Мы еще не раз заглянем, углубимся, в дневники Гиппиус, а пока вернемся к хронологии событий.
18 февраля забастовала одна из мастерских Путиловского завода. Во всех цехах состоялись митинги. Рабочие избрали делегацию для предъявления требований к дирекции. Директор пригрозил расчетом. 22 февраля завод был закрыт, в результате чего на улицу выбросили тридцать шесть тысяч человек. 23 февраля критическое положение с продовольствием обсуждалось в Думе. Керенский, чье выступление ожидали, считая, что он держит руку на пульсе времени, сказал: «Путиловцы просили меня передать вам, что они сделали все, чтобы закрытие завода не состоялось… и даже согласились вернуться на работу на старых условиях, но увидели объявление о закрытии завода. Таким образом, остались без работы десятки тысяч петербургского населения, самого голодающего и обездоленного». Дума ответила недовольным шумом. Депутаты расселись по фракциям, спорили, бурно обсуждая услышанное.
В конце заседания Думы Милюков внял требованиям рабочих об улучшении продовольственного снабжения в городе. Наметил меры для этого. От имени группы трудовиков Керенский внес предложение о восстановлении на работе всех уволенных путиловцев, о возобновлении работы завода. Дума приняла его предложение, но, к сожалению, попытка Думы положить конец провокационным действиям администрации завода и правительства запоздала. В тот же день началась всеобщая стачка, о которой еще в январе полиция доносила правительству: «Идея всеобщей стачки со дня на день приобретает новых сторонников и становится популярной…»
Невский проспект и прилегающие к нему улицы были запружены толпами людей. Вечером командующий войсками Петроградского военного округа генерал Кабалов получил распоряжение из Ставки: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай II».
Приказ царя взволновал Кабалова. На допросе в следственной комиссии после Февральской революции он признался: «Эта телеграмма… как вам сказать? – чтобы быть откровенным и правдивым… она меня хватила обухом… Как прекратить завтра же? Сказано: „Завтра же…“ Когда говорили: „Хлеба дать“, – дали хлеба, и кончено. Но когда на флагах надпись: „Долой самодержавие“, какой же тут хлеб успокоит. Но что же делать? Царь велел. Стрелять надо».
25 февраля против народа были брошены казачьи отряды. В тот же день Дума собралась на свое последнее и самое короткое заседание. Для думцев было очевидно, что спасти себя они могут, только продолжая заседания. И как они и ожидали, в ночь на 27-е заседание Думы было прервано царским указом, на котором князь Голицын поставил дату – 25 февраля. На следующий день направлявшихся к Невскому демонстрантов встретил беспощадный огонь. Стрельба шла весь день. По справке охранного отделения, только на одной Знаменской площади полицией было подобрано сорок убитых и столько же раненых, не считая тех, что демонстранты унесли с собой. Но уже утром 27 февраля войска стали переходить на сторону восставшего народа. Начался мятеж в резервных батальонах гвардейских частей. Кавалерийские части, вызванные с фронта, не прибыли в столицу. В то же утро правительство Голицына перестало существовать. «Смерть так смерть, – говорили солдаты, – но в своих стрелять не будем». Жандармов и упорствующих офицеров вылавливали, обезоруживали и в пылу борьбы истребляли. Горели полицейские участки. Несмолкаемое «ура» перекатывалось из района в район.
Глава восьмая Революция? Да!
Накренился державный трон, словно кто-то залихватским ударом кованого сапога надломил одну из его ножек и принялся за остальные.
Узнав о неповиновении солдат Волынского полка, отказавшихся стрелять по восставшим, Керенский поспешил в Думу, считая необходимым найти контакт думцев с военными. Родзянко еще пытался утихомирить народ, цепляясь за старую власть, разослав телеграммы царю и командующим фронтов: «Положение серьезное. В столице – анархия. На улице идет беспорядочная стрельба. Нужно немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство…» Ответа не последовало. Полки солдат, без офицеров, покидали казармы и заполняли улицы. Представители левой оппозиции – Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и Керенский – решили провести очередную сессию Думы, не считаясь с царским декретом об ее устранении. Некоторые думцы, включая Родзянко и Милюкова, медлили, ожидая дальнейшего развития событий. Дума все-таки собралась, но не как обычно в Белом зале, а в полукруглом, показывая этим новый характер своей работы. Для «водворения» порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами» Советом старейшин был избран Временный комитет, куда вошли М. В. Родзянко, В. В. Шульгин, П. Н. Милюков, Н. В. Некрасов, С. И. Щидловский, И. И. Дмитрюков, А. И. Коновалов, В. А. Ржевский, В. Н. Львов, А. Ф. Керенский, Н. С. Чхеидзе. Крайне правые депутаты с политической арены исчезли. После часа дня у здания Думы появились солдаты Преображенского полка. Окруженные горожанами, они выстроились вдоль противоположной стороны улицы. Лишившись командиров, они были возбуждены и несколько растерянны. Не теряя ни минуты, даже не накинув пальто, к ним через центральный вход ринулся Керенский. Лицо его сияло. Он так долго ждал этого момента. От имени Думы он приветствовал восставших. Солдаты окружили его. Керенский попросил их следовать за ним, чтобы разоружить охрану, но она уже разбежалась. Солдаты и горожане заполнили Екатерининский зал. Керенский произнес перед ними речь, прерываемую радостными криками слушателей. У них не было сомнения, что революция свершилась. Люди хотели знать, как Временный комитет поступит со сторонниками царского режима. Керенский сказал, что наиболее опасных из них арестуют. Однако люди с улиц не должны брать в свои руки осуществление закона. Потребовал, и в строгой форме, не допускать кровопролития. На вопрос, кто будет арестован первым, ответил, что им должен стать бывший министр юстиции, председатель Государственного совета Щегловитов. Он был арестован в тот же день в четвертом часу и доставлен в Думу. Родзянко, друживший с ним, пригласил его в свой кабинет. Между ними стал Керенский и сказал Родзянко:
– Нет, Щегловитов не гость, и я не допущу его освобождения.
Затем обратился к арестованному:
– Вы Иван Григорьевич Щегловитов?
– Да.
– Прошу вас следовать за мной. Вы арестованы. Ваша безопасность гарантируется, – четко, по-деловому произнес Александр Федорович, без намека на театральность, без позы и актерства, приписываемых ему политиком, носившим кепку и держащим руки в карманах брюк, что никогда не считалось признаком культуры.
Он сощурил глазки, когда, «томясь в Швейцарии», узнал о революции на родине. Он быстро нашел объяснение случившемуся, которое устраивало его: «Если революция победила так скоро и так по внешности „радикально“, то лишь потому, что в силу чрезвычайно оригинальной исторической ситуации слились вместе… заговор англо-французских империалистов, толкавший Милюкова, Гучкова и К° к захвату власти в интересах продолжения империалистической войны… и массово-народное (беднейшее население городов и деревень) движение революционного характера за хлеб, за мир, за настоящую свободу». О Керенском ни слова. Его не отнесешь ни к капиталистам, ни к бедноте. Ленин давно присматривался к этому смелому адвокату, который не на словах, а практически боролся за права народа. Особенно раздразнило Ленина участие Керенского в защите большевистской «пятерки», лишенной думской неприкосновенности. Он, по существу, подорвал возможность вести вокруг них агитационную кампанию против буржуазии. Ленин ревновал его к сближению с рабочими, к популярности среди них, ревновал жестоко, затаив ненависть, ожидая удобного момента, чтобы вылить на него поток грязи. Он набил руку на «обличении» политических оппонентов и конкурентов. Ждал, когда подойдет очередь Керенского. Предвидел, что революция может возвысить этого целеустремленного человека и весьма убедительного оратора. Даже забыл, что придется воевать с земляком, что вообще-то среди интеллигентных людей делать не положено. С земляком нужно искать общий язык, в крайнем случае заключить худой мир, но не воевать.
Керенский не считал Ленина врагом, относил к крайне левым социал-демократам, с которыми трудно, но необходимо объединиться. Подтверждением возможного союза с ними стал их манифест, обращенный ко всем гражданам России: «Граждане! Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа… Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, который приготовило царское правительство. Громадными усилиями, кровью и жизнями русский народ стряхнул с себя вековое рабство. Задача рабочего класса и революционной армии создать Временное революционное правительство, которое должно стать во главе нового, нарождающегося республиканского строя. Временное революционное правительство должно взять на себя создание временных законов, защищающих все права и вольности народа, конфискацию монастырских, помещичьих, кабинетных и удельных земель и передать их народу, введение 8-часового дня и созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного избирательного права с тайной подачей голосов… Гидра реакции еще может поднять голову. Задача народа и его революционного правительства подавить всякие противонародные контрреволюционные замыслы».
Керенский не считал Ленина врагом, относил к крайне левым социал-демократам, с которыми трудно, но необходимо объединиться. Подтверждением возможного союза с ними стал их манифест, обращенный ко всем гражданам России: «Граждане! Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа… Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, который приготовило царское правительство. Громадными усилиями, кровью и жизнями русский народ стряхнул с себя вековое рабство. Задача рабочего класса и революционной армии создать Временное революционное правительство, которое должно стать во главе нового, нарождающегося республиканского строя. Временное революционное правительство должно взять на себя создание временных законов, защищающих все права и вольности народа, конфискацию монастырских, помещичьих, кабинетных и удельных земель и передать их народу, введение 8-часового дня и созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного избирательного права с тайной подачей голосов… Гидра реакции еще может поднять голову. Задача народа и его революционного правительства подавить всякие противонародные контрреволюционные замыслы».
Далее шли чисто большевистские лозунги типа «стать под красное знамя революции», но они не смутили Керенского, как и юридически неграмотный призыв к конфискации помещичьих земель, которые на 60 процентов были заложены и перезаложены и их передача крестьянам начисто разрушила бы банковскую систему страны. К тому же большевики, вероятно, забыли, что частная собственность – основа любого цивилизованного государства. А какого цвета будет знамя революции – пока не столь важно. Можно обойтись и без знамени. Тем более красного цвета – цвета крови. Манифест ЦК РСДРП (большевиков) был издан 26 февраля и уверил Керенского в главном – большевики приняли и поддержали революцию, а то, что о ней сказал Ленин в Швейцарии, в России было неизвестно. На ознакомление с отзывами на революцию находящихся в далекой эмиграции социал-демократов просто не хватало ни времени, ни сил. Насущные задачи и вопросы полностью захватили Александра Федоровича. К трем часам дня 28 февраля помещение Думы было набито гражданскими лицами и солдатами. К только что созданному Временному комитету со всех сторон обращались с вопросами и советами. Вокруг царило возбуждение, которое, если не унять, могло перейти в неразбериху и истеричность. Тысячи людей требовали внимания, вплоть до того, кому что разрешить или отказать, как накормить этих людей. Одновременно думали о том, как оформить новое правительство, как составить его программу. Необходимо было быть в курсе того, что происходит вне Петрограда, особенно в Ставке и царском поезде.
Стало известно, что царь и Ставка двинули на Петроград войска с фронта, возглавляемые генералом Ивановым, наделенным диктаторскими полномочиями. Он был героем первой галицийской кампании 1914 года, отличился жестоким подавлением Кронштадтского мятежа 1905 года. На этот раз он еле добрался со своим эшелоном до Царского Села. Здесь его войска немедленно побратались с революционными солдатами, а сам он едва успел избежать ареста.
На обратной дороге его поезд был загнан в тупик. Царь по дороге из Ставки добрался только до станции Дно. Встречные поезда были забиты солдатами, разносившими весть о восстании в столице и настроенными к царю не так безропотно и коленопреклоненно, как прежде. Ехать дальше было бесцельно. Николай II повернул в Псков, чтобы там поднять армию против Петрограда. Во Пскове ему сообщили о победе революции, а все командующие фронтами в телеграммах рекомендовали уступить. Только тогда царь пожалел, что не прислушался к советам и мольбам Родзянко. И царица предупреждала его из Петрограда, сначала довольно беспечно: «Это хулиганское движение. Мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, – и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели дома». А потом тревожно: «Революция приняла ужасающие размеры. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Уступки необходимы». Теперь всякие действия и сопротивление были излишними.
Временный комитет взял на себя функции исполнительной власти. «По просьбе рабочих, – записал Керенский, – была выделена комната для только что созданного Совета рабочих депутатов. В него попали случайные люди, которые пробовали навязать революции теорию социализма. Я выявил к этой идее полное неприятие. Позднее его цели и состав изменились к лучшему». Керенский предложил представителя Совета ввести во Временный комитет, но его члены выступили против, особенно Шульгин, представлявший в комитете националистов. События тех дней он отразил в своих воспоминаниях весьма своеобразно, по сути дела изменив принципам, позволившим ему стать членом Временного комитета: «Пулеметов – вот чего мне хотелось, ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы – этот зверь был… его величество народ. То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась». Кого подразумевает Шульгин под словом «мы»? Кого угодно, но только не Керенского. Его вообще многие соратники Шульгина считали мало значащей фигурой. Недооценивали его популярность в народе, как и не знали сам народ, далеко не однообразный по уровню мышления и гражданскому сознанию. Видели в нем только дикую толпу. Сейчас кажется спорным решение Керенского «выделить комнату» для Совета рабочих депутатов. Наверное, правильнее было бы вместо его организации ввести депутатов от рабочих во Временный комитет, что слишком робко попытался сделать Керенский. Он, с мнением которого считались рабочие, приходившие к нему за консультациями, советами, тогда даже не подумал, что они смогут создать параллельную власть. Хорошо подумать об этом просто не было времени.
К исходу 27 февраля весь Петроград перешел в руки восставших войск. И временами стихия толпы, не народа, а толпы, готова была разнести все на своем пути. Силами революции были заняты здания министерств, штаб-квартира охранки, полицейские участки и суды горели. Чтобы обуздать хаос, Временный комитет образовал Военную комиссию для организации руководства Петроградским гарнизоном.
В это время к зданию Думы подошел 1-й резервный пехотный полк во главе со своими командирами. Он был первым военным соединением, в полном составе перешедшим на сторону революции. Временный комитет, по сути дела, стал «первым зародышем нового общенационального правительства», как определил Керенский. Утром 28 февраля о своей солидарности с Думой, читай – с Комитетом, объявили военные академии и большинство гвардейских полков. Население и солдаты ближайших городов присоединились к ним. Выражение поддержки революции носило столь восторженный характер, что у нее сам собой выработался определенный ритуал. К примеру, Семеновский гвардейский полк, прибыв в Думу, заполнял Екатерининский зал и выстраивался в центре его. К солдатам и офицерам выходил Родзянко и обращался с речью, призывая оказать доверие новой власти, соблюдать дисциплину… От избытка чувств полное тело его трепетало, когда он поздравлял военных с победой революции. Речь его тонула в аплодисментах. Затем с ответным словом выступал командир части, заверял Комитет в верности революции, что вызывало еще большее ликование.
Александр Федорович не замечал ни времени, ни того, что не ел уже трое суток. Он бесконечно отвечал на вопросы солдат и рабочих, говорил уверенно и обоснованно. Душа его находилась в чудесном полете, которому, казалось, не будет конца. И когда он, наконец, решил на пару часов забежать домой и вышел из здания Думы, люди на улице узнавали его, громко и сердечно приветствовали, тянули к нему руки. Кто-то обнимал, кто-то просто хотел коснуться его, вокруг закружился людской водоворот. Благо до дома было пять минут ходьбы. Иначе не вырваться бы ему из людских объятий. Ольга, заметив его в окно, с трудом вырывавшегося из шумной толпы, открыла дверь. Она никогда не видела его таким радостным, с пылающим от счастья лицом. Даже когда рождались сыновья, он улыбался, шутил, радовался, но не с такой силой, как сейчас.
– Свершилась революция? – спросила она.
«Да!!!» – ответил его полный азарта и счастья взгляд.
Может ли человек быть бесконечно счастливым, жить на высочайшем подъеме чувств? Несомненно. Но может ли он при этом, с парящей над бытием душой, точно и разумно воспринимать все происходящее, вплоть до событий, случаев и моментов, на первый взгляд кажущихся мелкими и незначительными, – наверное, может, но не столь трезво и глубоко, как в обычной, нормальной жизни.