доме не будет".
Мы находили россыпи автоматных гильз, блестевших еще желтыми глазками капсюлей, ржавую хозяйственную утварь, спекшиеся в огне куски стекла, откапывали истлевшие листы железа, вытягивали слежавшиеся мотки проволоки и однажды откопали тонкую фарфоровую чашечку с черной розой на боку. Но клада не было.
-- Пап, а давай поедем откопаем тот клад, что в замке, -- предлагал я. -- Чего ждать-то?..
Отец, бывало, говорил, что он наследник древнего княжеского рода и знает старый замок, где зарыт клад. Этим кладом отец пытался интриговать мать в периоды острого безденежья. Матушка не верила ни в какой клад и отмахивалась, а я жадно прислушивался к этим загадочным разговорам и, приласкавшись к отцу, расспрашивал о таинственном сундучке в надежде, что он откроет мне тайну и даст старинный план с черепом и костями на обороте.
-- Пап, а ты правда знаешь, где зарыт клад? -- канючил я. -- Давай съездим. Я фонарик возьму, веревку...
--Да зачем нам сейчас этот клад...-- вытаскивал шомпол отец. -- Мы и сами чистое золото. Потом как-нибудь съездим.
-- Да зачем же ты тогда ищешь?
-- Так просто. Может, что интересное найдем. А тот клад от нас не уйдет. Иди помоги маме посуду мыть...
Я вздыхал, шел под навес, где стоял умывальник, мечтая, как у нас будет много денег, мать перестанет хмуриться в дни отцовских получек, всем купят по новому пальто, а мне -- самокат с резиновыми шинами. А то и велосипед.
Молодцов задумчиво шевелил бровями.
Удилов напряженно молчал. Получал он ненамного больше моего. Оптимизм брата был мне непонятен: затраты предстояли немалые.
-- Не горюйте! -- подбодрил нас Феликс. -- Потуже затянем ремни, зато будет дом. Главное -- начать!..
-- В принципе, это реально, -- потянулся к самовару Молодцов. --Если что, займем... -- Он помолчал. -- Я согласен!
Теперь я сунул свой стакан под носик самовара. Зажурчала витая струйка, укорачиваясь.
-- Я тоже, -- коротко сказал я, скрипнув краником. Мне самому понравилось, как я сказал.
Феликс посмотрел на меня с уважением.
-- Попробовать, конечно, можно, -- пожал плечами Удилов. -- С Верочкой надо только посоветоваться...
-- Ты не крути, -- прервал его Феликс. -- С Веркой я сам поговорю. Отвечай за себя: согласен или нет?
Удилов сложил на груди руки, похмыкал и сказал, что согласен.
-- Молодец! -- похвалил его Феликс. -- Будешь моим замом по инструменту. Только на тебя в таком тонком деле можно положиться.
Удилов сдерживал гордую улыбку.
-- Но это не все. За тобой рытье котлована и другие особо точные работы. Обтесывание бревен, перетаскивание камней, подноска воды...
Потом мы снова заправляли самовар, называли Феликса командиром и говорили, что он голова: так быстро подписал нас на гигантскую стройку. И главное, все предусмотрено, все рассчитано. Купим за бесценок хороший бревенчатый дом, завезем всякий там цемент, песок и начнем заливать фундамент. А на следующее лето поставим сруб и займемся отделкой...
Феликс чиркал в блокноте эскизы и улыбался задумчиво.
Сразу после войны отец получил участок на Карельском перешейке и разрешение на вывоз стройматериалов с разрушенной линии Маннергейма. Отец собирался поставить избушку и разбить огород -- шестеро детей просили есть. Слово "дача" тогда произносилось с иронией. Оно плохо вязалось с колючей проволокой в близком лесу, табличками "мины" и карточной системой.
Отец разобрал остатки какой-то казармы, прихватил несколько патронных ящиков-сундуков и привез материал на участок, который числился в визуальных ориентирах: от старого дуба до бетонного погреба и от дороги до заброшенного колодца. Сосновый брус, вагонка в буро-зеленых маскировочных пятнах и оконные рамы были сложены на зиму в штабеля и сбиты скобами.
-- Теперь, Шурочка, заживем! -- радовался отец, обсаживая участок кленами. -- Четверо сыновей! Две дочки! Зятья будут, невестки! Внуки пойдут. Да и мы с тобой еще не старые. Картошки насадим, арбузы потом разведем, цветы! Черпни воды из воронки, полей. Карточки, наверное, скоро отменят...
Зимой отец фантазировал над проектами будущего дома и посылал подросших в эвакуации сыновей на закопченные развалины, где еще пахло жильем и гарью, собирать гвозди, петли и дверные ручки. Ящики дубового письменного стола -немногой мебели, уцелевшей в блокаду, к весне отяжелели от гвоздей и выдвигались с пронзительным писком. Гвозди по вечерам выпрямляли на куске рельса мои будущие старшие братья; точнее -- старшие братья будущего меня, поскольку я тогда еще не планировался. Четвертый старший брат, находясь в трехлетнем возрасте, наверняка мешался под ногами и норовил сунуть палец между звонким рельсом и молотком.
...Когда отец с матерью наведались по мартовской ростепели на участок, они обнаружили на месте высоких штабелей лишь несколько досок и зеленый патронный ящик с оторванной крышкой. Отец расстегнул длиннополую железнодорожную шинель с погонами инженер-капитана, сел на ящик, усадил рядом мать и закурил: "Не горюй, Шура. Что-нибудь придумаем..."
Оставшихся под снегом досок хватило лишь на то, чтобы сколотить будку овчарке Джульбарсу и стол на улице. Патронный ящик не уцелел.
Два лета подряд, пока отец по крохам собирал дощатую времянку, семья жила в бетонном погребе. Отец снял с его крыши земляную засыпку, и камень, нагревшись за день, ночью отдавал тепло.
Рядом с погребом -- там, где у нас сейчас клумба с маргаритками, торчала мачта. По утрам на мачту взлетал красный вымпел. Мать вышила на нем шесть маленьких разноцветных значков: якорь, футбольный мяч, ромашку, самолетик... Дети сами заказывали себе символ.
На подходе к погребу спал в своей будке Джульбарс, собака редкой отваги и дерзости. (Единственный его недостаток состоял в боязни воды -- пес ни за какие лакомства не лез в воду. И лишь однажды, уже на склоне своих собачьих лет, он бросился в неглубокую, но стремительную речку, в которую я бухнулся в трехлетнем возрасте, и выволок меня за рубашку на берег --к испугу и радости сестер, собиравших неподалеку конский щавель. Когда шум и страсти вокруг меня стихли и сестры, развесив мою одежду на кустах, подошли к Джулю, чтобы погладить его и похвалить, он рыкнул на младшую и больно тяпнул за руку старшую, словнов науку за их ротозейство.)
По утрам отец выстраивал сонных детей для подъема и распределял наряды на текущий день. Мать тихо протестовала, но отец был непреклонен: вставать надо с восходом, ложиться с закатом. Задания давались простые: полить и прополоть огород, наловить рыбы и принести грибов. Старшим -- приискивать бревна, доски, куски ржавого железа.
Родители садились в третий вагон паровика с клепаными боками и, проезжая по мосту, с которогопросматривался наш участок -- погреб,мачта с вымпелом, тронувшиеся в рост клены, каркас времянки, -- махали из окон: отец фуражкой с белым верхом, мать -- платочком. Паровоз, дымя трубой и застилая поляны желтым дымом, вез родителей к Ленинграду, где на месте рухнувших домов еще стояли фанерные фасады с нарисованными окнами, и власть в семье переходила к старшему брату Брониславу, который в то время готовился поступать в Высшее арктическое морское училище. Он великодушно отправлял мелюзгу досыпать и шел с Феликсом рыбачить на залив или озера.
Выспавшись, младшие братья брались за огород и поджидали прихода братьев с уловом и грибами.
По воскресеньям отец строился. Белели свежими срубами соседские дома, качались в гамаках вездесущие дачники, и в пятнистых сарайках хрюкали поросята. Попробуй отличи свой материал от чужого, если возили с одного места... Отец посвистывал и заигрывал с матерью, хлопотавшей у дымившего очага: "Шура, ягодка моя, балкон будем делать?" Он брал каску с гвоздями и шел приколачивать доску, которую Броня с Феликсом уже прилаживали к стене.
-- Обязательно, -- подыгрывала ему мать и громко добавляла: -- Мне посоветовали в Москву написать, товарищу Сталину. Тогда быстро найдут, кто из нашего леса дом построил.
-- Ну ладно, ладно, -- понижал голос отец. -- Не пойман -- не вор. Успокойся. Смотри, какая погода чудная.
-- Успокойся...-- помешивала крапивные щи мать. -- Если бы даром досталось, а то ведь ссуду брали. А кое-кто за наши деньги особняки отгрохал и дачников пустил. Нет, я напишу!..
...Отец погасил ссуду к пятьдесят шестому году. Десять лет семья возвращала деньги за материал, украденный зимой сорок шестого года. Но выплатили честь по чести -- есть справка...
Когда при заполнении анкеты в военкомате я сказал, что мой отец родился в Санкт-Петербурге, пахнущий одеколоном лейтенант посоветовал мне не выпендриваться и не разводить здесь белогвардейщину.
Я сказал, что из прошлого, как и из песни, слов не выкинешь: отец появился на свет не в Ленинграде, не в Петрограде, а в Санкт-Петербурге. Именно так в 1904 году назывался наш город.
-- В военном деле нужна точность, -- добавил я.
Лейтенант окинул меня долгим надменным взглядом и записал: "Ленинград (Санкт-Петербург)".
-- Живой еще? -- макнул он перо в чернильницу.
-- Кто?
-- Родитель. Четвертого года рождения все же...
-- Отец жив, -- покраснел я. Сзади, у стендов гражданской обороны, хихикали раздетые до трусов одноклассники, и я стеснялся пенсионного возраста своего отца.
-- Ну вы даете! -- смачно сказал лейтенант. -- У меня батя двадцатого года рождения. Детей надо делать в молодости...
Я промолчал.
-- Мать?
-- Умерла, -- негромко сказал я. -- Два года назад, в шестьдесят четвертом.
Лейтенант неодобрительно покрутил головой. Потом он долго скрипел пером, внося в карточку годы рождения и места работы двух братьев и двух сестер, и нетерпеливо поглядывал на меня.
-- Все? -- поставив точку, с тревогой спросил он. -- Больше никого нет?
-- Никого.
-- Ну вы даете!..
Санкт-Петербург так и остался в моей воинской анкете. Из песни слов не выкинешь.
Отец помнил Октябрьскую революцию так же, как я помню полет Гагарина. Хорошо помнил. Ему только что исполнилось тринадцать лет.
Когда полетел Гагарин, мне было двенадцать. Я видел по телевизору, как он спускается по трапу самолета и идет по ковровой дорожке.
Отец родился за несколько недель до Кровавого воскресенья. Я -- в середине века. Между нашими днями рождения легли две мировых войны и три революции.
Когда акушерка на Обводном канале хлопнула меня по синей попке и я, впервые хлебнув воздуха, закричал тоненьким голоском "у-а! у-а!", отцу было уже сорок пять. Я был его седьмым ребенком и восьмым у матери.
До меня так же пищали, глотнув ленинградского воздуха, пять моих братьев и две сестры. Они пищали в разные периоды нашего государства: "после революции", "до войны" и "во время войны". Я пискнул "после войны". По нашей семье можно изучать историю; у нас длинная семья.
Мы строим дом.
Мы приезжаем в субботу утром, затапливаем печку и быстро натягиваем дачные обноски. Феликс, в рваном сомбреро и ватнике, выводит нас на улицу и для порядка пересчитывает. Краснеют клены вдоль покосившегося забора, вянет трава, прибитая ночными заморозками, и мелкий дождик моросит по крыше.
Предполагается, что новый дом встанет на месте старого. Но старый решено пока не трогать, а лишь охватить фундаментной траншеей по периметру, а когда вырастут стены нового, -- разобрать. Так вернее.